Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник) - Румит Кин

– Что?

– Через плечо! Фонарь, говорю, есть?

Девушка кивает и только потом понимает, что в темноте это бесполезно.

– Есть.

– Так зажигай, коли есть. На вас, залетных, батарей не напасешься…

Они спускаются по выщербленным бетонным ступенькам, Юлька – впереди, светя фонариком в левой руке, а правой держась за ржавую трубу-поручень вдоль стены, хозяин – за ней. Юлька знает, что пистолет он по-прежнему держит наготове. Говорят, Палыча пытаются ограбить чуть ли не раз в неделю. Он не единожды просил Макса найти ему в городе патронов к «макару» или запасной ствол. А лучше – и то, и другое. Обещал щедро заплатить. В последний раз Макс пошутил, что, будь у него ствол, он и сам бы грабанул Палыча. С тех пор дорога в продмаг ему заказана: мнительный старик открывает только Юльке. И цены задрал до небес, с-сволочь!

Миновав небольшой коридор, они оказываются внутри склада. Палыч щелкает выключателем на стене. Одной из двух люминесцентных ламп под потолком не хватает – то ли перегорела, то ли вывернута в целях экономии. Но и в ее холодном неживом свете прекрасно видны стеллажи с коробками и банками. Консервированное мясо, рыба, фрукты. Упаковки бутылей с водой. Водка. Крупы. Макароны. Сахар. От всего этого изобилия вокруг к горлу Юльки, как всегда, подступает колючий комок. Она несколько раз сглатывает.

– Ну, чё застыла, как статуя? Говори, зачем приперлась. Продаешь, покупаешь? – Хозяин богатств недружелюбно косится на девушку. Потом запускает руку в открытый мешок на ближайшем стеллаже и, достав горсть изюма, кидает в рот, роняя несколько ягод на пол. Жует, громко чавкая, пуская темную слюну на кудлатую бороду. Борода Палыча напоминает Юльке трехцветную кошку: черные, рыжие и седые волосы. Девушке отчего-то становится невыразимо гадко.

– Покупаю, – произносит она, стараясь выдерживать ровный тон. Палыч такой: только дай ему понять, что тебе что-то по-настоящему нужно, – враз обдерет как липку. – Печенье есть?

– Пече-енье? – Мерзкий старик слегка запрокидывает голову, скалясь в ухмылке. К нескольким зубам прилипли темные кусочки изюма, отчего кажется, что едва ли не половина зубов в его смрадной пасти сгнила. А может, так и есть. Вонь-то какая… – Печенье нынче штука антикварная, девка. Что дашь?

Юлька снимает рюкзак и начинает выкладывать на обшарпанный стол у стены свои богатства. Старик смотрит – сперва с жадностью, потом со все более возрастающей скукой. Слегка оживляется только при виде виски: поднимает бутылку поближе к свету, бултыхает содержимое, потом откручивает крышечку, шумно втягивает ноздрями запах. Юлька задерживает дыхание, сердце радостно колотится. Палыч, хмыкнув, завинчивает бутылку, ставит на стол и категоричным тоном выносит заключение:

– Говно.

– «Глен… фиддик»… – От подступивших слез Юлька выговаривает длинные слова лишь в два приема. – Восемнад… цатилетний…

– Да хоть восьмидесяти! – хмыкает старик. – На хрена мне эта бурда заморская, когда у самого водяры – залейся? Еще что есть?

Больше нет ничего. Опустив голову, роняя слезинки на грязный бетонный пол, Юлька лепечет что-то про дрова. Что она потом отдаст. Найдет и отдаст. Честное слово. Что угодно. А сейчас ей очень-очень нужно печенье…

Как будто сквозь вату до нее доносится:

– …штаны.

– Что?

– Штаны спускай, говорю. И что под штанами – тоже. Или вали отсюда.

Сердце пропускает удар, словно оборвавшись и упав куда-то вниз, в желудок. Чтобы в следующий миг начать колотиться с какой-то истеричной скоростью, словно после бега. Ноги становятся ватными. А руки… руки словно сами тянутся к джинсам. Трясущиеся пальцы никак не могут справиться с пуговицей. Старик мигом оказывается рядом. Тяжело, с присвистом дыша, он с треском расстегивает «молнию» на Юлькиных джинсах и рывком стягивает их вниз вместе с трусиками. Потом, повернув Юльку лицом к стене, толкает ее в спину, заставив упасть грудью на стол. Девушка инстинктивно вытягивает вперед руки, и ее «сокровища» летят на пол. Последней падает бутылка.

«Не разбилась…» – почему-то думает Юлька, пока шершавые пальцы грубо мнут и щиплют ее задницу. Потом к коже прикасается что-то влажное, склизкое и совсем мерзкое, словно гигантская улитка. Хлюпает, елозит, сопит. «Господи! Язык… Он… меня…»

Все заканчивается внезапно. Палыч издает тоскливый полустон-полувой, переходящий в какую-то обреченную, без огонька, матерную тираду. Юлька чувствует, что ее больше не прижимают к столу, но еще несколько мгновений лежит, до конца не веря, что пытка закончилась.

– Хватит телесами сверкать! – устало говорит старик. – Вот же проститутка, а! Слышь?! Одевайся и вали отсюда на …!

Одним движением натянув трусики с джинсами и застегнув только одну пуговицу, Юлька оборачивается к подонку. Слизывает кровь с прокушенной губы и ровным голосом напоминает:

– Печенье.

– Печенье, печенье… Заладила как попугай… Что, «пожалуйста» мать с отцом говорить не научили, когда просишь?

– Я тебя… не прошу! – цедит Юлька сквозь зубы. Глаза ее опасно прищурены. Рука Палыча тянется к торчащей из-за пояса рукояти «макара», но внезапно хозяин продмага, словно разом постарев еще лет на десять, устало машет куда-то вправо:

– Там, в коробке. Вторая полка. Бери и проваливай.

Юлька не бежит, нет. Делает вперед шаг, другой. Вот и коробка. Рядом зачем-то лежит молоток с длинной ручкой ядовито-желтого цвета. Запустить в картонное нутро обе руки. Под пальцами шуршит и похрустывает. Маленькие полупустые пакетики. И легкие. Совсем-совсем легкие.

– Это. Чипсы. А мне. Нужно. Печенье. – Юлька словно выплевывает каждое слово. Смотреть на Палыча нет сил.

– А мне насрать, что там тебе нужно, – доносится от стола. – Не хочешь чипсы – бери, вон, сухари. Ванильные. Еще сушки есть. С маком или с солью. А печенья нет. Не завезли, прикинь?!

Последнее почему-то кажется Палычу очень смешным. Он булькающе хохочет, запрокинув голову и прикрыв глаза. А Юлькины пальцы ложатся на обрезиненную рукоять молотка…

– И вот понимаете, Юлечка, мы с Лизой остались совсем одни, – размахивая руками, продолжает рассказ Николай Федорович. Видно было, что пожилой мужчина истосковался по общению. Кажется, ему решительно все равно, что Юлька отвечает односложно, а то и вовсе мычит что-то, сосредоточившись на рукоятках тяжеленной строительной тачки и асфальте впереди себя. Один раз девушка, увлекшись разговором, зазевалась, вихляющееся колесо налетело на камень, в результате чего половина груза оказалась на земле. Николай Федорович, всплеснув руками, принялся собирать, что-то причитая. Юльке он не сказал ни слова, но смотрел так, что щеки и уши ее мигом вспыхнули от стыда и горели всю дорогу, несмотря на холодный ветер.

С Николаем Федоровичем Юлька встретилась на углу Космонавтов и Нижегородской. Он со своей тачкой едва тащился по узкой полоске тротуара, делая частые остановки и тяжело дыша. Высокий, сутулый, с очень морщинистым темным лицом, украшенным выдающимся носом, на котором кривовато сидели очки с толстенными стеклами. Лба не видно из-за низко надвинутой вязаной шапки неуместно жизнерадостного в этом царстве серости розового цвета. Кажется, женской. Его плащ оттенка кофе с молоком лет двадцать назад явно был последним писком моды, да и сейчас выглядел весьма опрятным. Даже аккуратно пришитую на рукаве заплатку старательно подобрали почти в тон. А что больше всего добило Юльку – галстук. Узенькая темно-синяя «селедка», видневшаяся на груди мужчины. В нашем! Долбаном! Мире!

– Здравствуйте, девушка! – откашлявшись, обратилось к ней это чудо. – Скажите, не могли бы вы проводить меня? Тут не очень далеко. Я заплачу.

– Вы не подумайте ничего такого, мы привыкли, – продолжает тем временем Николай Федорович. – В конце концов, моя мама пережила Блокаду. Сейчас условия все-таки несравнимо лучше…

Юлька стискивает зубы, чтобы не ответить чего-нибудь резкого. О Блокаде она, разумеется, знает, но люди тогда не вымирали от неведомого вируса целыми городами, исходя рвотой и кровавым поносом, раздирая ногтями плоть, покрытую гноящимися язвами. Так что нет у него никакого права решать, что лучше, а что хуже. И ни у кого нет!

– Разве что без лифта на четвертый этаж тяжеловато бывает, да. Знаю-знаю, вирус особенно стоек на высоте. Вы вот, например, в подвале живете?

Юлька молча кивает, глядя на дорогу и только на дорогу. В результате чего ухитряется в самый последний момент разминуться с открытым канализационным люком.

– Лиза тоже предлагала мне поначалу. Но я сказал: зачем? Мы с тобой уже старые, чему быть, того не миновать. Когда столько лет жил, как человек, поздновато напоследок учиться жить, как крыса…