Учебник жизни для дураков - Андрей Яхонтов

Если в период засухи в Африке хищники пируют, пользуясь тем, что травоядные ослабели из-за отсутствия воды, то неужели человек, царь природы, упустит случай поживиться за счет попавшего в безвыходное положение собрата? Конечно же, нет!

С человека, если он не поставлен в крайнюю ситуацию, ничего не возьмешь. С человека вообще можно снять только с мертвого носки, добровольно он ничего не отдаст.

Вместо группы любопытных молодых эскулапов пришла одна длинноносая студенточка — в очках и с толстой тетрадью. Села на стул рядом с моей кроватью и начала пытать:

— Что вы помните? Что испытали? Многие видят свет в конце тоннеля и испытывают облегчение. С вами такого не было?

— А вам зачем? — спросил я. — Вы что, диссертацию собираетесь писать? Или дипломную работу? Бросьте, не пишите, от этого одни неприятности.

Длинноносая помялась, но ответила:

— Я составляю картотеку… Тех, кто однажды такое испытал и имеет шансы повторить свой опыт в ближайшем будущем. Если там, в потустороннем мире, и правда что-то есть, вы бы мне дали знать, прислали оттуда условную весточку. В пятницу, в три часа. Я в это время буду в кухне. Ну, вы там стукните о стол, когда появитесь, или уроните коробок спичек. Чтоб я догадалась, что вы пришли. Вот, распишитесь, что с условиями проведения сеанса ознакомлены.

И больше никто из врачей ко мне не заглядывал. Хотя пост дежурных находился рядом. Я слышал, как медсестры пьют чай или обмениваются новостями. А потом они уходили в ординаторскую смотреть телевизор. Если показывали хороший фильм, вся бригада перемещалась туда. Вернувшись, громко обсуждали увиденное.

«Человеку не так много и нужно, — думал я в такие часы. — Ну, хотя бы не попасть в больницу».

Только дураки считают, что кто-то обязан их лечить и выхаживать. Кто, кому и что должен? (Это мы уже проходили в предыдущих главах).

Врач, который предрек моим родителям скорую мою гибель, — я узнавал его по голосу, — подойдя к посту, иногда осведомлялся:

— Еще живой?

— Пока живой, — отвечали ему.

— Удивительно, — говорил он.

Впрочем, весьма вероятно, речь шла не обо мне.

Из окна моей палаты (если мне удавалось приподнять голову) было видно: на улице в лучах солнца греются легкие больные и спешат по дорожке к главному входу родственники…

А когда опускалась ночь, приветливым светом загорались в сгустившейся темноте окна морга — словно маня и зазывая…

* ЧТОБЫ ЛЕЧИТЬСЯ В НАШИХ БОЛЬНИЦАХ И ВЫЙТИ ИЗ БОЛЬНИЦЫ ЖИВЫМ, НАДО ИМЕТЬ ЖЕЛЕЗНОЕ ЗДОРОВЬЕ.

К вам приставлен врач. У которого (которой) куча проблем; муж, любовник (любовница), некормленные дети, и еще она не успела купить пачку «Геркулеса» и забыла купить стиральный порошок. Сами подумайте: что для нее важнее — ваша болезнь или мысли о стиральном порошке или геркулесе? О некормленных детях и ворчливом муже или вашем насмотрке? Ну так пожалейте ее и не осуждайте. Если вам суждено выздороветь, это произойдет, если не суждено, вам никто не поможет. Слушая хрипы в ваших легких, эта врачиха все равно будет слышать всхлипы своих несчастных детишек, которых вынуждена покидать каждый раз, как устремляется на работу. А что сделаешь? Такая жизнь…

А потом ко мне пожаловал Маркофьев. Впрочем, я ждал его. Он смотрел на меня холодным отрешенным взглядом. Так смотрят на уже вычеркнутых из жизни, которым не помочь.

— Где вещи? — спросил он. — Где украденные тобой вещи?

Я молчал.

Он усмехнулся. И закурил.

— Врачи сказали, у тебя нет шансов. Поэтому считай мою речь напутственной. Так бы я выступил и на твоих похоронах, если бы смог на них присутствовать. Но я не смогу. Отбываю на юг, на курорт. А когда вернусь, тогда уж и наведаюсь к тебе на могилку.

Он сказал:

— Тебе умирать не страшно. Ты никому не нужен. Ты прожил так, что после тебя ничего не осталось. А это значит — как бы и не жил. Твоей жизни не было. А вот мне было бы страшно оставлять стольких людей, которым я нужен. Страшно делать их несчастными, обездоленными, осиротелыми… Да, я буду жить в стольких воспоминаниях…

Перечисляя мои минусы и недостатки, он начал загибать пальцы. И на протяжении разговора загнул их все — по многу раз на каждой руке.

Он говорил о женщинах, которыми не стеснялся пользоваться, потому что ему этого хотелось, о дураках-мужьях, которых не считал зазорным обманывать, потому что на то они и дураки, чтобы терпеть убытки, о том, что жизнь прогибается перед теми, кто ведет себя с нею уверенно, по-хозяйски.

— Ты считаешь меня дураком? — спросил я.

— Конечно, — без секунды колебания ответил он. — Жизнь — величайшая авантюра. И дурак тот, кто принимает ее всерьез. В этой игре правил не существует, каждый действует кто во что горазд: блефует, врет, лукавит — лишь бы добиться своего. Тот, кто не использует всех возможностей, которые подарила жизнь, — тот просто болван. Даже в постели пользоваться одним и тем же способом скучно. И вообще: зачем жить тяжело и трудно, когда можно — весело и легко?

И еще он сказал:

— Всю жизнь ты живешь по правилам. Кто и когда эти правила установил? Но ты так боялся совершить ошибку, столь тщательно ограждал себя от малейшей ее возможности, что прожил пресно, скучно, нелепо. Все ты делал вроде бы правильно. Можно сказать, безошибочно. Но разве это принесло тебе счастье? Безошибочность — и есть главная твоя ошибка.

И еще он заметил:

— Всю жизнь ты не жил, а раздавал долги. Родителям, учителям, друзьям. Это не жизнь, а существование в долг.

— Жизнь учит нас свободе, — говорил он. — Она не терпит насилия над собой. Попробуй, заставь ее сделать то, что ей не хочется — ничего не выйдет. Она тебя сбросит как необъезженный мустанг. Вот ты, к примеру, как ни выкручивал ей руки, чтобы защититься… И что, удалось? Черта с два! Напротив, попробуй жить вольно, независимо, как я, ничего не желая и не подгоняя действительность под свои цели — нужные люди сами будут встречаться тебе на пути, ты преуспеешь во всем и в результате достигнешь того же, чего бы достиг, затратив гигантские усилия.

То, что он излагал, я уже знал и сам. И сам бы мог прочитать ему подобную лекцию. Но я слушал его, слушал, затаив дыхание.

— Ты не жил никогда, а готовился. Собирался начать жить. Подкрадывался к жизни. Выверял, вымерял… И так боялся совершить хотя бы одну ошибку, что допустил их целую кучу… А я, в отличие от тебя, жил — всегда, сразу, набело. Ошибался. Спотыкался — как без этого? — но жил.

Он хлестал меня словами, будто кнутом. Справедливость его была очевидной. Я ведь и сам много раз замечал то самое, о чем он говорил. Ему, а не мне, впору было приниматься за создание Учебника Жизни.

— Но ты ничего не понял. Увидел лишь внешнюю сторону происходящего. А есть еще не видимая глазу глубина. Тебе мешали. Всю жизнь мешали. Но ведь мешают всем и всегда. Существует заговор против каждого, кто хочет быть собой и заниматься тем, чем хочет. Люди не могут этого простить, потому что давно отказались от себя подлинных — в угоду своим же слабостям, соблазнам и страхам. Каждый смельчак для них непереносим. И мне мешали, а как ты думаешь? Вредили. Но я этого будто не замечал. Делал вид, что все вокруг — друзья…

Признания слетали с его губ легко, так отделяются от веток спелые плоды. И тут я понял: ему вполне по силам было написать даже Учебник Жизни для Умных.

— С одной стороны, те, кто наделен разумом, будут тебе мешать, чтобы ты с ними не сравнялся. А с другой — вокруг толпы идиотов, тысячи кретинов и отдельные сумасшедшие. Тратить время на то, чтобы всех образумить, переделать, воспитать?.. Зачем? Чтобы они соответствовали твоим представлениям о том, каким должен быть человек? Но это невозможно: сделать всех похожими друг на друга и на тебя! Поэтому: делай свое дело, не обращай внимания на докучливых слепней, мух и комаров. Делай свое, и у тебя появятся попутчики, те, с кем ты сможешь разделить груз, перемолвиться словом. Это будут только попутчики, не следует их переоценивать и слишком им доверять, каждому из них собственная жизнь дороже твоей (что естественно), но все же они скрасят твое одиночество в пути…

Я смотрел на него — и любил и ненавидел одновременно. Он все, все знал — про меня, про себя и про всех других.

— Думаешь, я ничего не понимаю? Всю жизнь ты стеснялся быть собой. Что-то казалось тебе неудобным, что-то — неловким. А то, на что надо было попросту наплевать, — обязательным. В результате ты прожил какую-то странную, никчемную, и уж, во всяком случае, не свою жизнь. Ты и сейчас, беседуя со мной, стесняешься дать волю чувствам. А вот я никогда не стеснялся. И не стесняюсь.