Детство Ромашки - Виктор Иванович Петров

усмешкой протянул Акимка.—Тятька мне про Стеньку Разина рассказывал. Он еще больше Дубровского делов наделал и то ни за какую границу не скрывался. На Волге, на островах, вольной волей жил...

В эту минуту от пакгаузов нас окликнул дядя Сеня.

Акимка даже не посмотрел в его сторону, встал, сунул в карманы пиджака руки и пошел на корму за избу.

Около дяди Сени появилась девчонка в черной бекешке, отороченной по борту и подолу белым мехом, в рыжей шапке с помпоном. Это была Ольга. Я сразу узнал ее. Она махнула мне рукой и побежала по мосткам к барже. У сходней остановилась, посмотрела на воду и отступила.

Я спустился к ней. Как и при первой встрече, она хмуро оглядела меня и так же хмуро спросила:

—Чего это ты такой испачканный? Маляришь, что ли? — и, не дожидаясь ответа, через плечо показала пальцем на пакгаузы.— Кудрявый дядя, который помогал мне тебя разыскать, не Павел Макарыч?

Я сказал, что это дядя Сеня.

—Прямо не знаю, что делать! С утра по Балакову ношусь как угорелая. Где только ни была — и у Евлампьевны в номерах, и в княжеском флигеле,— и никто не знает, где Павел Макарыч. Бабушка твоя сюда направила, а тут его нет.— Ольга вздохнула и, нахмурив свои белесые брови, приглушенно сказала: — Власий Игнатьич умер.

У меня дрогнуло сердце. А Ольга, зябко передергивая плечами и то и дело оглядываясь, рассказывала:

—Утром тетечка Надя зашла к нему, а он уже холодный. Как сидел в кресле, так и умер. Как всех, его не схоронишь — он от веры отлученный. Тетечка меня с письмом к Ларину послала. Сказала, только ему в руки отдать, а я вот ищу и...

—Пойдем!

Я схватил ее за рукав бекеши, и мы побежали во второй пакгауз.

Здесь, на небольшой площадочке, в мутной от пыли синеве бабы набивали мешки горохом и волокли их к весам, от весов — к тете Дуне и Акимкиной матери, зашивать. В этой толкотне я не вижу дяди Сени, между людьми и мешками пробираюсь к тетке Пелагее. За шумом работы она никак не может расслышать и понять, что мне нужно. Когда поняла, указала, где искать дядю Сеню. Я бросился к нему и, показывая на Олю, зашептал, зачем она тут.

—Понятно...— задумчиво пробормотал он.— Макарыч на ссыпке. Бегите туда!

Ссыпка была далеко от пакгаузов, на речке Балаковке. Широкие, осадистые и высокие, как башни, амбары с двойными и тройными лестничными переходами стояли на берегу строгим порядком почти до Затона. Тут же был арендованный Горкиным амбар. Макарыча мы увидели в дверях. Он нас тоже заметил и торопливо пошел навстречу.

Что случилось? —Его глаза остановились на Оле.

Вы Павел Макарыч? — едва переводя дыхание, выговорила она, завернула полу бекеши, засунула руку под подкладку, порылась там и подала письмо.

Пока он читал, Оля торопливо говорила:

Тетечка просила передать вам на словах, что у нее нет никакой возможности одной управиться.

Конечно, конечно,— бормотал Макарыч, читая письмо. А дочитав, обратился к Оле: — Скажи своей тете так: я сделаю все сегодня ночью, а волноваться не разрешаю.

Оля повторила наказ и побежала.

Макарыч еще раз перечитал письмо и, разорвав его на узенькие полосочки, пустил по ветру.

—Вот что, Ромашка,— задумчиво посмотрел он на меня,— беги домой, умойся, пусть бабаня достанет тебе все чистое. Оденься и жди меня. Приеду — на Самарскую тебя пошлю.

18

Ночь холодная, мозглая, черная. Порывистый ветер рвет полы поддевки, подшибает ноги, но я уже бегу по Самарской. Как и в прошлый раз, дверь мне открыла Оля.

—Тише!—тревожно прошептала она и, схватив меня за рукав, потянула за собой.

В коридоре на подоконнике помигивал ночничок. Оля подбежала к нему, погасила. Вернулась ко мне и снова схватила за руку:

—На кухню пойдем. У тети Нади ротмистр Углянский чай с печеньем пьет.

В кухне просторно, светло, горит висячая лампа, и отсветы от нее красновато сверкают на медных кастрюлях, расставленных по полкам над кафельной плитой.

—Ну? — Ольга вопросительно посмотрела на меня.— Ты что-нибудь принес тетечке?

Макарыч дал мне газету и велел как можно скорее доставить ее Надежде Александровне.

Я вытащил ее из кармана и протянул Оле.

Она развернула газету, повертела в руках и, вздернув плечи, надула губы.

—Ничего не понимаю! Нам же сегодня принесли этот номер.— Оля швырнула газету на стол и сердито сверкнула гла« зами на стену.— Весь вечер отнял у тети жандарм противный! Засветло приволокся и сидит и сидит.

—А зачем он? — поинтересовался я.

—Как — зачем? Справиться, здорова ли тетя Надя. Он каждый месяц у нас. Как тридцатое число, так и прется.

В коридоре послышался певучий звон колокольчика. Оля стремглав бросилась туда. За ней поднялся ветер, газета приподнялась и, словно живая, чуточку проползла по столу. Заголовок из крупных скошенных букв САРАТОВСКИЙ ВЕСТНИК был мне знаком. Не раз я видел, как Макарыч и хозяин переворачивали широкие газетные листы, пробегая по ним глазами. Изредка вчитывались, а чаще всего, просмотрев, отбрасывали. Я никогда не читал газет, а сейчас, свертывая «Саратовский вестник», удивился. Вся первая страница была пестрой от рисунков. И чего-чего на ней не было: и шляпы, и саквояжи, и карманные часы с цепочкой, и кольцо с сияющим глазком. Женщина перед зеркалом расчесывала волнистые и такие длинные волосы, что им, казалось, и конца нет. В самой середине страницы стояла бутыль,' похожая на конус. Над ней — круг из лихо подбоченившихся букв: НЕСРАВНЕННАЯ РЯБИНОВАЯ, а ниже в кружевной рамочке — буквы помельче, но тоже очень веселые: Вы знаете, конечно, что рябиновая настойка — излюбленный напиток русской публики. Запомните, что НЕСРАВНЕННАЯ РЯБИНОВАЯ ШУСТОВА есть в настоящий момент последнее слово водочного производства, она незаменима по вкусу и качеству.

Не забудьте же о рюмке НЕСРАВНЕННОЙ РЯБИНОВОЙ]

От газеты меня оторвал короткий, но резкий удар в раму. Я глянул и даже испугался: за окном — лицо Акимки с приплюснутым к стеклу носом.

—Открывай! — не услышал, а скорее по движению губ угадал я и поспешил сбросить крючок с петельки на раме.

В одно мгновение Акимка оказался на подоконнике и бесшумно спрыгнул на пол.

—Она шальная, что ли? — сердито спросил он. Пораженный его внезапным появлением, я никак не могу

прийти в себя, а он, отряхивая со штанов и рукавов рубахи пыль, ворчит:

—Про девчонку спрашиваю. Дверь открыла и сощурилась, ровно