Страна мечты - Владислав Савин

Кардинал позволил себе еще один глоток вина — единственное, что не нравилось лично ему, это факт, что согласно стародавней традиции, важным доводом в пользу обвиняемого было ручательство приходского священника в том, что его духовное чадо является добрым католиком, никоим образом не впадавшим в ересь. В данной ситуации, такое ручательство надо было давать ему, кардиналу Лавитрано — и если обвинение все‑таки будет доказано, у ручавшегося священника возникнут очень большие проблемы. Но, если он отказывался поручиться за дона Кало, неизбежно возникал вопрос — о, конечно, Вы вовсе не обязаны это сделать, Ваше Высокопреосвященство — но, значит, Вы не уверены в том, что синьор Виццини является добрым католиком?!

И что в итоге? Доказать, что синьор Виццини является главарем мафии, обвинению не составит ни малейшего труда, что уже создаст Лавитрано и его сторонникам серьезные проблемы, поскольку одно дело, когда о том, что власть Юга держится на лупарах сицилийских мафиози, пишут левые газеты — и, совсем другое, когда это же устанавливает Высокий Трибунал. Но если к этому добавится еще, что кардинал — архиепископ Палермо отказался ручаться за то, что дон Кало является добрым католиком — прежние проблемы даже не удвоятся, а, скорее, удесятерятся.

И кардинал Луиджи с неохотой констатировал, что ручаться за дона Ослиное Дерьмо придется. В худшем случае это не сможет сильно увеличить количество неизбежно свалившихся на его седую голову бед, в лучшем же — резко увеличит шансы на победу над людьми Папы.

В это же время дона Кало, благополучно добравшегося до Рима, и заключенного, «ради его же безопасности», в весьма комфортабельную камеру, больше похожую на номер в лучшем отеле, бросало то в жар, то в холод — до него только сейчас в полной мере дошел весь ужас ситуации, в которой он оказался. После беседы с кардиналом он, придя в себя, кинулся к друзьям покойного брата, чтобы проверить информацию, любезно сообщенную ему Его Высокопреосвященством — в сумасшедшей надежде, что произошла чудовищная ошибка, хотя умом понимал, что на таком уровне, на котором работал кардинал Лавитрано, таких ошибок не бывает — увы, меньше, очень скоро все подтвердилось, благо у друзей его брата имелись свои друзья, в том числе, и в Латеранском дворце, и в Конгрегации защиты веры. Информация пугала до холодного пота — ход расследования по его делу регулярно докладывался генеральному магистру ордена доминиканцев Мартену Жилле и генеральному викарию ордена иезуитов Норберту де Буану. При всем своем непробиваемом провинциализме, попросту не дававшем дону Калоджеро оценить масштаб угрозы, исходящий от спецслужб СССР — ну в жизни ему не доводилось сталкиваться на узкой дорожке ни с советскими разведками, ни с разведками других великих держав, и весь его опыт противостояния с государственной машиной исчерпывался проблемами с полицией, карабинерами и финансовой гвардией, легко решавшимися за счет вручения толстой пачки купюр — что такое ордена РКЦ, он, хоть и очень приблизительно, представлял.

Друзья его брата объяснили ему, что возбуждение такого дела, против него лично, невозможно без санкции Его Святейшества — то есть, он ухитрился перейти дорогу лично Папе! Оказывается, кардинал Лавитрано, сколотив сильную группировку иерархов Церкви, копает под Его Святейшество с усердием американского экскаватора — ну а Папа с активнейшей помощью своих сторонников, в числе которых неожиданно оказались и русские, делает все от него зависящее, чтобы жизнь членов группировки Лавитрано была дорогой, усыпанной не лепестками роз, но их стеблями, не считая нужным останавливаться ни перед чем. Соответственно, он, Калоджеро Виццини, является зерном пшеницы, угодившим между мельничными жерновами.

От таких известий у дона Кало потемнело в глазах — что бывает с маленьким человеком, оказавшимся посреди вражды сильных мира сего, он знал не понаслышке. Мало этого, для него шоком было осознать, что вся власть, все влияние, которых он десятилетиями добивался на Сицилии, щедро проливая свою и чужую кровь, для этих персон значат не больше, чем щепотка муки, развеянная по ветру — что кардинал, что Папа сделают с ним все, что захотят, в точности так, как он мог сделать все, что угодно с каким‑нибудь крестьянином или левым агитатором. Он боялся признаться в этом самому себе — но вся его жизнь, потраченная на то, чтобы вырваться из бедности и ничтожества, была, выходит, прожита зря — если в молодости его, крестьянского паренька, мог стереть в порошок сержант карабинеров, то, в старости с ним, доном мафии, могли сделать то же самое Папа или кардинал Лавитрано — и этому абсолютно ничего нельзя было противопоставить. Вот это ощущение своего бессилия и было настоящим ужасом, от которого трясло этого смелого, с сильной волей, человека, много раз подавлявшего свой страх, когда ему приходилось идти на картечные выстрелы из лупар и ножи врагов.

Еще хуже этого было понимание того, что если раньше он рисковал только своей жизнью, то теперь, вступив в игру, предложенную ему кардиналом Луиджи, он подставил весь свой род — в случае, если его признают еретиком, всей его родне придется уезжать из Сицилии куда угодно, лишь бы там не оказалось земляков, которые никогда не забудут того, что один из Виццини впал в ересь. Проще говоря, его родственников вырвут из родной почвы и бросят засыхать на чужбине.

Дон с ненавистью вспомнил казавшийся очень давним разговор с кардиналом Лавитрано, в котором тот убеждал его, и убедил — взять на себя всю тяжесть реальной власти на свободном от коммунистической заразы Юге, пользуясь и поддержкой уважаемых людей Юга, и Церкви, и самой сильной державы мира, каковой, несомненно, являлись США. Вот только не сказал, что он, Дон Кало, является в этой партии не более чем одной из карт, которую сдадут не задумываясь, когда настанет срок. И когда кардинал пришел в очередной раз, со своими инструкциями, как ему, Дону Кало вести себя на процессе — о, как хотелось ударить этого лгуна и лицемера по голове чем‑то тяжелым, или вцепиться в горло и придушить? Останавливало лишь осознание того факта, что тогда он сам покойник, без вариантов — да еще тут и в самом деле могут про аутодафе вспомнить, как Муссолини, и ведь уже все говорят, что дуче даже последнего милосердия не оказали, не задушили, до того как костер зажечь! Наверняка этот плут кардинал лжет и сейчас, ведет какую‑то свою игру, где жизнь и честь его, дона Виццини, отнюдь не является приоритетом! А есть ли выбор, не слушать лживых указаний, как вести себя тогда?

Ну что ж — остается все отрицать! Никто не слышал его разговор с эти злосчастным Винченцо — знал бы заранее, приказал бы прирезать в подворотне, мало ли в Неаполе бандитов, он‑то здесь причем? Хорошо, свидетелей не осталось, кардинал милостливо позволил отдать распоряжения, жаль конечно парней, но «солдаты» и должны умирать за своего Дона! И все же суд слабее его, Дона, правосудия — поскольку требует улик и доказательств там, где казалось бы, ясно и так! Или воля Папы и кардинала Луиджи (с учетом всех, кто за ними стоит) примерно равны, и каждая из сторон пытается добиться перевеса?

И вот, процесс. В том же Латеранском дворце, так что узника по пути в зал даже на улицу не выводили. Страшно было предстать перед Трибуналом — зная, что в отличие от сицилийской реальности, на этих судей у тебя никакого влияния нет! Но Дон не был трусом — выслушав лживые слова презренного Винченцо, он лишь усмехнулся и в глаза обвинил того во лжи. Немного не сдержался, увидев наконец эту презренную девку, Лючию — даже спросил, из любопытства, отчего она его начала оскорблять, еще до приезда Винченцо — старшего, какие между ними счеты?

— За всех женщин Италии — с пафосом ответила эта дрянь — за те несколько тысяч, что были в Фодже изнасилованы американскими и французскими солдатами, причем мужей и братьев, кто пытался защитить своих родных, убивали на месте. А Дон Грязная Задница (да простят меня члены Трибунала) не только не возразил против этого ни единым словом, забыв про заповедь Христа, «не возжелай жены ближнего своего», но еще и организовал по всей Калабрии массовый отлов женщин, в бордели для американских военных. Громилы из Мафии хватали итальянских женщин, и как скот на бойню, сдавали в заведения, где у несчастных, никогда прежде не занимавшихся проституцией, бывало по двадцать клиентов за ночь — чтобы Дон Вонючая Задница подсчитывал барыши!

Дура! Идиотка! Никто этих куриц силой не загонял, хотя да, отдельные эксцессы были! Женщин приглашали всего лишь на «работу на американских военных базах», и что платить будут долларами, и каждая за день может купить себе нейлоновые чулки! Так сами толпами сбегались, есть‑то хочется, а что вы думали, дуры, вас за так будут там кормить? Или за труд официанток или уборщиц? И все было культурно, организованно — не то что под Фоджа, где марокканцы из Французского Иностранного Легиона (высаживались вместе с американцами) будто взбесились, дорвавшись наконец до белых женщин, и солдаты — негры из американских частей к ним присоединились — так ведь обычное дело на войне? Но он, Калоджеро Виццини, все же соблюдал честь — приказав, сицилиек не вербовать, только женщин с континентальной Италии. Ну а заработать на этом, так и попрекать смешно. (прим. — в нашей истории, события в Монте — Кассино в июне 1944, после занятия его марокканцами из Французского экспедиционного корпуса. В окрестных селах были изнасилованы все женщины возрастом от 11 до 86 лет, числом свыше трех тысяч, было убито восемьсот мужчин, пытавшихся своих жен, сестер и дочерей защитить. Кроме того, насиловали юношей и подростков. Вошло в историю под названием «мароккинат», однако участвовали не только марокканцы, но и солдаты — негры из армии США — В. С.). И не тебе меня попрекать этим, русская шлюха, переспавшая наверное с тысячей твоих «гарибальдийцев» и русских солдат!