День без Смерти (сборник) - Леонид Кудрявцев

В повести Евгения Дрозда “Скорпион” (1988, № 5) перед нами предстает жутковатый мир уродов, мутантов и прочих последствий Красной Черты (так автором обозначается атомная; война), мир, где “рождались дети с двумя головами или одной, но зато трехглазой, где рождались* дети с четырьмя руками или вовсе без них, с хвостами и красными огромными глазами лемуров…” — мир, где появление нормального человека воспринимается уже чуть ли не как аномалия.

Действие повести происходит в специальной клинике некого Доктора, который “изучал и лечил болезни, появившиеся в мире-после Красной Черты”, У него “жило десятка полтора мутантов разного возраста”, которых новые условия жизни наделили не только уродством, но и определенными способностями: телепатией, телекинезом и т. п. А главный герой повести — юноша Франц вообще обладает удивительным даром: он может перемещаться во времени без какого-либо постороннего влияния. На сей счет у автора есть свое гипотетическое обоснование. Его герой “в минуту опасности моментально, сам того не сознавая, аннигилирует собственное тело, превращает его в энергию… и, воспользовавшись этой энергией переносится (не как физическое тело, а как квант биополя) на несколько секунд в прошлое, где синтезирует себе новое тело”.

Гипотеза, надо сказать, для фантастики не такая уж и новая. Но важен тут не сам фантастический прием, а его направленность. У доктора рождается гуманнейший и благороднейший замысел в отношении использования способностей Франца: он предлагает юноше попытаться вернуться в прошлое, во времена предшествовавшие роковой Красной Черте, проникнуть на стартовый комплекс НАТО, с которого по трагической случайности стартовал злополучный “Першинг”, развязавший войну, и “расщепить ракету па молекулы”. Иначе говоря — предлагает вмешаться в ход истории, “спасти человечество от Красной Черты”. Но… в последний момент у Доктора появляются сомнения в целесообразности задуманного, хотя, казалось бы, какие могут быть сомнения в таком значительнейшем и благороднейшем деле.

Автор, однако, обращает внимание читателя на одну принципиальную вещь. Нейтрализуя случайно взлетевший “Першинг”, Франц устранит повод, а не причину ядерной катастрофы, и пет никакой гарантии, что то же самое не произойдет в другом месте с другой ракетой, но поблизости не окажется человека, подобного Францу. Нельзя не согласиться с авторе в том, что никакое фантастическое воздействие со стороны не поможет, если не устранены внутренние причины, ведущие к катаклизму. Во всяком случае, в отличие от многих авторов-фантастов, диалектика вмешательства в дела и судьбы иных миров и эпох видится ему очень непростой.

Однако как бы там ни было, главный герой повести “Скорпион” делает свой выбор. Он перемещается в прошлое, чтобы попытаться предупредить человечество о грозящей беде. “Мутант Франц — порождение войны. И вот теперь он отправился ее предотвратить. Война, убивающая самое себя… Как скорпион…”

А заканчивается повесть Е.Дрозда деталью, говорящей о том, как все-таки легковерен бывает человек по пустякам и упрямо-недоверчив, когда дело касается самого важного. В последней главке произведения мы видим молодого медика, получившего ответ из редакции, куда он посылал записанные в форме рассказа преследовавшие его как кошмарный сон впечатления о жизни за Красной Чертой. Он (а мы вправе предположить, что медик — это переместившийся во времени Франц) вовсе не собирался никого пугать. “Он просто считал своим долгом довести до всех, что это будет, если это произойдет”. Однако редакционный редактор пеняет ему не раз за то, что он слишком сгущает краски и вообще — “не стоит запугивать читателя”.

Собственно говоря, основной пафос повести “Скорпион” и направлен против подобного рода легкомысленных обывательских настроений, против опасного иммунитета к общечеловеческим бедам и страданиям.

Мысль о недопустимости привыкания к мысли о войне и военной угрозе возникает и в рассказе Павла Ивонинского “Город, которого не было” (1987, № 9). Мысль крайне серьезная и, наверное, одна из немногих, которая уже сама по себе не может оказаться банальной. К сожалению, в рассказе П.Ивонинского она лишь прямолинейно декларируется, а не вытекает органически из его художественной сути. К тому же, как мне кажется, автору не удалось тонко ввести во вполне реалистическую ткань повествования фантастический зонд-прием (двум товарищам-подросткам, возвращающимся домой в пригородном поезде, снится атомная бомбардировка). Да и для того, чтобы прийти в итоге к откровенно назидательной газетной риторике, вложенной к тому же в уста юных персонажей, едва ли было необходимо городить фантастический огород.

Антивоенным пафосом пронизан и рассказ М.Орлова “Долина голубоглазых фей” (1987, № 10).

Известного шахматиста Фрэнка Мак-Кракена завербовало военное ведомство, чтобы воспользоваться его талантом для хитроумной стратегической игры, конечная цель которой — уничтожение противника. С помощью новейших научно-технических достижений все нити управления военными силами, разбросанными но свету, стягиваются к единому пульту управления — тоже своего рода чуду научно-технической мысли. С него и ведется игра.

Ситуация, в принципе, не столь уж и фантастична, если учесть нынешний уровень гонки вооружения. Впрочем, важна здесь не столько сама ситуация, сколько ее общественно-политическая и нравственная подоплека.

Герой рассказа “В долине голубоглазых фей” предстает перед читателем этаким современным Фаустом, запродавшим душу военному дьяволу. Однако, запродавая себя, Фрэнк Мак-Кракен и не предполагал, насколько глубоким может оказаться колодец, его нравственного падения. В его душе возникает трещина разлада с самим собой, которая, чем дальше втягивается он в жестокую игру, тем сильнее растет. Болезненное честолюбие борется в нем с осознанием античеловечности его поступков, которые ведут к страданию и жертвам ни в чем не повинных людей. Вот как описывает чувство своего героя М.Орлов после одной из удачно проведенных за пультом операций:

“Ему было приятно, что он выдержал экзамен. Его ум, оперирующий таким множеством переменчивых данных, решил задачу, которую никто, кроме него, не мог решить. И все же по спине бегали мурашки. Он знал, что в этой африканской стране сейчас полыхают пожары, под обломками зданий задыхаются люди, и вся земля покрылась пеплом и дымом”.

Это его состояние в чем-то, вероятно, можно сравнить с состоянием американских летчиков, вылетевших бомбить Хиросиму и Нагасаки.

Нетрудно предположить, куда бы могла завести эта демоническая игра, в которой на карту поставлены страны и континенты, однако со временем Мак-Кракен начинает чувствовать, что кто-то незримо противостоит ему, умело разрушая его комбинации. Он узнает стиль и почерк своего главного соперника — Ивана Самохина — единственного шахматиста, у которого ему не удавалось выигрывать.

Фигура Самохина несет в рассказе особую нагрузку. С одной стороны, он олицетворяет собой идею паритета, невозможности чьего-либо военного превосходства, а с другой — образ ею символизирует противоборствующую Злу силу Добра, которая, защищая человека, сама не стремится к разрушению и уничтожению. Сколько раз Мак-Кракен ловил себя па промахах, которыми бы он сам, на месте Самохина, не преминул бы воспользоваться. Самохин же, нейтрализовав силы противника, никогда не наносил завершающего удара.

Нравственная раздвоенность дорого обходится Млк-Кракену. Он сходит с ума. Правда, впрямую автор об этом не говорит. Но читатель видит, как все тяжелее герою рассказа садиться за пульт, как пытается он утопить свои сомнения и вине, как все чаще являются его воспаленному воображению крылатые голубоглазые феи из того мира, которому он несет смерть и разрушения, и выводы напрашиваются сами собой.

Возможно, я и ошибусь, но все же рискну назвать рассказ М.Орлова “В долине голубоглашх фей” одним из самых интересных произведений этого жанра в советской фантастике последних лет. И не только из-за его злободневной направленности или сюжетной оригинальности (хотя и этого здесь не отнимешь) Привлекает рассказ еще и психологической точностью, достоверностыо характера героя, самобытной изобразительной манерой автора, благодаря которой довольно жесткая логическая конструкция сюлсета обрастает подлинно художественной плотью.

Немалый интерес вызывает повесть Виктора Жилина “Динь свершений” (1987, № 2–3). Это тоже, как и “Скорпион” Е.Дрозда, антиутопия. Даже, я бы сказал, более ярко выраженная антиутопия.

Все мы хорошо помним необычную страну Плутонию, созданную известным ученым и фантастом В.Обручевым на страницах одноименной книги. Находилась она внутри земной сферы. Сферически замкнутый мир изображен и в повести В.Жилина. Правда, природа и назначение его совсем другие.