Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

После причащения игумен Стефан всех благословляет, потом в последний раз возносит Чашу и все склоняются перед ней. Произносится благодарственная ектения, Чаша переносится на жертвенник, игумен складывает антиминс.

– С миром изыдем!

Это слова, завершающие обедню.

Глава девятая

ОХОТА НА ТУРА

Ничего так не любят князья, как войну и охоту на тура. Спору нет, любят они, конечно, и пиры, и жен… Но все же, когда есть повод повоевать, они, не задумываясь, оставляют и пиры, и жен, а когда не воюют, нет для них слаще забавы, чем охота на могучего лесного красавца. Эта забава отчасти заменяет им войну – ведь тут тоже есть риск. Близость смерти горячит кровь посильнее, чем пиры или жены.

За Днепром простираются великолепные заливные луга. Здесь произрастает корм для всей киевской скотины. После летнего солнцеворота начинается покос, весь Киев устремляется на лодках на левый берег, стога за рекой растут, как печерицы[140] после дождя, а зимой сено вывозят на санях всяк на свой двор. За лугами начинаются дубравы. Нет им ни конца ни края. В тех дубравах и водятся могучие туры – любимая княжеская дичь.

Тур на вид тяжел и неповоротлив. Таким он кажется, пока мирно пасется. Но если его разозлить, он скачет не хуже борзого[141] коня. Кто думает, что от него, грузного и огромного, легко увернуться, взять если не быстротой бега, так ловкостью, тот ошибается. Туру ничего не стоит на всем скаку вдруг остановиться и круто изменить направление.

И, уж конечно, нет никого, кто мог бы потягаться с ним силой – ему не составляет труда поднять на рога и кинуть коня вместе с седоком. Но тем-то и притягательна встреча с туром для князей и удалых мужей, которые, как известно, не избегают опасностей, а, напротив, постоянно ищут их. Сладко поиграть со смертью храброму витязю!

Зимой, когда прокормиться в дубравах туру становится труднее, он нередко приходит на луга к стогам и объедает их, если они не защищены надежными изгородями из крепких жердей. Правда, кияне говорят, что в последние годы покушения на стога случаются реже – меньше становится тура в лесах, даже в бескрайних заднепровских дубравах. Добрые кони у князей и дружинников, в самые далекие дали могут унести охотников, все искуснее становятся и сами охотники…

Битва с туром напоминает битву с врагом и не дает отвыкнуть от воинского искусства, когда долго нет войны, и даже побуждает совершенствоваться в нем. Вот как оно выходит: с одной стороны, благородная забава, с другой – важному делу помощь.

Зато мало-помалу тают турьи стада и настанет время, когда какой-нибудь удалец убьет последнего тура и до конца дней своих будет хвастать славным подвигом. Хвастать-то будет, а только тура ни ему, ни внукам-правнукам его никогда уж больше не увидеть…

Через Днепр охотники переправляются вместе с конями не на боевых кораблях, узких и быстроходных, а на остойчивых широких стругах, изготовляемых нарочно для перевозки тяжелых грузов, той же скотины или дров. Возят на тех стругах и сено, когда долго стоит тепло и Днепр никак не хочет замерзать.

Большая нынче будет охота, князья надолго отлучались из Киева, соскучились по любимой забаве. Бесятся на поводках собаки, время от времени взвизгивают, заработав хлыста. А как же им не волноваться? Сегодня они главные, это их дело – находить в дремучих лесах длиннорогих великанов и, облаивая, держать на месте, пока не подоспеют охотники.

И вот раздольный луговой берег, скачка среди благоуханных стогов. Сенной дух переносит Кукшу в Домовичи – не надо и зажмуриваться! У рачительных киян вокруг каждых двух-трех стогов добротная загородка из жердей, связанных с двойными стойками ракитовой лозой – совсем, как в родных Домовичах! На верхушках стожар[142] сидят, нахохлившись, ястребы-тетеревятники. Рядом скачет верный Шульга. Скакать бы так вечно – и не надо никакой охоты!

Однако, сколь ни просторны заднепровские луга, и у них есть край. Вот уже совсем близко лесная опушка, и с поводков спускают чету собак, за ней другую, третью… Они мгновенно пропадают среди деревьев, только слышится удаляющийся лай. Вслед за ними, пришпорив коней, в дубраву поспешают охотники.

Тут, среди вековых дубов, тоже просторно скакать, пожалуй, не хуже, чем на лугу. Кукша задирает голову на шум, доносящийся сверху. В раскидистых дубовых кронах носится несметное число белок, наверно, больше, чем на соснах в родных Кукшиных борах. Кукша должен признать, что никогда прежде не видывал столько белок сразу, если не считать священного Хортицкого дуба.

Никто из Кукшиных спутников не обращает на них ни малейшего внимания: летние, рыжие, они никому не нужны, иногда их стреляют ради мяса для собак, но сейчас не до того. Шульга объясняет, что не столько тетеревами, сколько белками живы здешние тетеревятники, которых они видели на лугу. Чего ж им не дремать на стожарах, если рядом их всегда ждет обед!

Сразу видно, что перед тобой первозданный лес, где никогда не гулял топор. Деревья здесь доживают до глубокой старости, да и после смерти еще долго стоят, чернея среди живых и зеленых. Никто не знает, через сколько времени подгниют они настолько, чтобы порыв ветра смог наконец повалить их! Однако среди здешних великанов на глаза Кукше не попалось ни одного, который мог бы сравниться со священным дубом на Хортице.

Собачий лай то замирает, то вновь возникает, но по нему ясно, что собаки еще не взяли зверя. Наконец лай стихает вовсе, и охотники скачут почти что наугад. Попадаются турьи лепешки, похожие на коровьи, только побольше. Тенистый лес перемежается солнечными полянами с высокой, по брюхо коню, сухой травой, местами смятой кормившимися и отдыхавшими здесь турами.

Каждый ездок жадным мысленным взором видит огромных длиннорогих животных, которые, как известно, пасутся утром и вечером, а весь знойный день лежат себе в тенечке и медленно пережевывают свою жвачку. Кукша замечает на коре дубов черную шерсть – кто-то чесал здесь спину. Но самих туров не видать…

– Да, – вздыхают охотники, – не те уж времена, мало стало зверя…

И вдруг до охотников доносится отдаленный собачий лай, такой желанный и волнующий! Всадники снова пускают коней вскачь и устремляются на призывный лай. Судя по голосам, низким и яростным, собаки держат матерого быка.

Лай все ближе. Иногда проклятый бурелом задерживает, заставляет давать крюка, это досадно, но не страшно: собаки быка уже не отпустят. И вот лай слышится совсем рядом, охотники один за другим выскакивают на поляну, точно такую же, какие им не раз попадались по дороге.