Край Ветров: некроманс - Диэр Кусуриури

Тем временем возня на сцене прекратилась и мужчина в синих спортивных штанах, проверявший аппаратуру, удалился. Из-за шторки сбоку вышел Ари и приветственно помахал толпе, вовсю улыбаясь и подмигивая то одной, то другой барышне. Барышни встретили его радостным гулом, кто-то даже выкрикнул его имя.

Никс фыркнула.

Идея популярности была ей непонятна и не близка.

Ари, зажав в зубах медиатор, перекинул через голову гитарный ремень. Микрофоны зафонили отчаянно, но вскоре как-то успокоились, как будто бы сами по себе. Интересно, как именно природа Ари влияет на технику? Как часто ломается при нем электроника? И есть ли у него вообще телефон?

Следом на сцену выбрались барабанщик и клавишник, ребята с экстравагантными прическами искусственных цветов, одетые во что-то намеренно агрессивное и эпатажное. На вид они были практически преступно юны и крайне развязны. Зал принял их с радушием и улюлюканьем. Правда, заняв свои места за инструментами, ребята чутка угомонились и перестали вытворять непотребности, оголять, например, животы и все такое прочее.

«Фронтмэн» не появлялся еще минуты три. Барышни, обступившие Никс, принялись скандировать «Рин! Рин! Рин!» и теснить ее своими обширными бюстами назад. Поэтому, когда зал внезапно затих и замер (а свет кто-то приглушил) Никола воспользовалась моментом и безнаказанно протиснулась вперед. Теперь ей было отлично видно все-все. И, особенно, вышедшего к микрофону молодого человека, ярко подсвеченного сверху прожектором. Он настроил под себя высоту стойки, приблизил губы к микрофонной решетке и произнес в зал:

— Доброй ночи, мои волшебные.

Зал взревел. Никола еще никогда не видела такого неистовства, такой звериной экзальтированности. Тем более, в таком небольшом, казалось бы, помещении! Как эти девицы могут создавать столько шума?..

Грянули первые аккорды, вступили ударные и синтезатор. Света стало больше, а вот радости аудитории не убавилось: Рин, которого Ари назвал «книжным червем», двигаясь в такт музыке, расстегивал золоченые пуговицы бархатного бордового сюртука. В момент, когда, судя по логике произведения, надо было вступать, Рин полностью распахнул сюртук.

Первые слова песни потерялись в высокочастотном женском визге. Никс и после не особо вслушивалась, ибо звук в клубе оставлял желать лучшего. Она смотрела на этого Рина пристально, понимая отчетливо, что девочки в нем нашли, и с удивлением обнаруживая у себя на спине мурашки, а в сердце — пустоту.

У мальчика были волосы цвета снега и кожа цвета слоновой кости; он не был альбиносом в обыкновенном понимании этого слова; его полутона стремились к синеве. Природа наделила его тонким, острым, как будто бы птичьим лицом, а судьба распорядилась так, что именно сейчас такие лица кажутся людям красивыми; так же мироздание не поскупилось на ширину плеч и глубину голоса, который был бархатным чуть более, чем сюртук, низким, но пластичным, красивым и нечеловечески завораживающим.

Этот голос взял время в оборот и сказал ему, чтобы пошевеливалось. Время подчинилось с той же охотой, с какой любая из поклонниц в зале сделала бы ради Рина что угодно. Первая песня прошла, словно весенняя гроза отгремела, заставив девушек вспотеть и, в то же время, продрогнуть до костей.

А потом Рин стал петь, не дожидаясь музыки, но музыка вплелась в голос. Он пел что-то о крыльях и боли, о судьбе, начертанной на крови и об огне, который страстно ласкает кожу, но не может согреть ни разу еще не любившего сердца. В его песне нашлось место также слезам и одиночеству, и, естественно, дуэту смерти и любви.

Никс никогда еще не чувствовала себя настолько чужой в толпе, настолько маленькой, незащищенной и… одинокой. Этот свет… Эта музыка… Все это похоже на чужой сон. Или на ее собственный кошмар. И у кошмара этого нет ни конца, ни начала, и сам он, конечно же, сладостно-мучителен, невыносим и ровно настолько же извращенно-прекрасен.

Не стоит, пожалуй, «огоньку» иметь с этим парнем никаких дел.

Никогда. Никаких. Дел.

Последний упырь застал меня в том расположении духа, когда мне было уже все равно, нужен ли он кому-то и расстроится ли этот кто-то, если найдет бездыханное тело товарища по несчастью здесь, на грязном полу, заваленном мусором и пустыми бутылками. Вот лучше бы кровосос, право слово, бежал, не глядя. И да, конечно, умом-то я понимаю, что упырек, возможно, уже сбрендил, а если нет, то видит перед собой просто изрядно потрепанного человека в рваной одежде, да, к тому же, кровью от которого несет за километр. Своей, чужой — вперемешку. И для упыря естественно подумать, что я — подарок судьбы, сочный, мягкий, теплый контейнер с едой, который просто напросто сам просится к упырю в зубы и ни в коем разе не будет особо сопротивляться.

А может, ничего упырь и не думал, а просто повиновался инстинктам, и поэтому прыгнул на меня, шипя нечеловечески, раззявив уродливую пасть, как пристало одним лишь змеям, подставляя при этом свое нежное человечье брюхо и тонкую мальчишечью шею.

Я ничего не сказал, вытирая руки об видавшие виды джинсы, просто кивнул своим, мол, идите за мной. Камориль брезгливо перешагнул через труп вампира, ведя за собой Кристину, которую держал за руку. Зрелище было, конечно, то еще, но, очевидно, так ему проще было поддерживать ее на ходу. Камориль тоже устал, и это не удивительно. Здесь я его отлично понимал. Эль-Марко все пекся о своем чудовище, которое, по его словам, было вовсе для драк не приспособлено, а потому они с Лунью замыкали нашу процессию, совершившую паломничество, как оказалось, аж с девятого подземного уровня.

Определенно, компания специфическая более чем.

Из-под земли мы выбрались в районе «старого города». Подземный коридор кончался в одном из подвалов дома-колодца, из которого мы вышли на улицу через сквозной проезд. По пути нам встретилось несколько кровососущих тварей, и мне неприятно об этом вспоминать, потому что твари встречались поодиночке, как это ни прискорбно. Для них, конечно.

Над городом плыла тревожная, ранняя ночь, и где-то вдалеке, не на шутку меня тревожа, что-то громыхало. То ли петарды, то ли стреляют — определить я не мог. Остальные этого не слышали, и я не стал им об этом говорить. И так забот полно.

Мы старались двигаться так, чтобы быть по возможности в тени и на свет фонарей не высовываться, дабы не попасться на глаза горожанам. Мы ж были мало того, что грязные, как бродяги, так еще и в компании ходячего скелета и огромного полупрозрачного чудища с женщиной внутри. Я бы сам испугался, если бы такое увидел.

Но нам везло — прохожих на улице не было вообще, как будто бы властями объявлен комендантский час. Совсем скоро Камориль понял, в какой части города мы находимся, и предложил передохнуть в некоем «проверенном месте», которое, как он знал, находилось поблизости. Тут спорить тем более никто не стал.