Поднебесная - Гай Гэвриел Кей

Конечно, он знал, что этот момент приближается, и все же старательно не смотрел в сторону этой дороги, когда они достигли перекрестка, и даже пустил коня быстрее с притворным равнодушием, когда они ехали по мосту над сверкающей водой. Он видел в потоке лепестки цветов сливы.

Это было трудно. Он знал эту южную дорогу, как отражение собственного лица в бронзовом зеркале, – каждый ее поворот, каждый подъем и спуск. Знал городки и деревни у дороги, поля, тутовые рощи и шелковичные фермы. Единственный винный магазин с действительно хорошим вином, и места, где можно найти женщину и постель между имперской дорогой, по которой они ехали, и домом, где он вырос. Где сейчас его матери и младший брат, и могила отца.

Но нет его. Нет Лю. Нет Ли-Мэй.

Они трое были в широком мире, они затерялись в нем. В пыли и шуме, нефрите и золоте. После двух лет у озера Тай не понимал, как он к этому относится; он двигался на восток так быстро, что у него не было времени подумать о таких вещах. Он решил, что это составляющая пыли и шума: никогда нет времени.

Ли-Мэй должно быть еще хуже. Тай помнил пыльные бури севера. Реальные бури – колючие, слепящие, опасные, а не рожденные воображением поэта. Его охватывал такой гнев, когда он думал о ней…

Когда они ехали мимо поворота на юг, его просто потянуло в ту сторону, и это было почти физическое ощущение. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как он был там, видел ворота в каменной стене, отполированные временем статуи рядом с ними (чтобы отпугивать демонов), всегда подметенную дорожку, пруды с золотыми рыбками, крыльцо, сад, реку…

Памятник на могиле отца уже должны были поставить, подумал он. Отведенное для этого время прошло. Мать должна была все сделать правильно, она всегда все делала правильно. Но Тай не видел этого могильного камня, не поклонился ему, не знал, что на нем написано, какой стих выбрали, какие памятные слова, какого каллиграфа выбрали, чтобы сделать эту надпись.

Он был у Куала Нора. А теперь ехал в другое место, минуя дорогу, которая привела бы его к дому. Ночью там было бы тихо, подумал он, после двух лет, проведенных с голосами мертвых.

Тай знал, что такая спешка почти бессмысленна. Она превратилась в некий показной жест, демонстрацию любви к сестре, ради которой он так гнал всадников и коней к Синаню, совершенно напрасно.

Она уже уехала, когда Сыма Цянь покинул столицу, так сказал поэт. Решение было приято до того, как бедный Янь выехал в поместье семьи Тая, думая, что найдет его там, чтобы сообщить ему, как с ней поступили. Если бы он был дома, он мог бы успеть, а теперь уже поздно. Так почему он так рвется вперед, почему все они просыпаются до восхода солнца и скачут до наступления ночи? Дни теперь длиннее, приближается летний праздник.

Никто не жаловался, ни словом, ни взглядом. Солдаты и не стали бы жаловаться (никогда!), но не возражала и Вэй Сун, которая прежде не раз демонстрировала готовность давать ему советы относительно правильного поведения. И Сыма Цянь, который был старше и должен был страдать больше от их спешки, казалось, совсем не страдает. Поэт никогда не говорил с Таем об их спешке, о ее глупости, об отсутствии соразмерности.

Возможно, наблюдая людей всю жизнь, он понял с самого начала то, что Тай осознал лишь постепенно: он мчится по дороге на своем великолепном коне вовсе не ради отчаянной попытки спасти сестру.

Он едет к брату.

Открытие этой истины, признание ее, не принесло ему того спокойствия, которое должно приносить устранение неопределенности. Во-первых, в нем было слишком много гнева. Казалось, гнев находит новый канал с каждым ли, который они проехали, с каждой ночной стражей, когда лежишь без сна, несмотря на усталость после дневной скачки.

Тай не говорил об этом с поэтом, и уж конечно не говорил с Вэй Сун, хотя у него было ощущение, что оба они знают кое-что о том, что его тревожит. Ему не нравилось, что его так хорошо понимают, даже этот новый, ослепительный друг, и, конечно, не эта женщина – воин Каньлиня, которая здесь лишь для того, чтобы его охранять, и только потому, что он принял это неожиданное решение у Железных Ворот. Он мог бы ее теперь уволить. У него тридцать солдат.

Но он ее не уволил. Вместо этого он вспомнил, как она дралась на восходе солнца в саду, в Чэньяо.

День шел к концу. Тай чувствовал это ногами и спиной. Мягкий летний день, легкий ветерок, солнце позади них. На императорской дороге было оживленное движение. Нечего и пытаться ощутить красоту вечера перед наступлением сумерек: слишком много народа, слишком шумно…

Они миновали поворот к его дому три дня назад, и это означало, что до Синаня осталось два дня. Возможно, они будут там уже завтра, прямо перед комендантским часом. Тай очень хорошо знал этот участок дороги, поскольку часто ездил по ней много лет.

Даже в такой толпе они двигались быстро, занимая середину трех полос, отведенных солдатам и императорским всадникам. Пара курьеров, проскакавших галопом, крикнули, чтобы они дали дорогу, и они посторонились, столкнув несколько повозок и крестьян с поклажей с дороги в дренажную канаву Курьеры везли полные седельные сумки, явно набитые чем-то большим, чем свитки с посланиями.

– Личи[7] для Вэнь Цзянь! – крикнул один из них через плечо в ответ на вопрос поэта.

Сыма Цянь рассмеялся, потом стал серьезным.

Тай хотел было помочь крестьянам вытащить повозки и товары, но он слишком спешил. Они помогут друг другу, решил он и, оглянувшись, увидел, что был прав. Такой была жизнь сельских жителей: наверное, они бы испугались и смутились, если бы солдаты остановились, чтобы им помочь.

Тай посмотрел на поэта. Конь Цяня скакал рядом с его конем. Динлал мог бы легко обогнать всех остальных, но это было бы глупо. Хотя через день-другой это может быть не так уж глупо. Тай уже думал об этом, о том, чтобы ускакать вперед, тихо явиться в Синань до того, как в сумерках закроют ворота. Ему надо повидать кое-кого, а с наступлением темноты это, возможно, сделать легче.

Лицо его спутника было мрачным, когда они смотрели, как курьеры исчезают в туче пыли впереди, вместе с лакомством для Драгоценной Наложницы. Личи… Военной почтой, загоняя ради этого коней…

– Это неправильно. Это не… – начал Сыма Цянь. И замолчал.

– Несоразмерно? – опрометчиво закончил Тай.

Цянь огляделся, чтобы убедиться, что рядом никого нет. И кивнул:

– Одно из определений для этого. Я боюсь хаоса – на небе, и здесь, на земле.

За эти слова могут побить палками и отправить в ссылку. Даже убить. Тай вздрогнул, пожалев, что заговорил. Поэт это увидел и улыбнулся:

– Приношу извинения. Давай займемся тем, что обсудим стихи Чань Ду! Это всегда доставляет мне удовольствие. Интересно, в Синане ли он?.. Я считаю, он лучший из живущих поэтов.