Вернуть престол (СИ) - Денис Старый

знатным героем, — Карл встал для пущей торжественности. — Граф! Да именно так, граф. Оправдайте доверие!

Делагарди преклонил одно колено и склонил голову.

*………*………*

Москва

26 июля 1606 года

— И что, возьмёшь меня? — не верила своему счастью Милка.

— А как не взять, коли… было уже, — удивился Егор.

— Так то ж… я думала, что уже и… порченная… так енто… — не находила слов Милка, дочь Игната из деревни Демьяхи.

— Казак на то меньше смотрит. Да и снасильничали тебя, не сама же в блуд пошла. Вот и бабки сказали, что не понесла ты от того насилия, так что все добре. Ты станешь моей женой, — торжественно отвечал Егор, предавая своим словам напускную важность.

Да, предложение руки и сердца звучало, как одолжение, как будто и нет никаких чувств у парня к той деве, что он спас от смерти и повтора унижений.

Тогда он, по сути, предал, своих побратимов, и Егор сильно тяготился этим фактом. Но не мог парень заниматься душегубством православных. Вот к иным, католикам, или магометанам, так да, с теми можно, но не со своими же. Но далеко не эти доводы были главными, когда Егор принимал решение сбежать с казачьей ватаги. Он впервые влюбился, да так, что испугался той власти, что походя взяла над ним девушка Милка.

Рядом с ней он робел, терял всю свою лихость, становился слабым. Но уже и не представлял, что может жить без Милки.

Они долго пробирались в Москву, именно тут решил обосноваться Егор. Парень и девушка разговаривали, они смотрели за братом Милки, Демьяхом, жгли костер и смотрели друг на друга сквозь отблески огня. А потом Милка купалась, она сильно хотела смыть с себя позор, чтобы начать новую жизнь, а Егор украдкой подглядывал и, казалось, не моргал. Как у них произошла близость, оба так не поняли, туман застил глаза и вот… они уже тяжело дышат в объятьях друг друга и не могут более пошевелится от стыда и страха, что наваждение их накрыло с головой.

Но Егор учился быть с Милкой мужем и не потакать бабе, а Милка училась слушаться Егора во всем и казаться глупее, чем есть на самом деле, чтобы только во всем соглашаться и угождать своему мужчине. Она уже и не чаяла, что может быть все по чину, совести и наряду, но вот предложил Егор венчаться и Милка не могла скрывать свое счастье.

— Любы мой! Как ты скажешь, так и буде, токмо об одно молю тебя, пусчай Демьях живет с нами, я справлюсь и с ним, и тебя обихожу, — Милка смахнула слезу.

— Я уже сказал, и слово мое крепкое, что сын он мне! — гордо, выпучив грудь, сказал Егор.

— Спаси Христос! — сказала Милка.

— Токмо еще одно сделать повинно — крестить Демьяха. У вас в деревне церквы не было, ты сама говорила, что крестили его, как могли, бабы деревенские. Так что, окрестим. Я уже сговорился, и крестным нам станет Матвей Авсеев сын, да Ульяна-Колотуша, — говорил Егор по аккомпанемент всхлипываний и завываний Милки, она рыдала от своего счастья.

Прибыв в Москву, молодая, почти что семья, два дня скиталась по стольному граду, ночуя на постоялых дворах, благо денег было более чем много, столько, что часть закопали по дороге к Москве. Но нужно же было как-то осваиваться. Вот и повстречали они Ульяну, которую прозывали Колотуша, она и посоветовала обратиться к Матвею, чьего отца убили ранее. Ляхи, что есть дом, который пустует от того, что хозяйка в монастырь ушла.

Вот и отправился Егор и не прогадал. Ему очень понравились люди, которые жили сообща и часто делились друг с другом и новостями, и хлебом, если нужда была. Оказывается, на Руси есть еще места, где не ждешь постоянного набега, а живешь, вдыхая жизнь полной грудью.

— Помогите! Люди добрые! — послышался крик.

— Это голос Ульяны! — всполошилась Милка и покраснела от того, что позволила себе подумать плохо.

В миг, когда Милка поняла, что кричит Колотуша-Ульяна, девушка испугалась, что у Демьяхи не будет крестной матери. А нужно было подумать, как помочь будущей крестной.

— Будь здесь и никуда не выходи! — повелел Егор, а сам забежал в дом, быстро обул сапоги, опоясался поясом с саблей.

— Нет! — запротестовала Милка, расставляя руки, заплакал, игравший в сторонке, на сене, Демьях.

— Отступи, баба! — потребовал Егор, одергивая руки Милки, потом остановился, развернулся и с жаром поцеловал в губы любимую. — Я вернусь!

Улица оживала, все услышали, как кричит Колотуша, которую очень любили и которая была своего рода главной достопримечательностью квартала и тем человеком, вокруг которого объединяются все добрые люди.

— Мама, иди в дом! — требовал Матвей от своей матери на правах пока еще главного мужчины в семье.

— Да, что хошь делай апосля, но я не пойду. Авсея лишилась, рядом с тобой встану, кабы меня рубили, но не тебя! — в истерике кричала Марья.

— Лучше к дядьке Никифору сбегла, дабы он помог, — рассудительно говорил тринадцатилетний Матвей, Авсеев сын. — Что, думала не ведаю я о том, что он сговориться о тебе со мной собирается? Токмо не признает мое старшинство в семье?

— Так четырнадцати годков еще нет тебе, то я признала, как голову семьи, а стрелецкому десятнику не по чину… — оправдывалась, раскрасневшаяся Марья, которая даже не догадывалась, что ее сын в курсе личной жизни матери.

Хотя какая там личная жизнь, так, только сговорились, что были бы не против сойтись.

Ничего более не говоря, Марья побежала к дому Никифора-десятника.

— А, ну, охолони! — кричал стрелец, самый старший из пятерки, что пришла арестовывать Колотушу.

— Ты, стрелец, расскажи людям, почто Ульяну Никитишну, вдову стрелецкую, уводишь⁉ — потребовал Ермолай, которого уже поддерживал Митька-сирый.

— Отступи, говорю! — уже кричал стрелец.

— Служивый, ты сам-то охолони! — дерзко потребовал Егор, уже прибежавший на шум.

Милка в это время, глядя на происходящее в щель в заборе, громко молилась Богу.

— А ты пошто с сабелькой? Да ешо и булатной? — удивился один из стрельцов, позабыв про Колотушу.

— То отцовская сабля и я вложу ее, не желаю