Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932 - Джим Фергюс

вполне можно было стоять. В пещере определенно когда-то жили, потому что в центре пола виднелись следы очага, а на потолке над этим местом скопилась копоть. Боковые стены покрыты множеством примитивных рисунков – странных изображений птиц, зверей и людей, различными символами, смысл которых невозможно расшифровать. В других пещерах нам уже попадались подобные наскальные рисунки, и даже на стенах каньона. Пещера показалась нам превосходным местом, где можно переждать грозу; у нас с собой имелись одеяло, немного еды, и если бы пришлось, мы легко могли бы там переночевать.

Пока девочка на старом очаге разводила огонь, я обследовал пещеру, чтобы убедиться, что мы тут одни. Она углублялась внутрь горы футов на пятнадцать, и у задней стенки имела два ответвления. Я прополз по одному из них и оказался в еще одном маленьком зале. Я поднял факел и увидел очертания лежащей на полу фигуры. От страха и неожиданности я чуть из штанов не выпрыгнул. Это определенно был человек, однако покрытый толстым слоем тонкой белой пыли. Я встал на колени и осторожно смел пыль. И передо мной открылись мумифицированные останки женщины. Она лежала на боку, колени подтянуты к подбородку. Вся иссохшая и сморщенная, но кожа осталась неповрежденной и до сих пор обтягивала кости, черты лица остались нетронутыми. У нее были светлые, почти льняные вьющиеся волосы, совсем не похожие на волосы индейцев, а когда я очистил тело женщины до конца, то обнаружил у нее в руках ребенка, который тоже великолепно сохранился. На лицах обоих застыло странно безмятежное выражение, как будто они просто-напросто прилегли отдохнуть после обеда.

Я так и сидел над матерью и ребенком, пока факел мой не погас. А когда я заговорил с девочкой, то заговорил шепотом, как бы боясь разбудить их от векового сна.

– Чидех, – окликнул я. – Принеси мой кофр и еще один факел.

Теперь я мечтаю о том, чтобы этого никогда не было, чтобы я не звал ее туда и даже не рассказывал ей о своей находке. Чтобы я оставил эту тайну при себе.

Она пришла, держа факел перед собой и волоча мой кофр. Она увидела женщину с ребенком, и на лице ее поначалу застыло недоверие, очень быстро сменившееся ужасом. Он отшатнулась и прижалась спиной к стене пещеры.

– Что ты сделал? – спросила она по-испански.

– Ничего я не делал, – ответил я. – Да что с тобой такое?

– Тревожить мертвых очень плохо.

– Я смахнул пыль. И больше ничего.

– А почему они не превратились в скелеты? – спросила она.

У меня не хватило слов, чтобы объяснить ей, что в пыли могут быть некоторые вещества, сохраняющие тела от разложения. Поэтому я сказал просто:

– Не знаю.

– Ты откопал их, – крикнула она. – Ты выпустил наружу их призраки. Смотри, они смеются!

– Чепуха какая. Никаких призраков не существует.

– Теперь они будут охотиться на нас, – сказала девочка, ее ничуть не убедили мои слова. – Нам нельзя здесь оставаться.

Дождь уже начался и громко стучал по листьям деревьев.

– Послушай, я вновь прикрою их, – предложил я. – Будет в точности так, как я их нашел. А потом завалю камнями проход. Они до тебя не доберутся.

Девочка вновь посмотрела на женщину с ребенком, и в ее глазах мелькнуло что-то вроде сопереживания, нежность, которую часто испытывает женщина, глядя на то, как другая женщина обнимает ребенка. Она дотронулась рукой до своего живота.

– Поздно, – сказала Чидех. – Они уже на свободе.

Она вернулась в большой зал, а я некоторое время выставлял экспозицию, чтобы сфотографировать лежащих при этом тусклом свете. У меня по отношению к ним предрассудков не было, мне вовсе не казалось, что я нарушил покой мертвых. Но я знал, что потом, когда буду рассматривать фотографии, я увижу эту сцену по-другому. Я увижу боль матери, держащей ребенка для вечности – именно такой снимок мне хотелось получить. Я надеялся с помощью моей камеры дать этим останкам новую жизнь.

Когда я кончил снимать, я самым тщательным образом вновь засыпал тела белой пылью. Я попробовал чуть-чуть на язык – какой-то минерал, не зря же они так сохранились. И понадеялся, что вновь их побеспокоят не раньше, чем через тысячу лет.

Снаружи лило потоком, а значит, выбора, остаться в пещере или нет, у нас не имелось. Девочка казалась угрюмой, была погружена в себя, не ела, не разговаривала, а когда мы легли спать, повернулась ко мне спиной, приняв, как мне показалось, позу, очень похожую на позу мертвой матери в маленьком зале. Я так и заснул, обнимая ее и прижимая к себе, стараясь успокоить, уверить ее, что все в порядке, что призраки нас не тронут. Но среди ночи мне приснился сон, будто я проснулся, повернул к себе девочку, а вместо нее оказалось сморщенное тело давешней покойницы. В моем сне я вовсе не испугался, только чувствовал сильную печаль оттого, что она умерла, что умер ее ребенок, я обнимал их обоих и плакал. Утром я не рассказал Чидех о моем сне.

9 июля 1932 года

Утром, когда мы вернулись в поселок, нам показалось, что он изрядно обезлюдел. Девочка сразу же отправилась к старухе дийинс, чтобы та очистила ее после встречи с мертвецами, тогда ее и нашего еще не рожденного ребенка не поразит «болезнь призрака», как апачи ее называют.

Что до меня, то я отправился к Маргарет, чтобы рассказать ей о найденных мумиях. Когда я пришел, Чарли и старик сидели перед вигвамом. Маргарет и жена Чарли мололи кукурузу на каменной мельнице, стоявшей чуть поодаль.

– Очень хочется поболтать, братец, – сказала Маргарет. – Но, сами видите, женская работа здесь никогда не кончается.

– А что будет, если вы откажетесь, Мэг? – спросил я.

– Поверьте на слово, Недди, гораздо легче сделать.

– Джозеф, – обратился я к старику, – не могли бы вы попросить Чарли разрешить мне поговорить с Маргарет несколько минут?

Джозеф что-то сказал белому апачу.

– Чарли говорит: он доволен, что белоглазые наконец усвоили правила поведения, – сказал он мне. – Но вы с вашей просьбой должны обратиться к Иштон, его жене, а не к нему.

– Ну так спросите ее, пожалуйста, – не отставал я.

С женщиной Джозеф, казалось, говорил целую вечность, применяя самые изысканные приемы ораторского искусства. Но, как выяснилось, зря – Иштон ответила ему отказом. Разочарованная Маргарет уронила свой каменный жернов и что-то сказала, к моему удивлению, на достаточно бойком апачском. Потом вызывающе выпрямилась, вытерла руки о платье и заговорила со мной. Иштон схватила ее за руку и заквохтала, словно рассерженная курица. Не минуты не