Орфография - Дмитрий Быков

— Вы? — вскинулся Свинецкий. — Но ведь я арестовал вас. Побег?

Это «я арестовал вас» выглядело так трогательно в его положении, что Ять почувствовал к нему теплую симпатию.

— Видите ли, — осторожно попытался он объяснить эсеру особенности текущего момента, — история несколько ускорилась. Власть переменилась.

— Значит, вы не бежали, — зажимая бороду в кулаке, мрачно констатировал Свинецкий. — Как были тряпкой, так и остались.

Даже в этой ситуации его больше всего заботил вопрос о воспитании из Ятя истинного революционера.

— Не успел, — виновато признался Ять. — Татары освободили.

— Татары? — вскинулся Терновский. — Восстание? Что вы говорите!

— Да, восстание. Обиделись на закрытие рынка и ночью захватили Гурзуф.

— На Ялту идти не собираются? — с надеждой спросил Кропачев. — Они бы эту суку гетманскую в один укус…

— Не знаю. Пока устанавливают в Гурзуфе свои порядки. Русским на рынке ничего не продают, готовится всеобщее обрезание…

— Кто бы мог подумать! — всплеснул пухлыми руками Терновский. — Такие смирные…

— Революция электризует массы, — важно заметил Свинецкий. — Я рад, что возрождаются национальные движения. Российская империя была тюрьмой для всех народов, кроме русского…

— Вот вам национальные движения! — Терновский мотнул головой в сторону наглухо закрытого окна. — Пришел неведомый хохол и прогнал всех.

— Пролетарии все братья! — стукнул кулаком по колену Кропачев. — Что ж мы, для того русского царя скинули, чтобы у нас гетман сидел? Или, того хуже, мулла? Спасибо вам широкое от рабочего классу, сменяли гуся на порося!

— Сейчас не спорить надо, товарищи, — робко заметил Трубников. — Сейчас думать надо, как татар погнать да гетмана скинуть, а уж там договоримся…

— Нет, не договоримся! — вскинул голову Свинецкий. — С вашими товарищами пытались договориться — они украли революцию, как цыгане крадут ребенка! Мы должны выяснить все между собою сейчас, и только сейчас!

Эта уверенность, что в полутемной ялтинской гостиной решается судьба России, окончательно развеселила Ятя. Он уселся в свободное кресло и приготовился слушать.

— А как вы попали в Крым? — подозрительно спросил Терновский. — С большевистским поездом?

— Это не был большевистский поезд, — веско пояснил Грэм. — Не верьте слухам. Я тоже прибыл этим поездом, но с особой миссией.

— Позвольте узнать, какой?

— Терпение, терпение, — усмехнулся Грэм, и Ять поразился его уверенности: не было в России другого писателя, который бы так уверенно претворял вымысел в явь.

— О, как это будет прекрасно! — не слушая никого, увлеченно фантазировал Свинецкий. — Могучая центробежная сила революции… страна, подхваченная ею, распадается на множество автономий! Гибнет удушающая центральная власть, в каждом вольном городе расцветают свои таланты… своя письменность… Потом можно объединиться, но вначале, когда падают скрепы… Гигантская махина, лежавшая тяжелой тушей на пути человечества к будущему, превращается в цветущий сад национальных государств, свободных, новых…

В эту торжественную минуту послышался резкий стук в дверь, и мимо гостиной прошаркала хозяйка, сквозь зубы ругающаяся по-датски.

— Кто это? — трясущимися губами прошептал Трубников.

— Господи, да успокойтесь! — отмахнулся Грэм. — Это Егор, дворник, пришел с базара…

Послышались стук отодвигаемой щеколды и тяжелые шаги. Дворник басовито отчитывался о приобретенном и потраченном.

— А почему она всех пускает? — полюбопытствовал Ять. — Что за старуха?

— Это фрейлина двора, Анна Густавовна фон Кирстенхардт, дальняя родственница императрицы Марии Федоровны, — уважительно пояснил Терновский. — Но пускает не всех — не то бы тут уже было, знаете… Мы с ней старые друзья, а новая власть, — он кивнул на Кропачева, — к ней еще в декабре ездила представляться. Слава Богу, хватило ума не трогать старушку.

— Со старушками не воюем! — огрызнулся Кропачев.

— Она бабушка известная, — подтвердил Трубников. — Ее на всем побережье знают. Помогала много, на бедных давала…

— А вы и брали, — презрительно заметил Свинецкий. — Вот — рабство…

— Однако вы тоже здесь, — тяжело, всем телом повернулся к нему Терновский.

— Здесь… потому что здесь пока безопасно. А все-таки я презираю и этого так называемого монарха, и его семью. Она надеется купить себе жизнь, когда кто-то из нас вернет власть, — вот ее расчет. Ведь все мы здесь — представители власти, вопрос только — кто раньше ее получит. Ять тихо рассмеялся.

— Простите, — говорил он сквозь смех, — простите, господин диктатор, а все-таки это уж очень смешно. Сидят в одном убежище четыре властителя… прелесть что такое! Это, знаете, пасьянс такой был — четыре короля… Секунду, сейчас вспомню. Значит, четыре короля пошли к четырем дамам, выпили, расшумелись, пришлось, значит, соседям вызвать полицию… Полиция — это валеты. Потом все смешалось, а потом это как-то так раскладывалось, что…

— Вы всегда иронизируете, — недовольно заметил Свинецкий. — Это позиция труса, но вы сами себе не желаете отдать в этом отчет. Когда-нибудь придется платить за все… решаться на что-то… Боюсь, из вас так никогда и не сделаешь человека.

— Не имею чести вас знать, — обиженно заметил Терновский, — вы, может быть, с особой миссией из Петербурга, но позволю себе заметить, что градоначальник Ялты — должность не пустая, я в должности седьмой год, и город в его современном виде…

— Да я не подвергаю сомнению ваши заслуги! — миролюбиво остановил его Ять. — Но как вам в этом, с позволения сказать, убежище не ясна тщета всех ваших разногласий? Ей-Богу, только русские могут сидеть в подвале и еще спорить, спорить, спорить…

— А что делать?! — вскинулся Свинецкий. — Лапки кверху — так, по-вашему, благороднее?

— О душе думать, — вздохнул Ять. — Или хоть сообразить, как гетмана сбросить…

— Мы об этом и спорим! — развел руками Терновский. — Нельзя же действовать, не договорившись об основах…

— Да вы для того только и спорите об основах, чтобы не переходить к делу. Вот вы, Владимир Васильич, — отнесся Ять к Свинецкому, — хоть бы акт организовали! Не насмерть, конечно, но так, чтоб оглушить. У вас получится, я думаю… — Ять изо всех сил пытался загнать внутрь неудержимый смех, но он лез наружу, как пена из бутылки.

— Акт? — с невыразимым презрением отозвался Свинецкий. — Чтобы власть досталась господину Терновскому или вашим друзьям большевикам? Ять понятия не имел, с чего большевики вдруг стали его друзьями, но доискиваться причин не стал.

— Все мы тут временно, — продолжал Свинецкий. — Я пересижу комендантский час, утром выйду и продолжу работу… Но союзничков среди большевиков или царских прихвостней искать не намерен — если мы и победим, то сами!

— Вот оттого-то вы, товарищ эсер, никогда и не победите, — ласково заметил Кропачев. — Большевистская тактика борьбы — она какая? Она такая, что хоть с чертом лысым, хоть вот с товарищем Терновским на врага идти, — а потом и разбираться, чья возьмет.

— Эта тактика нам слишком известна, — поджал губы Свинецкий. Воцарилось тягостное молчание.

— А табачку у вас, товарищ, нету? — нарушил его Трубников, искательно глядя в лицо Ятю.

— Есть немного.

— Спустимтесь в подвал, перекурим? Тут нельзя, у хозяйки грудь слабая…

— Пойдемте, — кивнул Ять.

— Я с вами, пожалуй, — встал со стула Грэм. Видно было, что курить очень хочется и Свинецкому, но он не мог себе позволить брать табак у идейного противника.

— Вы не будете? — спросил его Ять.

— После, — с усилием ответил эсер.

Спуск в подвал находился в кухне — внизу хранились припасы и вина, которые старухе поставляли с Голицынских складов. До молодого красного вина она была великая охотница. Трое — Грэм со свечой впереди, Ять и Трубников сзади, — спустились в небольшое помещение, тесно уставленное деревянными ящиками. Пол в подвале был земляной, холодный, пахло сыростью.

— И вы тут всю ночь просидели? — поежился Ять.

— А что ж делать. Гетману-то закон не писан — нагрянет с обыском, не посмотрит, что старуха… Одна надежда — сюда не полезут. Правда, у Свинецкого пистолет, но что мы с одним пистолетом… Я его давно знаю, по ссылке, — человек хороший, но везения не знает ни в чем.

— Вы его тоже знаете? Вот мир тесен…

— Не так мир тесен, как нас мало, — угрюмо улыбнулся Грэм.

Трубников молчал и с собачьей преданностью заглядывал в лицо то одному, то другому. Грэм прилепил свечу к ящику и присел на другой.

— Знаете, Грэм, — сказал Ять после первых жадных затяжек, — я историю выдумал. Как раз в вашем вкусе. Встречаются у моря пятеро друзей, которые прежде тут бывали, влюблялись, веселились — но после жизнь их раскидала. Скрывают друг от друга, зачем приехали, выдумывают дурацкие предлоги, — но потом выясняется, что они и сами не знают, зачем собрались. Так, внезапный толчок. Дальше не придумал. Как по-вашему, что дальше?