Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Ненависть к полякам и шляхте в это время достигала неслыханной силы; ее ужасающий образ находим в поэме 1828 г. «Каневский замок» польского поэта-романтика С. Гощинского. Герой поэмы казак Небаба, возглавивший в 1768 г. восставших крестьян, призывает своих товарищей идти за ним на борьбу против польской шляхты:

Тот, у кого кнутом отец засечен,

Тот, у кого похищена жена,

Невеста юная осрамлена,

Тот, кто был лаской панскою отмечен,

Того стенаньем девушек и вдов

И муками погибших заклинаю —

Пускай скорее выйдет из рядов,

Становится ко мне поближе, с краю.

Это обращение перерастает в поэме в призыв к мести:

Кто изнемог под игом панских пут

И кто работал на панов годами,

А сам и мерз, и голодал как пес,

Тот, кто не раз утрату перенес,

Кто совершить задумал дело мести,

Чтоб позже с наслаждением вздохнуть,

Того я заклинаю – будем вместе!

Победа! Вольность! На коней – и в путь!444

Достаточно обратиться к начальному периоду пребывания поляков на Украине, чтобы понять, что их присутствие никогда не было желанным. В опубликованном еще в советское время сборнике документов и материалов представлен перечень крестьянских восстаний, начиная с XVIII в. – непрерывность этой цепи поражает445.

Отношения между поляками и украинцами были не чем иным, как отношениями между помещиками и крепостными. Польский писатель Ю. Крашевский был одним из немногих, возможно даже единственным, кто в упомянутый период решился заклеймить бездумное отношение его единоплеменников к крестьянам и показать, что злоупотребления, которые привели к казацким войнам XVII в. и резне XVIII в., в еще большей степени были усугублены в XIX в. Ссылаясь на сочувственное отношение польских авторов, описывающих войны XVII в. (например, на свидетельства Самуэля Твардовского)446, Крашевский подчеркивал, что уже в те времена «неслыханным было барское притеснение на Руси, которое частично и привело, или, по крайней мере, во многом помогло Хмельницкому в страшном бунте, за который пришлось заплатить такой мерой пролитой крови. Растущее количество налогов, чиншей, разных выплат, к которым вскоре была добавлена тяжесть военного постоя, становилось практически невыносимым. В случае рождения ребенка или свадьбы требовали дань в звонкой монете – еще сейчас на Полесье и Волыни сохранился обычай приносить в дар пану, например, черную курицу, полотно, крупу, водку, пирог, красный кушак и т.д.». Евреи, также эксплуатировавшие крепостных, страдали от взрывов народного гнева вместе с помещиками, однако, по мнению Крашевского, который, впрочем, сам был землевладельцем, основная ответственность лежала на последних: «…действительно, справедливость, должна быть во всем, но я не знаю, как совместить просвещение, к которому стремимся, с нечеловеческим грабежом, который виден почти всюду»447. Как известно, Н.В. Гоголь смог мастерски описать эту трагедию XVII в. в повести «Тарас Бульба».

В 1841 г. другой польский мемуарист так писал о подольских крестьянах: «Татары застали бы мужиков в том же виде, в каком их в начале XIV в. оставили. Те же нужды и промыслы, то же невежество и нищета. Труд их подобен скотскому. Требует присмотра, предоставленные сами себе мужички не работали бы ни на панов, ни на самих себя»448. Рабская атмосфера передана и в живописи тех лет: украинские крестьяне в изображении Каетана Келесинского (1808 – 1849) зачастую лишь пьют или ругаются. Крашевский указывал на то, что множились суеверия и предрассудки, никто не пытался спасать избы во время пожара, поскольку к огню относились как к гостю, которого нужно должным образом встречать. Крестьян было легко держать под контролем, злоупотребляя их простотой и набожностью, требовать, чтобы падали ниц при виде своего господина. По мнению Крашевского, немного более высокий уровень жизни здешних крестьян по сравнению с Царством Польским объяснялся лишь плодородием украинской земли449. В целом же помещики не выделяли больше трети земли под наделы крестьянам, которые после отмены крепостного права в 1861 г. продолжали бесплатно обрабатывать помещичьи земли, как правило более плодородные (такое положение дел будет сохраняться вплоть до 1917 г.)450. Собственно, основной причиной всех бунтов и было рабское угнетение. Однако действия крестьянских банд, таких как отряд Устима Кармелюка, который в количестве 2700 человек терроризировал помещиков Волыни и Подолья с 1812 по 1835 г., пока его предводитель не был пойман и казнен, не следует рассматривать в качестве проявления национального самосознания, которое в этот период было достаточно слабым451.

Ужесточение крепостничества

Так или иначе, но легко понять, почему призывы о поддержке, с которыми восставшие поляки обратились к своим крепостным в 1831 г.452, не были не только услышаны, но и вызвали враждебную реакцию (известно, что, например, Ян Янушевский, дядя Юлиуша Словацкого и брат Соломеи, был убит украинским крепостным), а также легко понять попытку царских властей сыграть с выгодой для себя на давней ненависти украинских крепостных к польской шляхте. Но, как нам предстоит убедиться, подобная политика не была лишена риска – настраивать крестьян против господ значило бы поставить под вопрос сам институт крепостничества, однако российское дворянство не в меньшей степени, чем польские помещики, использовало труд крепостных в своих имениях и боялось, что такой опыт может стать заразительным и обратиться против царской власти. Игра между тремя участниками – поляком, украинцем и русским – приобретала зачастую острый и сложный характер.

В 1839 г. Комитет западных губерний в Петербурге453 с удивлением ознакомился с направленным против польских повстанцев воззванием, которое еще за восемь лет до этого, в 1831 г., распространял главнокомандующий 1-й русской армией генерал Ф.В. фон дер Остен-Сакен: «Жители, сохранившие верность к престолу! Объявляется Вам, что возмутители обманывают Вас и обещают то, чего никогда не могут исполнить, чтобы только делать Вас участниками их преступлений и обогащаются Вашим разорением, не верьте им и тех, которые будут уговаривать и принуждать Вас к бунту, старайтесь захватывать и представлять начальству. Вы никогда уже не будете принадлежать тем помещикам, которые восстают против законной власти [подчеркнуто в оригинале. – Д.Б.]»454.

Генерал-губернатор Д.Г. Бибиков, который сначала представил Николаю I обстоятельства этого дела, припомнив о неосторожном обещании, данном украинскому люду, хотел показать Комитету, что именно теперь, когда раскрыт «заговор» Шимона Конарского, действовавшего во имя народных нужд, следует принять определенные меры в интересах крестьян.

Действительно, за все время своего существования Комитет западных губерний рассмотрел лишь одно дело о личном освобождении крестьянина за донос, сделанный в мае 1831 г. на своего помещика Т. Левицкого из Волынской губернии. Благодаря свидетельству еще пяти крепостных Семен Бурделюк получил вольную, подтвержденную царем 30 июля 1835 г.455 Другие же, подчеркивал Бибиков в отчете за 1839 г., чувствовали себя обманутыми, т.к. были вынуждены вернуться к своим прежним хозяевам, что подорвало их веру в царя. Этой участи избежали лишь те крестьяне, которые были приписаны к конфискованным в результате восстания польским поместьям. Однако и они не были довольны, т.к. попали под контроль Военного министерства, и теперь на них распространялся регламент Аракчеева, предусмотренный для военных поселений. Этим как раз, с горечью констатировал Бибиков, и пользуются польские помещики, убеждая крестьян поддерживать их и оставаться послушными подданными, чтобы не попасть в военные поселения.

Как видим, основная ставка в игре за сохранение влияния в крае делалась именно на украинское крестьянство.

Генерал-губернатор, обеспокоенный сменой настроений в крестьянской среде, констатировал, что во время проведения следствия по делу Конарского не было получено ни одного доноса на помещиков. Через несколько месяцев, в мае 1839 г., в рапорте шефу жандармов и главному начальнику III отделения А.Х. Бенкендорфу Бибиков отмечал, что в его губерниях крестьяне «стараются верной службой Полякам и преданностью к своим помещикам выиграть их благорасположение и тем улучшить свой быт»456. То, что Бибиков воспринимает (или делает вид, что воспринимает) как сближение между украинскими крепостными и их польскими помещиками, было лишь следствием нараставшего террора, механизм которого раскрывают материалы архива киевской полиции с конца 1831 г., т.е. сразу после провала восстания. На самом деле для распростившихся с надеждой на возрождение Польши землевладельцев вновь на первый план вышли классовые интересы и стремление к социальному доминированию.