Месть палача - Виктор Вальд

Расходы, конечно. Хотя это теперь уже из государственной казны. Но для гостей из Каталонии это – все еще милость самого Никифора. Казалось бы, хорошо, но вышло еще лучше!

Каталонцы предоставили шанс выловить проклятого «синего дьявола». Спасибо Дауту за подсказку и за девицу. О чем только думал этот верный пес Орхан-бея? Неужели о том, что Никифор и впрямь посредством Шайтан-бея будет искать милости османского владыки? Наивно, ох, наивно. Что там крепкий, но малый вождь дикого народа? Никифор сморит на мощный Запад, на его вершину, на папский престол, на руку, что должна благословить его на императорский трон в обмен на церковную унию.

Вот куда далеко заглянул сын простого торговца из нищего квартала Константинополя!

Разве тут остановишься перед расходами, даже если они умопомрачительны.

О, сколько золота, о, сколько трудов. И все это может оказаться напрасным оттого, что Никифор упустил маленькую деталь – старухой с запиской он вынудил молодого каталонца забыть о долге и покинуть пост…

И что теперь? Что?

И пока Никифор находился в некотором замешательстве, василевс поднял свою властную руку. После этого должно последовать слово. Слово, отменить которое так же сложно, как и волю Господа.

«О, Господи! Сколько же я потратил на это сил и… золота! И почему же я об этом не подумал заранее? Оставленный пост… Оставленный пост…» – с горечью метался в мыслях Никифор и закрыл глаза, будто сейчас по его голове будет нанесен жесточайший удар.

– Стены города Константинополя священны! Священна и служба тех, кто оберегает их. Покидающий священные стены не только нарушает свой воинский долг, он оскверняет… Что это? Что? Кто это?

Грациозно поднявший руку в стиле древних правителей гордого Рима василевс Иоанн Кантакузин был вынужден прервать свои справедливые слова, едва заметив, что плотно стоящая толпа в немом изумлении, а скорее восхищении стала образовывать проход. Будто раскаленный нож лег на головку сыра, будто железный лемех распластал жирную землю, будто жезл Моисея раздвинул воды. От низких дверей правой стороны башни Золотых ворот до расступившегося первого ряда народа у колесницы василевса образовался проход, по которому, приложив молитвенно руки к груди, шагала девушка непривычной красоты.

Прошли времена классического женского греческого носа, ушла навсегда пропорциональность черт лица, уже нельзя было с первого взгляда уверенно сказать – эта женщина дочь Эллады. Гигантский котел вечной войны переплавил на греческой земле множество враждебных армий и народов – славяне, варяги, болгары, венгры, арабы, турки… Но остались их чада – дети насилия или вынужденного сожительства. Дети тех детей уже имели другой цвет кожи, изгиб губ, цвет глаз и волос. Через столетия от продолжающегося смешения крови народов появился совсем другой тип женщины, разительно отличающийся от академических статуй древних времен. Это были женщины солнечного юга – гибкие и выносливые, как трава степей, быстрые и пронырливые, как ветер, жаждущие свободы и простора, как птицы, жаждущие удовольствий и дорогих подарков, как засеянные нивы дождя.

В Византии эти женщины смогли добиться едва ли не равных прав с мужчинами. Они распоряжались хозяйством, наследовали имущество, их дела рассматривали суды. Они никогда бы не согласились вернуться в классическую красоту дочерей древней Эллады с их домами-тюрьмами и мужьями деспотами, не позволяющими своим женам самостоятельно выйти за ворота их жилища. Они сами стали деспотами своих мужей, изгибая пухлые губы, стреляя маслинами глаз из-под черных изгибов бровей, мелко вздрагивая грудью и призывно шевеля бедрами. В совместной борьбе за себя и все, что рядом с ними, византийки стали очень похожи друг на друга. И не меняющиеся пристрастия ко всем этим подаркам мужчин – шелковым столам[232], к плащам с таблионами из парчи, жемчужным оплечьям, венцам, митрам, тиарам и прочему – не могли скрыть схожесть лиц и фигур. Низкорослые, с широкими бедрами, с большой грудью они имели смуглую кожу, черные, рано седеющие волосы (от чего приходилось их осветлять бычьей мочой), сочные губы и миндалевидный разрез глаз.

По крайней мере, таковыми были почти все те, кто относился к простолюдинкам Константинополя. Те же из византиек, кто проводил свои годы в тиши и в прохладе садов дворцов были совсем другими, во многом сохранившими чистоту крови, и резко отличающиеся от уличных торговок собой и тем, на какое ремесло способны их мужья, как благородные лошади от степных полудиких лошадок. Но их практически невозможно было встретить на улицах, площадях и в тавернах города. Они восседали на балконах своих дворцов или следовали по улицам на крытых ношах. На них показывали пальцами, обсуждали и смертельно завидовали те, в крови которых смешался Запад и Восток. Они поражали белизной кожи, строгой красотой лица, грациозностью движений и неподвижностью головы.

Была ли таковой приближающаяся к василевсу девушка? Да, и даже более.

Ее высокому росту, стройности тела и необычной даже для благородных византиек чистой и белой северной коже могли позавидовать даже самые благородные из благородных. А то, что с ее лица можно было писать образ Богоматери, и говорить не приходилось. Достаточно было только взглянуть в ее огромные зеленые глаза, на тонкий нос, узкий подбородок и скромный разрез губ. Одетая в дорогие византийские одежды эта девушка резко отличалась от множества присутствующих здесь у Золотых ворот. А еще с первого взгляда можно было понять, что она чужеземка и этого не могли скрыть никакие местные шелковыми одеяниями.

– Кто ты, дитя? – опустил свою строгую руку василевс, едва девушка приблизилась к его колеснице.

Но вместо ответа девушка пала на колени и тихо промолвила:

– Простите нас, король.

– Кто? – не понял Иоанн Кантакузин.

В голове Никифора тут же захлопнулась непослушная книга и тут же открылась нужной страницей.

«О, Господи, за что такое суровое испытание!» – едва не застонал парадинаст империи и улыбнулся, счастливый от того, что у него все мигом наладилось в голове.

– Мой счастливый василевс! Я должен кое-что пояснить. Это важно и… забавно, – приподняв кончики губ еще выше, Никифор вплотную подошел к колеснице и даже позволил себе приманить внимание Иоанна Кантакузина движениями ладоний.

Заинтригованный василевс чуть склонился над своим верным слугой Никифором.

– Не хотелось бы начинать с неприятного… Но это начало. Вы помните Джованни Санудо?

– Этого мерзавца и наглеца? – изумленно поднял брови василевс.

– Да того самого, что принес некоторые… Неприятности нашей державности.

– Этот герцог, в компании госпитальеров[233] захватил наш остров Лесбос… Это всего лишь неприятность? И мне пришлось лично его выбрасывать оттуда.

– Это было так давно… По молодости лет этот горячий Джованни был на многое глупое способен. Но потом… Но потом он стал на службу Господу. Говорят, Господь ему все простил за те ратные подвиги, что сотворил он будучи братом-гостем Тевтонского ордена. И не только ратные… Многие очень знатные дамы… Гм-м-м… Как это сказать… Как это правильно выразить…

– Что ты хочешь сказать, Никифор? Неужели то, что эта прекрасная девушка плод этих самых твоих гм-м-м…

– Она воспитывалась в северных землях, во дворце короля. Поэтому все повелители для нее короли. Что еще сказать?.. Что знаю, то и скажу. Этот мерзавец герцог Джованни Сануда, в последнее время оказавший империи множество услуг и даже предоставивший в наше распоряжение двух знатных и великих мастеров строительства крепостей и военных механизмов из Венеции, направился в эту самую Венецию не только за этими нужными для войны мастерами, но и за… (Никифор скосил глаза на девушку). Вот только в пути на герцога и его людей напали разбойники. Раненый Джованни на миг потерял из виду эту особу. Но ее спас славный молодой рыцарь из каталонцев. Тех, кто сидят на землях Аттики. При этом он сам был опасно ранен, но девушка выходила его. Они полюбили друг друга…

Для большей правдивости Никифор склонил лицо и даже чуть порозовел на щеках над жиденькой бородкой.

– А это может быть интересно для моей Ирины, – смягчился василевс.

– Долг! – вдруг громко и четко произнес Никифор. – Долг христианина и рыцаря позвал молодого воина на стены Константинополя…

– Долг христианина и рыцаря, – кивнул головой Иоанн Кантакузин.

– А любовь… Что поделаешь, когда сердце… А душа… Едва молодой рыцарь узнал, что его любимая схвачена по пути к нему, в Константинополь, разбойниками, а те разбойники содержат свою пленницу в нескольких кварталах от его места службы, то…

– Довольно. Ты как всегда приятно осведомлен, – остановил своего парадинаста Иоанн Кантакузин и тут же обратился к девушке: – Встань, красавица. Я думаю, что услышу еще много любопытных подробностей. Интересно их будет послушать и нашей василисе, и многим при дворе и не только… Скажи мне сейчас – эти разбойники… Были ли они грубы с тобой?