Учебник жизни для дураков - Андрей Яхонтов

Мое поведение, похоже, производило сильное впечатление. И не только на Маргариту. Катя бежала за мной по ступенькам и повторяла:

— Ни о чем не жалей, папа. Ты прожил классно, особенно под занавес. Ух, как ты рванул с этой молоденькой на юг. Это было отпадно! Это было забойно и прекрасно. Теперь я вижу, что ты — мой отец. Теперь я это вижу. Именно такой мужчина и должен был стать моим отцом. Папа, ты клёвый.

Я никак на ее слова не реагировал. И велел принести забытые мною впопыхах патроны.

С заряженным ружьем и полным патронташем я двинул к себе домой. Но решил проявить осторожность и некоторое время из подъезда напротив наблюдал за своими окнами. Предчувствие меня не обмануло: занавеска на одном из них дрогнула. Лишь после этого, с ружьем наизготовку, я приблизился к двери собственной квартиры. Но пока размышлял, что правильнее: вышибить дверь ногой или открыть пальбу сквозь нее, сверху на меня кто-то прыгнул. И обезоружил. Это был Миша. С моим ружьем он пустился наутек. В скорости Виновник Всех моих Бед не уступил бы ни одному из ипподромных рысаков.,

* И ВОВСЕ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО РУЖЬЕ ПОЯВИВШИСЬ В НАЧАЛЕ ИСТОРИИ, ДОЛЖНО ВЫСТРЕЛИТЬ В КОНЦЕ. СУЩЕСТВУЮТ ДРУГИЕ СПОСОБЫ ЗАВЕРШИТЬ СЮЖЕТ: ЯД, ВЕРЕВКА, КЛИНОК… Да мало ли возможностей поставить точку в финале?

К папе с мамой я успел как раз вовремя. На углу перекрестка, сверяя номер дома с тем, который значился в окровавленной визитке, стоял один из моих южных охранников. Убедившись в совпадении указанного в бумажке и реального адресов, громила вошел в подъезд.

Я крался следом. Между лестничными пролетами я замешкался. Что позволило охраннику нажать кнопку звонка. Ему отворил отец. Когда я подоспел, охранник, предъявивший отцу карточку, пребывал в полной растерянности.

— Это вы? Но как же быстро вы постарели…

Напав сзади, я ударил его загипсованной рукой по затылку.

Еще раз скажу: никому не пожелаю сделаться умным. Разум — тяжелый, непосильный груз. Быть глупым — приятнее и проще.

Сидя у родителей, я вертел в руках отнятый у охранника пистолет и слушал Моцарта. Я должен был решить, что делать дальше. Определить последовательность своих поступков.

Бедняга Вольфганг Амадей, думал я, то, что с тобой произошло, — нелепица. Мало того, что бездари и негодяи отравили тебе жизнь, они отравили тебя самого. Ты должен был предвидеть такое и защищаться. Это ты должен был отравить Сальери, а потом, с брезгливостью отряхнув руки, сесть к инструменту и написать еще один реквием — за упокой души этого мерзавца, или, что лучше, какую-нибудь героическую симфонию.

Но что поделаешь, если в жизни хозяйничают и распоряжаются не такие, как ты.

Пораскинув мозгами, с чемоданчиком, полным денег, и пистолетом я отправился в институт.

Ошибка Моцарта в том, что он не убил Сальери. Если бы убил — остался бы жить. И написал бы много-много чудесных мелодий. И заработал бы много-много денег.

Но, может быть, это был бы уже не Моцарт. И может быть, он бы не сумел сочинять музыку…

Мысль моя сводится вот к чему: талантливый человек и человек бездарный живут по разным законам. Бездарный побеждает всегда, потому что его кодекс позволяет ему больше. Нет запретов! Нет границ, которые бы не переступил бездарный негодяй…

Но!

Если бы талантливый принял навязанные ему правила, то, даже на территории противника, каковой, в сущности, является все поле нашей жизни (разве не бездарности окружают, контролируют, главенствуют повсюду?), он, талантливый, все равно бы выиграл состязание в силу своей талантливости. Например, если бы Моцарт решил отравить Сальери (допустим такое чисто теоретически), он бы это сделал ярко, талантливо, с гораздо большим блеском и выдумкой. Изобрел бы какой-нибудь экстравагантный яд или устроил так, чтобы Сальери от зависти бы лопнул…

Первым, кого я встретил в институтском коридоре, был ректор.

— Ну вы даете! — напустился он на меня. — Совсем, что ли, на работу перестали ходить? Мне из-за вас пришлось бросить яхту и ездить сюда чуть не каждый день…

Я хлопнул его по плечу, от чего он слегка присел.

— Васильич, — сказал я. — Все в порядке. А и сгорел бы институт, нам с тобой — чего?

Отодвинув ректора плечом и не оглянувшись, я двинулся дальше.

В лаборатории по обыкновению гоняли чаи Миша, Оля и вся их компания.

— И, мне чашечку, — попросил я и улыбнулся. Они переглянулись в сомнении. Но я-то уж знал, как с ними держаться.

— Погулял тут, — сообщил я, опускаясь в кресло. — Аж на юг меня занесло. А там, известное дело: квасил с утра до вечера. Теперь жажда мучит. — И заглотнул сразу пол чашки чая.

С их лиц постепенно сползало напряжение. И даже появилось некое подобие доверия к рассказчику.

— А чего загулял? — продолжал я, с удовлетворением наблюдая, как они оттаивают. — Слямзил по случаю одну вещичку. Забашлял по-крепкому. Да еще собака ощенилась. Вот я удачно щенят пристроил. Толкнул по миллиону. И исправился, подстраиваясь под привычную им речь. — По лимону, стало быть.

Огорчало, конечно, что приходится постоянно за собой следить, каждое слово контролировать, но я же находился в начале пути к новой жизни, поэтому издержки были вполне извинительны.

— Завели еще одну собаку? — спросила Оля.

— Ага. Для дочки моей. Раньше я ей сразу двух подарил. Чтоб не забывала папочку. — Я подмигнул Мише. — С женой-то я, как известно, расстался. Послал ее куда подальше. — Я хихикнул.

— Я думала, это она вас бросила, — неуверенно протянула Оля.

— Нуда, — подтвердил я. И сделал очень серьезное, почти трагическое лицо. После чего расхохотался. — Каждый настоящий мужчина всегда оставит у женщины иллюзию, что это она его вышвырнула, а не он ее. — Я допил чай. — Эх, ребята, столько всего было… Такие загулы… Такие кутежи…

Они смотрели на меня почти влюбленно. Да я и сам чувствовал, как постепенно меняю облик. Обретаю подлинные человеческие черты.

— Может, спиртику разведенного выпьем? — предложил я.

И когда они захлопотали, засуетились — всыпал в чайник пригоршню порошка, который хранился тут же, в колбе, на полочке в моем шкафу.

Вам не приходило в голову, что негодяи воспринимают жизнь точно так же, как люди хорошие? (Попутный вопрос: где грань между порядочностью и негодяйством? существует ли она? много ли вы встречали в жизни стопроцентно порядочных или отпетых негодяев? существуют ли порядочность и негодяйство в чистом виде и в какой пропорции они, как правило, смешиваются в человеке?) Что жизнь играет и перед теми, и перед другими одними и теми же красками, переливается одними и теми же оттенками? Вам, может быть, казалось, что негодяи не способны тонко чувствовать и глубоко переживать? Потому и совершают грубые и подлые поступки. А если — способны? Но почему же они тогда ведут себя из рук вон… В чем тут причина? А в том, что свободой и раскованностью своих действий они дают всем понять: вести себя можно — как угодно. Валяйте, пробуйте… Вы испытаете гораздо более сложную и широкую гамму ощущений, чем ведали до этого. Проживете гораздо более эмоциональный и насыщенный отрезок судьбы.

Миша, Оля и компания верили всему, что я плел. Скажи им, что я — по причине безденежья и похмельного состояния — обменял родную дочь на две кружки пива, и они не усомнились бы в истинности подобной информации. Было время, я пытался им доказать, что — хороший и забочусь о них, они не верили. Стоило предстать негодяем — и они ни на секунду не заподозрили, что это притворство. Что ж, они верили тому, чему способны были поверить. И не верили в то, чего не могли представить и допустить даже отвлеченно.

Не следовало их разочаровывать. Теперь я знал, как болезненно реагируют люди на подобное несоответствие своим жизненным воззрениям и представлениям. Я должен был оправдать их надежды. А может быть, даже превзойти их.

— Миша, — позвал я. — Пойдем, есть разговор.

И пока шел следом за ним по коридору, вспоминал, каким жалким он был, когда приехал поступать в институт, и как разительно изменился за несколько лет…

Мы остановились возле огромного окна. Миша ленивым, полным достоинства движением извлек пачку сигарет. Кажется, он даже собирался угостить меня, но не успел: от первого моего удара гипсом — попятился, глаза выкатились из орбит. Второй удар заставил его согнуться. Третьим ударом в челюсть снизу я вынудил его распрямиться. Уж я навострился орудовать своей сломанной рукой. Он стоял, шатаясь, и смотрел на меня с недоумением. Из угла рта заструилась извилистая струйка крови. Пачка сигарет упала на пол.

— За что? — еле слышно прошептали его губы. Меня не удивило, что он даже не попытался дать мне сдачи.