Мир пауков. Башня и Дельта - Колин Уилсон

Двигаясь людными улицами, Найл дивился одному лишь внешнему разнообразию среди сословия рабов. В отличие от слуг или служительниц, объединенных сильным, все равно что родственным внешним сходством, рабы отличались и габаритами, и очертаниями. Многие, хотя, безусловно, не все, имели физические отклонения от нормы. У одних вид был бойкий, сметливый, у других, наоборот, угрюмый и докучливый; находились и такие, что брели с бессмысленно блуждающей улыбкой, как во сне. Как правило, те, у кого вид живой и сметливый, не вышли почему-то ни ростом, ни силой, в то время как высокие и привлекательные брели с пустотой в глазах, бездумно улыбаясь. То же самое среди женщин, многие из которых стояли возле окон или дверей и смотрели на проходящих мужчин. Те, у кого рассудок поживее, были в большинстве низкорослые и невзрачной наружности; статные же, привлекательные женщины смотрели вдаль потухшими глазами, очевидно почти не сознавая, что происходит вокруг. Удивляло обилие беременных, а также детей, многие из которых, опасно свесившись из окон верхних этажей, бездумно глазели на улицу. Складывалось впечатление, что в квартале рабов больше детей, чем взрослых.

Найл очутился на небольшой площади, где уже стояли, кое-как соблюдая строй, несколько бригад рабов. Перед ними возвышался громадного роста чернобородый дядька, глядя на подопечных с мрачной неприязнью. Царил доподлинный гвалт: дети галдели, носились, взрослые перекрикивались, в придорожной канаве катались, таская друг друга за волосы, две какие-то бабы на сносях.

Найл приблизился к чернобородому.

— Я ищу Морлага.

— Это я. Чего надо?

— Мне велели тебе доложиться.

Вдруг Морлаг ка-ак рявкнет:

— Молчать!

Голос был таким оглушительным, что Найл невольно съежился, как от удара. На площади тотчас воцарилась тишина, даже вздорящие бабы, отпустив другу друга волосы, сели.

— Так-то лучше, — сказал Морлаг. — Еще будете вякать — всех скормлю паукам!

Он поглядел вниз на Найла, достававшего ему лицом до груди.

— За что тебя сюда?

— Пререкался со служительницей.

— Впредь неповадно будет.

Шум на площади начинал понемногу оживать.

— Ты чем занимаешься?

— Колесничий.

— Ладно. Дожидайся здесь.

Он указал на тротуар, на котором особняком стояли четверо слуг помощнее.

Неожиданно свело затылок, и Найл понял, что уже слишком долго использует медальон. Он осторожно сунул руку под рубаху и повернул его. Контраст напряжению оказался таким сильным, что Найл на миг почувствовал головокружение и невольно закрыл глаза. Не успев еще их раскрыть, преисполнился глубинного спокойствия (нечто подобное случилось сегодня возле реки). Собственная его сущность словно растворилась, сам он сделался частью общей жизни, бурлящей вокруг. Найл находился одновременно в каждом из стоящих на площади, разделяя их чувство непритязательного довольства существованием. И опять ему стал внятен приглушенный пульс жизни, мерными волнами идущий сквозь землю, как ласково лижущий берег прилив. Этот пульс смутно осознавали и рабы, и он усиливал их бесхитростную радость бытия.

Четверо его товарищей по несчастью, наоборот, ничего подобного не ощущали. Их всецело занимало лишь то, какую им работу подкинет надсмотрщик. Настроясь на их лад, Найл проникся веселым любопытством. Чувствовалось, что слуги считают для себя унизительным находиться среди рабов, отчего увеличивалось их негодование к паукам. Но вместе с тем каждый из них чувствовал, что в этой жизни есть свои прелести. Среди своих товарищей-слуг они не выделялись ничем, здесь же их, можно сказать, боготворили. Им первым доставался лучший кусок, рабыня посмазливей. Все это вырабатывало в них даже какую-то независимость; получалось, возвращаться назад к своим никто из них сейчас бы толком и не пожелал. Такие люди могли стать потенциальными союзниками в борьбе против пауков.

На данный момент их отношение к Найлу дружелюбием не блистало. Он был чужак и мог отнять какую-нибудь работу попригляднее. Самым желанным трудом был труд земледельца: там свободы почти немерено. А вот мысль, что придется подметать улицы или чистить канализацию, вызывала дрожь, там приходилось работать непосредственно под надзором пауков. Странно, но работа у жуков-бомбардиров почему-то тоже воспринималась с неприязнью.

Переведя внимание на Морлага, Найл с негодованием определил, что Морлаг думает приставить его к чистильщикам улиц. Хуже и представить нельзя: распознают мигом, стоит лишь через мост перейти. На секунду в голове мелькнуло: а не улизнуть ли?

Но передумал: Морлаг может хватиться. Оставалось разве что нажать на надсмотрщика исподтишка, внушив, что его, Найла, необходимо определить на какую-нибудь другую работу.

Найл не мигая уставился Морлагу в затылок, вместе с тем поворачивая под рубахой медальон. Однако, едва успев коснуться пальцами, понял: не пойдет. Медальон отсылал силу обратно внутрь, умаляя тем самым способность воздействовать на окружающее. Лишь повернув его обратной стороной, он почувствовал, как усилился идущий наружу мысленный импульс, веером устремляясь навстречу «приемнику». Надо только самому сосредоточиться на зеркальном глазке медальона.

Неотрывно глядя в затылок надсмотрщика, Найл послал пробный импульс. Результат превзошел ожидания. В эту секунду бородач как раз вещал:

— А ну встать навытяжку и равнение в рядах, тупые.

Тут его голос увял, лицо будто окаменело. Он мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и нервно дернул себя за бороду. Спутники Найла покосились на надсмотрщика с удивлением, недоумевая, что произошло. Затем Морлаг вроде бы освоился.

— Итак, начинаю. Ты, — он повернулся к крайнему слуге, — поведешь вон тех на кроличью ферму. Ты и ты, пойдете на главную площадь чистить улицы.

Глаза надсмотрщика остановились на Найле.

— Ты… — Память, похоже, на секунду его оставила, и Найл не замедлил вклиниться со своей подсказкой. — Пойдешь доложишься жукам-бомбардирам. — Он двинулся дальше вдоль строя. — Ты поведешь этих на чистку канализации…

Найл отвел глаза, чтобы скрыть облегчение.

Через пять минут он шагал по главному проспекту на север, ведя за собой бригаду из двадцати рабов.

День выдался яркий, безоблачный, в северо-восточном ветре ощущалась бодрящая прохлада раннего утра. Привычный к знойному сухому ветру пустыни, Найл млел от удовольствия, чувствуя, как влажный ветер прижимает одежду к коже. Проезд впереди тянулся прямой линией в сторону зеленых холмов на горизонте. Их вид вызывал необычайно возвышенное чувство, словно по ту сторону холмов лежала свобода.

Дома по сторонам дороги большей частью уже рассыпались от ветхости. Некоторые представляли собой выжженные пожаром оболочки, из окон и дверей которых проталкивались наружу деревья и высокая неряшливая трава пурпурного цвета. Сверху колыхались толстые пропыленные тенета, но уже не такие густые и частые, как в центре города. Найл чувствовал на себе пристальное наблюдение невидимых глаз, словно лучи въедливого любопытства скрытно касались тела. Юноша намеренно замкнул ум, не давая сознанию отражать что-либо помимо непосредственного сиюминутного окружения.

Через милю-другую пейзаж сменился, обветшалые небоскребы и многоэтажки уступили место строениям поменьше, многие окружала перепутанная, запущенная зелень. В свое время это, очевидно, был престижный пригород. Паутина вскоре исчезла, расстояние между домами уже не позволяло ей плестись. Здесь Найл смог наконец раскрепоститься, выпустив на свободу мысли и чувства, наполнявшие его существо волнением. Время от времени он совал руку под рубаху и поворачивал медальон, всякий раз при этом испытывая взмыв изумленного восторга и чувствуя, как мозг, взводясь, будто пружина, выпускает затем энергию краткой вспышкой силы. Удивительное откровение: чувствовать, что ум обладает той же силой, что и руки, не просто ухватывать, но и преображать.

Вне сомнения, эта сила идентична той, которой обладают пауки. И тут ошеломила невыразимо простая и вместе с тем архиважная, подобная озарению догадка: люди превратились в рабов своей привычки изменять мир руками. У пауков в сравнении с людьми имеется колоссальное преимущество: у них такая привычка не прижилась изначально.

Показалось вдруг нелепым: как могли люди, прожив на Земле несколько миллионов лет, так и не открыть подлинной ценности использования ума? И как непередаваемо трагично, что некоторые из них — рабы, например, — в буквальном смысле утратили его, как глубоководные рыбы утратили со временем зрение.

Мысль о рабах заставила опомниться и осмотреться. Рабы сбились с ног, смешались, нарушили строй и брели потупив головы; некоторые, отстав, тянулись в метрах аж в тридцати сзади. Найл, собрав волю, послал хлесткий импульс команды. Рабы по соседству качнулись, словно от внезапного порыва ветра; те, что подальше, дернувшись, встали навытяжку. Вид у всех был удивленный и растерянный. Найл попробовал еще раз, чуть мягче. Рабы моментально сплотили ряды и, вскинув головы, принялись маршировать, как заправские солдаты. От такого дружного отклика Найл впал в забавное неистовство и обнаружил, что в тело вливается жизненная энергия. Он опять чувствовал, что все они являются как бы частью одного организма — словно какая-то гигантская сороконожка марширует, вскидывая одновременно десятки ног.