Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов

Столыпин был неутомимым работником и всего себя посвящал государственной деятельности. Он не знал отдыха ни в воскресенье, ни в праздничные дни. Я хорошо, например, помню его телефонный звонок ко мне в первый день Пасхи; Столыпин желал удостовериться лично, выполнено ли одно из его распоряжений, отданных накануне.

В летнее время, находясь уже в должности председателя Совета министров, Столыпин проживал в казенном Елагином дворце на островах, примыкавших к столице. Он имел привычку приглашать к себе на заседания часам к 10 вечера, и так как обсуждение вопросов затягивалось, то приходилось нередко возвращаться домой в город довольно поздно.

Эти поздние возвращения были связаны с некоторыми неудобствами. Как хорошо петербуржцам известно, на островах было разбросано несколько увеселительных заведений, куда любила ездить наша «золотая» молодежь покутить. Там же было излюбленное место ночных попоек разнузданного Гришки Распутина.

Северные петербургские летние ночи не способствовали скрытому возвращению домой, и нам нередко приходилось встречаться с любителями ночных загородных объездов.

Перегоняя нас в автомобилях и экипажах, веселившаяся молодежь, плохо верившая в возможность ночной деловой работы, нередко награждала нас саркастическими улыбками, отчетливо передававшими их мысли: «Ага, милостивые государи, и вы оттуда же, откуда катим мы!.. Шлем вам привет, тайные собутыльники!..»

Многие склонны считать Столыпина деятелем реакции, указывая на его неконституционные приемы, постепенный уклон его политической деятельности вправо и на жестокость, даже кровожадность его приемов борьбы с анархией, водворившейся в стране.

«Столыпинский галстук»[113] — одно из выражений, введенных его политическими противниками в употребление для характеристики приемов этой борьбы.

Должен, однако, сказать, что на меня такого впечатления Столыпин не производил и что в нем я всегда видел человека, благожелательно настроенного ко всякому разумному движению жизни вперед. Он казался мне только несколько связанным своим воспитанием и семьей с теми устарелыми славянофильскими течениями, кои стремились вложить в идею самодержавия русского царя какое-то религиозно-мистическое понимание. Но еще отчетливей в нем просвечивала понятная осторожность ответственного лица за судьбы той страны, которой ему суждено было управлять.

«Вперед на тихом тормозе» — такова была его руководящая формула, осуществление коей было очень трудно среди тех препятствий, кои нагромождены были на пути следования ведомого им экипажа.

Препятствия выявлялись с различных сторон, и правильное суждение о деятельности Столыпина возможно только с учетом той обстановки и тех влияний, коими он был окружен с различных сторон.

Чтобы стоять у руля и управлять ходом жизни тогдашней России, Столыпину приходилось неизбежно считаться с массой разнообразно действовавших сил, и прежде всего с настроениями самого монарха и его ближайшего окружения, а затем и с разбушевавшейся народной стихией, не дававшей времени для спокойного и законченного законодательства. В столь сложной обстановке было далеко не легко найти возможную равнодействующую и еще труднее было провести таковую в жизнь. Искусство от кормчего требовалось большое, и часто государственный корабль необходимо было вести зигзагами, а не по тому пути, который при нормальных условиях мог бы почитаться кратчайшим и наиболее целесообразным.

На Столыпина давили и справа и слева. Давление справа производилось монархическими организациями, находившими главную опору в «Объединенном дворянстве»[114] и в «Союзе русского народа». Что касается первой организации, то таковая взяла на себя роль выразительницы мнения господствовавшего в России сословия, хотя многие из дворян далеко расходились со взглядами, проводившимися этой организацией. «Союз русского народа» постепенно вырос в очень мощную организацию, имевшую одно время свыше 3 тыс. отделов и отделений на местах. Обе эти организации пользовались большим покровительством и расположением как царствовавшего императора, так равно и придворных сфер. Голос их охотно выслушивался верховной властью, ибо он всегда звучал в унисон с сокровеннейшими настроениями самого императора Николая II. Действительно, в намерения последнего едва ли когда-либо входило желание даровать стране настоящую конституцию. Акт 17 октября в его глазах являлся не более как вынужденной уступкой, данной в период крайней опасности. Поэтому все слова о незыблемости прежней царской власти, о законной возможности отобрания ею того, что уже дано, и о целесообразности Думы не законодательной, а законовещательной встречали при Дворе вполне отзывчивое отношение.

Хулителям Столыпина слева известно ли, например, что в Совете министров он всегда противодействовал попыткам некоторых министров образовать правый блок и что весною 1909 г. против него велась отчаянная борьба со стороны правых? Последние уже готовы были торжествовать победу, причем в заместители Столыпина, как бы вы думали, читатель, кого выдвигали? Б. В. Штюрмера, того самого Штюрмера, который окончательно дискредитировал власть в роковом 1916 году.

Что касается левых кругов, то их отношение к Столыпину ярко выразилось в непримиримости той борьбы, которая велась против него как министра внутренних дел в Государственной думе первых двух созывов. В деятельности нелегальных революционных кругов это отношение выразилось в ужасающем факте взрыва дачи, которую занимал Столыпин на Аптекарском острове. Из этого покушения сам Столыпин вышел невредимым, но пострадали некоторые члены его семьи, а также случайные лица.

Между тем Столыпин, основательно знакомый по своей прежней деятельности с русской жизнью на местах, являлся убежденным сторонником совместной работы правительства с общественными силами. Он добросовестно искал почвы для сближения с этими силами. Это стремление с особой ясностью выявилось в его первоначальном отношении к Государственной думе второго созыва, которую он пытался защищать от нападок справа и сохранить от преждевременного роспуска. Будучи, однако, в силу государственного устройства России ответствен не перед законодательными палатами, а перед верховным главой государства, Столыпин обязан был считаться с общим настроением императора Николая II, иначе он должен был бы уйти со своего поста. Несколько раз он и пытался сделать последнее, но каждый раз отставка его не принималась.

Существует взгляд, в котором, несомненно, есть доля истины, что введением 3 июня 1907 г. нового избирательного закона Столыпин спас Государственную думу как учреждение от роспуска навсегда или по крайней мере на очень продолжительный срок.

К лету 1907 г. для Столыпина вполне отчетливо выявилась невозможность наладить совместную работу Государственной думы второго созыва с правительством. Нельзя было также рассчитывать и на то, что, распустив существовавшую Думу, возможно будет по тому же избирательному закону собрать новую Думу, более приемлемую для правительства. Недавний опыт прошлого дал в этом отношении поучительный урок. Еще менее можно было думать о возможности проведения нового избирательного закона в установленном порядке, то есть через Думу. При таких условиях правительство, понуждаемое к тому же сверху не сдавать позиций, оказывалось как бы в заколдованном круге, из которого был лишь один выход — на путь «прямого действия». В результате этого действия и явился новый выборный закон 3