Дым осенних костров - Линда Летэр

только с Айслин. Он готов был вынести что угодно, лишь бы она осталась рядом. Страшило одно — что его может не хватить.

— Я помню наш уговор, — заверял он, склоняясь над больным, и в памяти сам собой всплывал сад в далекий безмятежный весенний день, когда небо было ласковым и ясным, а над головами их порхали по цветам яблонь белые бабочки. Эйверет не сомневался, что Наль тоже ничего не забыл. И не забудет до последнего.

Каждую ночь Айслин проводила у постели сына. Эйверет беспрекословно отпускал ее от себя. Один, без сна ожидал в темной пустой спальне, но сердце его было с ней и Налем — самыми дорогими ему существами. Не раз предлагал он Айслин разделить эту тяжесть, подежурить у больного вместе, однако та неизменно отказывалась. Из-за нее оставил он свой Дом и пошел за ней. Она не желала обременять супруга, испытывая его безграничное терпение. Лишь после Часа Росы, когда отступала власть ночи, Айслин возвращалась к Эйверету, чтобы встретить его протянутые руки и найти утешение.

* * *

Бирк потерянно бродил по темной кухне со свечой, собирая на серебряный поднос масло облепихи и зверобоя в прозрачных пузырьках, листья морошки, горшочек с медом и очередную порцию сон-травы. Все это он отнесет госпоже наверх. Сама она не может отлучиться от постели сына.

Встреча с Оррином в «Шустром Барсуке» прошла не так, как оба ожидали.

— Больше ничего не могу сказать, — грустно покачал головой Бирк. Он сжал окованную металлом деревянную кружку эля и заглянул в нее, чтобы успеть справиться со вставшим в горле холодным комом, прежде чем посмотрит на Оррина.

Охотник долго молчал.

Обычное шумное вечернее веселье таверны выбило у Бирка невольный тяжкий вздох. Если господина не станет, они точно так же придут сюда на следующий день, будут играть в выпивку, «Дивные Кристаллы», кнефтафел, бороться на руках, петь песни. Мир не дрогнет.

Но некогда отвлекаться на мысли о таверне. Из лекарств нужно принести наверх что-то еще.

— Белозор болотный, — прошептал он вслух.

Сказал и покрепче сжал было поднятый поднос в руках: применять этот настой казалось неправильным. Слишком нехорошую связь создавало название, призванное отражать суть вещей. В ночи уже не стоило поминать лесных и болотных тварей, но как назло, Бирку настойчиво вспоминалось: он пропустил рассказ господина о том, что случилось в лесу. Приходилось бегать в кухню, носить воду, тряпки, и стараться не попасть на глаза другим обитателям особняка. Потом он все же заметил на краю стола и развернул тот самый листок, что Наль протянул ему утром.

На измятой бумаге нетвердой рукой был выведен свивающийся кольцами длинный двулапый змей с распахнутой зубастой пастью.

Нерешительно постояв перед полкой, Бирк протянул руку и взял злополучную склянку. Представив себе, как прямо сейчас из болот в глухой тьме сырой беспросветной чащи выползает напавший на господина линдорм, паренек отчаянно зажмурился.

Скоро седмицу длилась изнурительная лихорадка. Жар то опасно усиливался, то спадал по нескольку раз в сутки, оставляя больного совершенно истощенным. Самыми тяжелыми были ночи. Наль горел и метался в бреду. Он боролся с одному ему видимыми чудищами, вновь переживал смерть отца, первые свои битвы. Иногда он звал Амаранту, и сердце Айслин сжималось от горя. Жестокие страдания ожидали ее сына по выздоровлении, но лишь бы он только выздоровел! Он все еще никого не узнавал, не говоря уже о том, чтобы вставать с постели.

Магистр Лейтар приходил ежедневно. Кошки особняка запрыгивали на постель, старались устроиться под раненным боком, следили за посетителями своими разноцветными глазами. Фрозенблейды старались по возможности ухаживать за больным, но с приходом темноты Айслин отправляла всех на необходимый отдых. С убранными в несколько переплетенных между собой свободных кос волосами, в дневном платье, внешне спокойная, она оберегала сына до рассвета. Подавала отвар брусники от мучительной жажды и воду из серебряного кувшина, где лежал рог единорога — для облегчения горячки и болей. Промывала незаживающие укусы болотного змея; под повязками выступал обильный гной. Бережно, стараясь не усугубить страданий, наносила на очищенные раны охлаждающую мазь с вытяжкой на основе корня мандрагоры, заживляющие снадобья с геранью, морошкой, маслом облепихи, соком полыни, зверобоем…

Более всего ее страшил Час Волка, самый тяжелый и мрачный час, охотнее других забирающий жизни, время кошмаров, игр сознания на грани мира яви. В эту ночь было полнолуние; Наль дышал особенно тяжело. Тени страдания пробегали по его лицу, из груди вырывались надрывные хрипы. Иногда он глухо жалобно стонал и начинал метаться, и Айслин склонялась над ним, пытаясь облегчить делавшуюся невыносимой боль. «Оно жжет, оно жжет», — твердил он, сбиваясь на лихорадочные речи. Золотые пряди слиплись от пота, на скулах расцветали пунцовые болезненные пятна.

Вся ночная тьма навалилась на Фальрунн, на остывающий каменный особняк, на обессиленно мерцавший под ее неумолимой пеленой маленький теплый огонек. Он еще боролся, но угасал на глазах. Первый Лайзерен рода погиб в ночном дозоре, по неизвестным причинам сойдя с безопасной лесной тропы. Второй стал славным варлордом, но повредился рассудком в орочьем плену. Не зря ли Огоньком прозвали того, кому, казалось, так подходило это прозвище?

Порыв ветра из раскрытого окна пролетел по комнате, всколыхнув единственный источник освещения — пламя свечей. Заплясали по стенам густые тени. Запах настоек и снадобий рассеял дух прелых и сухих листьев сада с привкусом рябины. Потянуло прохладной гнильцой затерявшихся в траве яблок, отдаленным дымком осенних костров, пронизывающей беспокойной сыростью из леса. Айслин зябко повела плечами. Ночь была свежа, а на ней тонкое летнее платье с широким воротом и рукавами чуть ниже локтя. Однако даже поздней осенью не это заставило бы белую кожу норди похолодеть за несколько часов. Магистр Лейтар сказал, Наль слишком ослаб, чтобы бороться. Откладывать лечение было нельзя, не говоря уже о безрассудном выходе во дворец, выжавшим из тела последние силы. Айслин не признавалась самой себе, что причина дрожи — тошнотворный страх. Просто она немного устала.

Особняк был полон. Многие Фрозенблейды ночевали здесь, готовые сменить ее при первой необходимости, но никто не говорил вслух о том, что мелькало теперь уже у каждого в мыслях. Возможно, оставаться рядом необходимо, чтобы успеть проститься.

Этим днем у ворот Фальрунна показался худой золотисто-рыжий конь с сухими листьями, обломанными ветками и хвоей в спутанной светлой гриве. Все тело его было испещрено длинными царапинами разной глубины, а ноги изранены. Животное и искало защиты, и дичилось, когда стражи попытались приблизиться к нему. Кто-то узнал коня командира Нальдерона.