Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский

В трех милях от Ольшовского городища, в глубь страны, у Белинов был кусок земли, деревня и господский дом. Каким-то чудом он уцелел от погрома; из него только взяли все, что можно было увезти.

Старая усадьба была теперь всеми оставлена, потому что после поражения Маслава чернь, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и все возвращалось к прежним порядкам. Томко в сопровождении нескольких вооруженных воинов выехал в Борки, которые отец отдал ему во владение, и сам осмотрел их.

Там было тихо и спокойно, как в могиле. Усадьба была совершенно заброшена; в жилой дом свободно залетали птицы, забегали куницы и лисицы, но стены были целы. Люди, которые еще недавно дерзко грабили, разрушали, убивали, теперь присмирели и делали вид, что они ни о чем не слышали и не ведали.

За то время, что Томко провел в Борках, он наслушался там всяких чудес. Приходили к нему деревенские люди, кланялись ему в ноги, вздыхали, охали, жаловались на плохие времена и потихоньку шептали одни на других.

— Вот Мутка — тот, правда, ходил с этой чернью, у него полны чуланы награбленного добра, да и Турга не лучше его. А я все время дома сидел да грыз сырую репу.

А потом приходил еще кто-нибудь и доносил на первого:

— Кисель всему виною, а теперь притаился и представляется, что ничего не знает.

Томко не судил и не обвинял никого, все осмотрел, отдал распоряжения и поехал назад в городище, не признаваясь никому, кроме отца, куда ездил.

Доливы все еще не уехали; каждый день собирались в путь и все не могли выбраться.

Мшщуй ждал, чтобы ему пообещали отдать Здану, Вшебору — Касю.

Братья относились друг к другу с полным равнодушием; вечером, сходясь вместе в горнице, почти не обменивались ни взглядом, ни словом, позевывали и ложились спать.

Однажды, когда они только что проснулись, но еще не вставали, во дворе послышался страшный крик и жалобные причитания, как будто кто-то умер или был близок к смерти.

Вшебор вскочил и стал прислушиваться. Он сейчас же узнал голос Спытковой, никто не умел так звонко голосить, как она. Он поспешно оделся и выбежал во двор.

Посреди красного двора стояла Спыткова, одетая, как всегда, очень нарядно, и в отчаянии ломая руки, в которых был белый платок, как будто нарочно приготовленный для вытирания слез, плакала.

— Спасите меня бедную! Помогите мне — сироте! Похитили дочку мою — единственное сокровище! Кася моя дорогая! Где ты теперь! Ох, доля моя несчастная!

Тут же стояли старый Белина и Ганна, Здана и все женщины, было много слуг и служащих; все смотрели на вдову, слушали ее причитания, но никто не двигался с места.

Не было только Томко.

Вдруг, как буря, налетел Вшебор.

— Что с вами, милостивая пани, что случилось?

— Ах, что случилось! Несчастная я сирота, Касю мою, единственную мою радость, которую я берегла, как зеницу ока, Касю мою похитили!

— Как? Где? Когда? Кто такой? И на ваших глазах? Среди белого дня? — вскричал Долива.

— Ничего я не знаю, ни кто, ни когда! Не знаю ничего! Пропала, словно в воду упала! Нет моего утешения…

Спыткова снова заплакала и прикрыла глаза платком. Вшебор, повинуясь первому побуждению, побежал в конюшню за конем, глаза его засверкали жестоким гневом.

— Убью! — кричал он. — Знаю я, кто это мог сделать, знаю. Не будет ему пощады! Догоню, убью, живым не уйдет он от меня, хоть бы скрылся под землю, добуду его из-под земли! Не уйдет он от меня!

Но, сообразив, что он один не может броситься в погоню, побежал назад в горницу за Мшщуем.

Мшщуй, хотя двери остались открытыми и он слышал все, вовсе не спешил вставать; он лениво взялся за рукав своего кафтана и высунул босые ноги из-под шкуры.

— Вставай, скорее! На коня, за мной! Похитили мою невесту. Мы должны догнать! Я убью насильника!

— А ты знаешь, кто ее похитил? — небрежно спросил Мшщуй.

— И ты еще спрашиваешь? Ты! Разве ты сам не знаешь? Кто же мог это сделать, если не Томко Белина? — крикнул Вшебор.

— Может быть, и он, — спокойно отвечал брат. — Значит, если ее похитили и она пошла за похитителем, не позвав никого на помощь, по доброй воле, — что же ты-то с ума сошел, чтобы скакать за ней? Что тебе в ней? Да люди будут в глаза тебе смеяться, что ты взял ее после другого, оставил себе чужие огрызки!

— Убью насильника! Убью! — зарычал Вшебор. — Кровью смою свой позор!..

— Убьешь его за то, что он спас тебе жизнь? — возразил Мшщуй. — Да неужели же твоя жизнь не дороже какой-то там девчонки?

Мшщуй посмеивался равнодушно; ему-то хорошо было смеяться над чужой бедой! В это время в открытую дверь вбежала Спыткова.

— Вы хотите гнаться за ними? Ах, я несчастная! Еще и вас убьют! Не пущу я вас! Безумный человек, вы готовы бить и убивать всех ради девушки! Да он вас убьет! А у меня нет никого на свете, кроме вас! Не пущу я вас! Делайте со мной, что хотите!

Эти слова Спытковой и спокойствие брата охладили Вшебора.

Он бросился на лавку с опущенной головой, скрепя зубами, бормоча сквозь зубы проклятья, ерошил и рвал на себе волосы; кулаки у него сжимались, глаза выскакивали из орбит, пот горячими каплями выступал на лбу, ногами он бил о землю.

— Гнаться за ними не буду, но из этого дома мы должны сейчас же уехать! Меня здесь встретило не гостеприимство, а измена. Я знать их не хочу! Вставай, Мшщуй, уедем отсюда! Я не буду спать под одной кровлей с ними, не хочу есть их хлеб.

— Ну и поезжай, — сказал Мшщуй, — только меня оставь в покое, я не могу с тобой ехать, потому что у меня захромал конь, да я и не желаю уезжать. К чему мне спешить?

Спыткова слушала этот разговор, не отходя от несчастного Вшебора; она даже подсела к нему на лавку и ласковым голосом заговорила с ним:

— Я отрекусь от неблагодарной дочери! — говорила она. — Не пущу ее к себе на глаза! Но что же делать? Что сделано, того уже нельзя поправить! Кто знает, где они теперь, и, наверное, ксендз благословил их… Да вы успокойтесь, давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ведь вы же не можете оставить меня здесь одну, осталась я совсем сиротой, и кто же позаботится обо мне в моем вдовстве, если не вы?

Услышав, какой оборот принимал разговор вдовы