Современная финская новелла - Мартти Ларни

Потом мама накрывала стол для кофе, а Ева ходила за ней по пятам. Мама спросила, какие бы Ева подала чашки, и велела наполнить сахарницу и свернуть салфетки. Ева должна учиться все делать быстро, а не возиться с каждой салфеткой, говорила мама, а так они вообще ничего не успеют. Ничего страшного, если салфетки свернуты чуть-чуть по-разному и рождественская звезда на некоторых не видна целиком. Когда Ева будет сама принимать гостей, им, наверное, придется сто лет дожидаться, пока подадут на стол.

— Может, ты все-таки скажешь, кто к нам придет? — прервала Ева.

— Ну хорошо, — мама сделала вид, что поддалась уговорам, — тот, кого ты знаешь — Трюггве. Но кто придет вместе с ним — это секрет!

Ева была страшно разочарована: это уже выше человеческих сил — выдержать столько всего в один день! Тоже мне великий подарок — Трюггве, чтобы делать из него сюрприз! Конечно, он иногда ходил вместе с мамой на концерты, как будто им мало встреч на работе. Но Трюггве — это только Трюггве и больше ничего. Неужели мама думает, что Ева упадет в обморок от счастья, когда он наконец явится?

— А что, Трюггве женат? — спросила Ева.

— Нет, — ответила мама как-то неуверенно. — Он разведен, как мы с папой.

Ева посмотрела на маму, и ей вдруг непонятно почему сделалось не по себе.

Оказалось, что Трюггве привел с собой девочку, ровесницу Евы. У нее были светлые, почти белые волосы, бледные щеки и грустные голубые глаза. Она была толще Евы и дышала как-то тяжело, словно ей было трудно справиться с собственным телом. Трюггве помог ей снять стеганую курточку и подтолкнул ее к Еве.

— Это моя дочка Кирси! С ней тебе придется говорить по-фински, но ты же его знаешь!

Мама и Трюггве смотрели друг на друга так, словно собирались поцеловаться. Но Трюггве в конце концов просто похлопал маму по спине, а потом долго-предолго тряс ее руку. Это казалось так смешно, что впору расхохотаться, если бы не было так грустно.

Пока мама варила кофе, Трюггве не мог усидеть на месте. Он принялся расхаживать по гостиной, задумчиво разглядывая все подряд, и мимоходом толкнул дверь в мамину комнату. Пиджак на нем был в крупную клетку, волосы на затылке торчали в разные стороны, а он их то и дело приглаживал. Ева и Кирси сели по разные концы дивана, стесняясь смотреть друг на друга.

— Сколько у вас метров? — спросил Трюггве.

— Семьдесят, — крикнула из кухни мама.

— Я так и думал, — сказал Трюггве. — У тебя тут все так со вкусом обставлено!

Он остановился возле елки с белыми, розовыми и голубыми ангелами, и воскликнул, что никогда еще не видел ничего более прекрасного. В эту минуту вошла мама с кофейником в руках. Она так сияла, словно Трюггве сказал это про нее, а не про елку.

А потом они вчетвером сели пить кофе. Кирси ужасно стеснялась, и когда мама предлагала ей что-нибудь, она только кивала или отвечала шепотом. Ева тоже молчала. Говорили только мама и Трюггве, причем разговор у них был такой, что можно с ума сойти. Казалось, маме интересно решительно все, о чем бы Трюггве ни рассказывал, а когда мама стала рассказывать о себе, Трюггве ухитрился вставить «именно» и «совершенно верно» не меньше десяти раз.

— Сегодня последний день года, — заметил Трюггве, когда мама наливала ему кофе.

— Да, — ответила мама. — Старому году осталось всего десять часов.

— Что-то принесет с собой новый год, — сказал Трюггве.

Странно, — думала Ева, — отчего это мама такая радостная? Осенью ей было так плохо, иной раз не то что не решаешься сидеть у нее на постели и придумывать смешные слова, а вообще стараешься держаться подальше, пока у нее это не пройдет. Радость мамы и Трюггве рождала в ее душе смутный страх, нарастало странное чувство, что Трюггве непонятным пока образом угрожает самому ее существованию.

Трюггве положил кусок марципанового торта себе на тарелку, но когда мама хотела передать блюдо дальше, Кирси покачала головой.

— У Кирси на все на свете аллергия, — объяснил Трюггве, — и с миндалем ей тоже ничего нельзя.

Еве стало жалко Кирси, которая даже не попробует такого вкусного торта. Но, поймав ее взгляд, она заметила, что гостья расстроилась ничуть не меньше, чем она сама, и вовсе не из-за торта.

— Ой, как жалко! — сказала мама. — Я бы тогда еще что-нибудь купила!

— Ничего, Кирси уже привыкла отказываться от угощений, — сказал Трюггве. — Она стойко соблюдает свою диету.

Они еще немного посидели, а потом мама предложила встать из-за стола. Трюггве поблагодарил маму, и, сказав, что она просто мастерица варить кофе, подошел, и поцеловал у нее руку, и сам засмеялся, как будто сделал это ради шутки.

— Девочки, может быть, пойдут к Еве? — предложила мама.

— Пожалуй, им без нас веселее, — поддержал ее Трюггве.

— Иди займи Кирси, — сказала Еве мама.

Ева умоляюще взглянула на маму: уж она-то могла бы понять, как тягостно оставаться наедине с Кирси, да еще, наверное, на много часов — кто знает, когда этот Трюггве соберется домой? Но мама сделала вид, что ничего не поняла, и пришлось подчиниться, потому что не спорить же при гостях. Ева кивнула Кирси и направилась в комнату, а та пошла за ней. Поначалу, не зная, о чем заговорить, они молча сидели, глядя друг на друга — глядеть они уже не стеснялись. В тишине было слышно только сопение Кирси, да из соседней комнаты доносились приглушенные голоса мамы и Трюггве. В конце концов молчание показалось Еве неловким. Она спросила Кирси по-фински:

— Хочешь послушать мои записи?

— Не знаю, — ответила Кирси.

— А почему ты не говоришь по-шведски, как Трюггве?

— Потому что мама говорит по-фински.

— Ты что, живешь у мамы?

— Мама меня потом заберет. Пока что я живу у папы.

Ева вспомнила, как Ян объяснял ей, что если они с мамой разойдутся, то будет лучше для всех троих. Она сидела тогда у Яна на коленях, положив голову ему на плечо, а он говорил, что и для Евы так будет лучше, она сама потом это поймет. Ведь его малышка Ева не может быть счастлива, если ее родители несчастливы друг с другом и не расстаются только из-за нее. Зато когда он уедет, дома станет гораздо спокойнее, а у Евы будет тогда целых два дома. Она ведь сможет приходить к нему когда вздумается, и всегда будет самой желанной гостьей. Но это он пошутил, насчет гостьи: она будет приходить к нему как к себе домой.

Но Ева что-то не заметила, чтобы ей стало лучше. Может быть, как сказал Ян, она потом поймет. Пока что ей было непонятно, почему Ян и Пегги — это лучше, чем Ян и мама. Пегги считает, что лучше бы Евы вообще на свете не было. Пегги не в духе уже только из-за того, что к ним приходишь. А иначе почему она всегда глядит мимо тебя и едва здоровается, а потом запирается на весь вечер в спальне. И хотя это очень здорово — остаться с Яном вдвоем на целый вечер, и хотя на Пегги ей наплевать, а все-таки обидно, когда тебя ненавидят лишь за то, что ты пришла в гости.

— Почему оттуда ничего не слышно? — спросила Кирси.

— Что? — отозвалась Ева.

— Они только что разговаривали, а теперь я ничего не слышу.

— Может, они закрыли дверь?

— А зачем?

— Затем, что без нас им веселее.

Внезапно по бледному лицу Кирси разлился румянец.

— А вдруг они этим занимаются?

— Чем этим? — не поняла Ева.

— Ну этим, сама знаешь.

Ева почувствовала, как у нее тоже запылали щеки:

— Не могут же они заниматься этим в гостиной!

— А если они уже в комнате у твоей мамы?

— Знаешь что: сейчас я схожу принесу нам апельсинового соку, а заодно посмотрю, может, через кухонную дверь что-нибудь видно.

В своих шерстяных носках Ева двигалась почти бесшумно. На лице у нее было безмятежное выражение на случай, если вдруг столкнется с мамой. Но все обошлось. Дверь, ведущая из кухни в гостиную, оказалась приоткрыта. Она осторожно достала из холодильника две бутылки соку, поставила их на стол и подкралась к двери. В щелку было видно, что мама и Трюггве сидят в гостиной. Дверь в переднюю они действительно закрыли, поэтому и не было ничего слышно. Они сидели на диване даже не обнявшись. Ева хотела сразу же уйти, но на мгновение задержалась и прислушалась.

— Я вышла замуж очень молодой, — донесся до нее мамин голос. — Когда мы с Яном познакомились, я жила еще с родителями, и они были оба против нашей свадьбы. Потому что Ян всегда был такой, как теперь.

— Кто не ошибается, — сказал Трюггве.

— Но не считаешь ли ты, что, однажды обманувшись, становишься крайне осторожной, — сказала мама. — Поверишь во что-то новое, а оно потом окажется ничем не лучше прежнего.

— Что я всегда в тебе ценил больше всего, — сказал Трюггве, — так это твою вежливость. А знаешь, на что я обратил внимание еще тогда, много лет назад?