Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

Скарлетт собиралась поехать на святки домой, но когда пришла телеграмма от Эшли, никакая сила на земле, даже не допускающий возражений приказ Эллин, не заставил бы ее покинуть Атланту. Если бы Эшли решил провести отпуск в Двенадцати Дубах, она поспешила бы в Тару, чтобы быть ближе к нему, но Эшли написал своим, чтобы они приехали повидаться с ним в Атланту, и мистер Уилкс, Милочка и Индия были уже в городе. И теперь уехать домой и не увидеться с Эшли после двух лет разлуки? Не услышать его голоса, от которого так сладко замирает сердце? Не прочесть в его взгляде, что он ее не забыл? Да никогда! Ни за что на свете, даже ради мамы!

Эшли приехал домой за четыре дня до сочельника с небольшой компанией своих земляков, также отпущенных на побывку, – совсем небольшой группой уцелевших после Геттисберга. Среди них был Кэйд Калверт – исхудалый, измученный неуемным кашлем; братья Манро – пузырившиеся от радости, что получили наконец увольнительную, первую за три года, и Алекс и Тони Фонтейны – вдохновенно пьяные, шумные и задиристые. Всем им предстояло два часа ждать пересадки, и это подвергало серьезному испытанию изобретательность оставшихся трезвыми членов компании – как удержать братьев от драки друг с другом и с первым встречным на вокзале? И кончилось тем, что Эшли почел за лучшее взять их с собой к тетушке Питтипэт.

– Казалось бы, в Виргинии у нас не было недостатка в драках, – с горечью сказал Кэйд Калверт, глядя на взъерошенных, как бойцовые петухи, братьев, первыми подошедших к ручке взбудораженной и польщенной тетушки Питти. – Так нет же. Не успели мы прибыть в Ричмонд, как они уже были пьяны в дым и каждую минуту лезли в драку. Их тут же забрал патруль, и, не сумей Эшли дипломатично улестить начальника, просидели бы они все святки за решеткой.

Но Скарлетт его почти не слушала – она не помнила себя от радости, что Эшли снова здесь, рядом. Как могло хоть раз за эти два года показаться ей, что кто-то из мужчин тоже красив, мил, обаятелен? Как могла она допускать их ухаживания, когда на свете существует Эшли? Вот он снова возле нее, их разделяет только этот ковер, и она готова была всякий раз расплакаться от счастья, когда бросала взгляд на кушетку, где он сидел с Мелани по одну руку, Индией по другую и Милочкой, прильнувшей сзади к его плечу. Ах, если бы и она имела право сидеть вот так, рядом с ним, просунув руку ему под локоть! Если бы она могла каждую минуту дотрагиваться до его рукава, чтобы еще и еще раз убедиться, что он действительно здесь, держать его за руку, смахивать его платком слезы радости, набегавшие на глаза, словом, делать все то, что Мелани, не стыдясь, проделывала при всех. Радость заставила Мелани забыть свою сдержанность и застенчивость, она не выпускала руки мужа и открыто – взглядами, улыбкой, слезами – вся растворялась в любви к нему. А Скарлетт была так счастлива, что впервые в жизни не испытывала ревности. Эшли возвратился домой.

Время от времени она прикладывала руку к щеке, еще хранившей прикосновение его губ, и улыбалась ему. Конечно, не ее он поцеловал первой. Мелли повисла у него на шее, лепеча что-то бессвязное и плача, сжимая его в объятиях, и казалось, она никогда уже больше не расцепит оплетавших его рук. А за ней и Милочка и Индия тоже повисли на нем, чуть не силой вырывая его из объятий супруги. Потом Эшли почтительно и неясно обнял и поцеловал отца, к которому был искренне и глубоко привязан, затем тетушку Питти, подпрыгивавшую от волнения на месте на своих неправдоподобно крошечных ножках. И тут наконец дошла очередь до Скарлетт, которую уже окружили все офицеры, добиваясь разрешения ее поцеловать.

– О, Скарлетт! Вы прелестны, прелестны! – сказал Эшли и поцеловал ее в щеку.

В это мгновение все, что она приготовилась сказать ему при встрече, вылетело у нее из головы. И лишь много часов спустя возникла мысль о том, что Эшли не поцеловал ее в губы. И тогда она принялась лихорадочно гадать, как бы он поступил, если бы эта встреча произошла наедине. Наклонился бы к ней, приподнял чуть-чуть и держал бы так, долго-долго, прижав к себе? И оттого, что эта мысль наполняла ее счастьем, она поверила, что было бы именно так. Но впереди целая неделя, и все это еще может произойти! Она сумеет улучить минутку, чтобы остаться с ним наедине. И тогда она спросит его: «Вы помните наши прогулки верхом по глухим тропинкам, которых не знал никто? А помните, какая луна была в ту ночь, когда мы сидели на ступеньках Тары и вы читали мне эту поэму? (Ой, а как же, кстати, она называлась?) А помните, как я подвернула ногу, и вы в сумерках несли меня домой на руках?»

Да разве мало было такого, о чем она может начать разговор со слов: «А помните?..» Какой рой воспоминаний можно пробудить в его душе о тех изумительных днях, когда они, беззаботные как дети, бродили по лесам и полям, о тех счастливых днях, когда Мелани Гамильтон еще не появлялась на сцене. И быть может, тогда ей удастся прочесть в его глазах отблеск возрождающегося чувства, который скажет ей, что, несмотря на преграду, ставшую между ними в лице Мелани, он по-прежнему любит ее, любит так же пылко, как в тот далекий день помолвки, когда признание сорвалось с его губ. Она не давала себе труда задуматься над тем, что же будет дальше – как они тогда должны поступить, если Эшли без обиняков признается ей в любви? Ей было бы достаточно этого признания… Да, она готова ждать. Пусть Мелани плачет сейчас от счастья, сжимая его руку. Придет и ее час. В конце концов разве такая женщина, как Мелани, понимает что-нибудь в любви?

– Дорогой мой, – сказала Мелани, когда первое волнение улеглось. – Ты похож на оборванца. Кто чинил тебе мундир и почему на нем синие заплаты?

– А мне казалось, что у меня очень бравый вид, – сказал Эшли, оглядывая себя в зеркале. – Ты только сравни меня с этими бродягами, и я сразу подымусь в твоих глазах. Мой мундир залатал Моз, и, по-моему, сделал это как нельзя более искусно, учитывая, что он до войны ни разу не держал в руках иголки. Что касается синих заплат, то, когда приходится выбирать между дырками на штанах и кусочками ткани, вырезанными из формы поверженного врага, тут нет места для раздумий. А если я и похож: на оборванца, благодари свою счастливую звезду, что твой супруг не пришел к тебе босиком. На прошлой неделе мои сапоги окончательно развалились, и я явился бы домой, обмотав ноги мешковиной, если бы мы, на наше счастье, не подстрелили двух лазутчиков. Сапоги одного из них пришлись мне впору.

И он вытянул свои длинные ноги в поношенных сапогах, давая всем на них полюбоваться.

– А сапоги другого лазутчика еле-еле на меня налезли, – сказал Кэйд. – Они на два номера меньше, и я уже чувствую, что скоро отдам в них богу душу. Но зато вернусь домой франтом.

– И эта жадная свинья не захотел уступить их никому из нас, – сказал Тони. – А нам, Фонтейнам, с нашими маленькими аристократическими ножками, они были бы в самый раз. Ну как, разрази меня гром, появлюсь я перед матерью в этих опорках? До войны она никому из наших негров не позволила бы надеть такие.

– Не огорчайся, – сказал Алекс, приглядываясь к сапогам Кэйда. – Мы стащим их с него в поезде, когда поедем домой. Показаться матери в опорках – это еще куда ни шло, но дьявол… прошу прощенья, мадам, я хотел сказать, что мне совсем не улыбается появиться перед Димити Манро в башмаках, из которых большие пальцы торчат наружу.

– Постой, но это же мои сапоги, я попросил их первый, – сказал Тони, мрачнея и поглядывая на брата с угрозой. И тут Мелани, боясь, как бы спор не перерос в одну из знаменитых фонтейновских драк, вмешалась и положила конец распре.

– У меня была роскошная борода, которой я хотел похвалиться перед вами, дамы, – удрученно сказал Эшли, потирая щетинистый подбородок с не заявившими еще следами от порезов бритвой. – Да, да, первоклассная борода, и уж если я говорю это сам, значит, можете мне поверить: ни борода Джефа Стюарта, ни борода Натана Бедфорда Форреста не шли ни в какое сравнение с моей. Но когда мы прибыли в Ричмонд, эти негодяи, – он показал на Фонтейнов, – решили, что раз уж они сбрили бороды, значит, долой и мою. Они повалили меня и обрили силой, каким-то чудом не отхватив мне при этом головы. И только вмешательство Звана и Кэда спасло мои усы.

– Вот те на! Миссис Уилкс, вы должны быть мне благодарны. Если бы не я, вы бы нипочем не узнали вашего мужа и не пустили бы его даже на порог, – сказал Алекс. – Ведь мы побрили его в благодарность за то, что он поговорил с начальником караула и вызволил нас из тюрьмы. Вы только слово скажите, и я тотчас сбрею ему и усы в вашу честь.

– Нет, нет, благодарю вас, – поспешно сказала Мелани, испуганно цепляясь за Эшли, поскольку ей казалось, что эти два черных от загара паренька способны на любую отчаянную выходку. – Мне очень нравятся его усы.

– Вот что значит любовь! – в один голос сказали оба Фонтейна, переглянулись и с глубокомысленным видом покачали головой.