Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прощай, Медвяна. Прощай и ты, мамаша, – поклонилась Цветанка женщинам.
Вышла она не через калитку, а на глазах у потрясённых девочек перемахнула через плетень по невидимым ступенькам и понеслась домой. Весна разворачивала у неё за плечами крылья из радости, свежести небес, звонкого лесного покоя и пьянящего земляного духа от первых проталин, украшала ей голову венком из подснежниковой нежности. Девочка закричала было, но вскоре убаюкалась на бегу, а Цветанка, прикрывая её заячьим плащом, шептала:
– Светланка моя… Ты – мой свет в окошке. Никому тебя не отдам.
________________
22 лютовей – здесь: январь
23 молодка – недавно вышедшая замуж женщина
24 примерно 21,3 м
25 сечень – февраль
26 калкан – «панцирь» из плотной хрящевой ткани под кожей кабана
7. Тихая Роща
Родители и княгиня Лесияра дали своё благословение, и теперь брачный сговор оставалось закрепить при многих свидетелях, дабы все знали: Млада и Дарёна – обручённая пара, и дальше у них – только свадьба. Однако помолвку откладывали в ожидании, когда Млада оправится после тяжёлого отравления хмарью, полученного ею во время разведки в Воронецких землях, а Дарёна встанет на ноги после ранения. Три седмицы девушка провела в доме Твердяны, принимая отвар яснень-травы и делая с ним примочки к ране, а также посещая купель на Нярине; сама же оружейница вместе со старшей дочерью Гораной и супругой Зорицы, княжной Огнеславой, дневала и ночевала в кузне, выполняя какой-то большой и срочный заказ. Часто они даже не приходили домой спать, и матушка Крылинка ворчала:
– Вот же напасть какая… Так ведь и до смерти уработаться можно!
Зорица с дочкой Радой и Рагна относили им обеды и, возвращаясь домой, рассказывали об очередях из женщин и детей, также передававших еду остальным работницам. Кузня гудела денно и нощно, подземный перезвон доносился даже до дома, но что там ковалось, никто не мог сказать: заказ был окутан строжайшей тайной. Иногда Твердяна всё же изредка возвращалась домой – главным образом, чтобы навестить и подлечить Дарёну.
– Ну что вы там всё-таки делаете-то целыми днями? – ластясь к плечу супруги, попыталась однажды разузнать Крылинка.
– Снасть горную, – сухо ответила оружейница, усталая до синих кругов под глазами. – Новые копи открыли на юге, вот и понадобилось срочно.
– А тайну-то такую зачем из этого делать? – удивилась Крылинка.
– Откуда мне знать? – коротко отрезала глава семьи. – Я в дела государственные не лезу, моё дело маленькое – заказ принять и исполнить. Всё, мать, хватит расспросов, дай умыться.
Что-то зловеще-печальное слышалось в её молчании, и матушка Крылинка умолкла, охваченная тревогой. Её чуткое сердце за годы совместной жизни изучило наизусть все выражения глаз и лица супруги; по движению бровей или по складу губ Крылинка могла с точностью угадать, в каком Твердяна была настроении, и какие события это настроение предвещало. Однако подобной сосредоточенной угрюмости она не видела никогда прежде, и это её пугало. Твердяна между тем умыла лицо и руки, наскоро съела сытный обед, после чего пошла к Дарёне в комнату.
Дарёна уже не пролёживала дни напролёт в постели – понемногу вставала и рукодельничала у окна, пользуясь подарком Зорицы – набором белогорских игл. Время она коротала за шитьём рубашек для своей наречённой избранницы: по обычаю, к свадьбе девушке полагалось изготовить и собственноручно вышить для будущей супруги двенадцать рубашек и столько же портков, такое же число наволочек и рушников. Женщина-кошка же, в свою очередь, обязывалась обеспечить невесту шубой и шапкой, дюжиной узорчатых платков, несколькими дюжинами разноцветных ленточек, а самое главное, вдобавок в чудесному кольцу – набором украшений: запястий, ожерелий, серёжек и очелий. Как и сама женщина-кошка, зачарованные украшения были призваны стоять на страже здоровья, счастья и долголетия её супруги.
– Ах ты, моя родненькая, – поблёскивая головой, сокрушалась Твердяна, в то время как её большие, жёсткие и шершавые, рабочие руки скользили по оголённой спине смущённой девушки. – Угораздило же тебя под стрелу подставиться… А стрела-то – моей работы. Скверно вышло… Спинка-то маленькая, узенькая, как у цыплёночка – как только дух из тебя та стрела не вышибла?
Ширина одной её раскрытой пятерни ласково охватывала почти всю спину Дарёны от края до края. Дарёна помнила тот страшный и гулкий толчок, когда стрела впилась: будто целое копьё ей под лопатку прилетело. Обычно рана не болела, но под руками Твердяны Дарёна ощущала, будто там копошится клубок горячих червей.
– Рана уж затянулась, а остатки волшбы оружейной внутри так и засели, – пробормотала Твердяна с досадой. – Она, ежели её не извлечь, разрушает тело изнутри даже после заживания раны. Вот так уж хитро и смертоносно она устроена – будь она неладна! На уничтожение врага рассчитана, но всякое случается…
Случилось так, что стрела поразила не врага. Дарёна застыла, охваченная холодным окаменением ужаса… В глазах тоскливо потемнело при взгляде на неоконченную вышивку: неужели смерть разлучит их с Младой уже совсем скоро?…
– Нет, нет, моё дитятко, не бойся, – успокоительно заверила оружейница. – Уж я-то свою волшбу знаю – сама, вот этими руками делала. Смогу и обезвредить потихоньку, не будь я Твердяна Черносмола. И до свадьбы доживёшь, и много лет в супружестве проживёшь – слово тебе даю.
Дарёне представлялось, что под ладонями оружейницы «черви» высовывались над поверхностью спины, и Твердяна, ухватив одного «червяка» за кончик, потянула его наружу. Он шёл туго, сопротивлялся, и мучительные молнии боли стреляли по всему туловищу девушки. Раньше Дарёна вскрикивала, чем тревожила домашних и не раз заставляла матушку Крылинку прибегать в испуге в комнату; сейчас она изо всех сил сцепила зубы, но не смогла сдержать стон.
– Потерпи, доченька, – ласково приговаривала Твердяна. – Потерпи… Надо извлечь всё без остатка.
– Бо-ольно, – с невольно покатившимися по щекам слезами простонала Дарёна.
– Знаю, моя хорошая, знаю, – сочувственно вздохнула Твердяна. – Уж такая она, зараза, злая. Не столько сама стрела боль причиняет, сколько волшба.
Из-за невыносимой болезненности извлечения остатков волшбы у них никогда не получалось вытащить более одного «червя» за один раз. Эта боль оставляла Дарёну обессиленной, и она весь остаток дня была уже ни на что не годна. Вот и сейчас она, одевшись, хотела сесть за прерванную приходом хозяйки дома вышивку, но руки сами опускались…
– В постельку, милая, – прогудел голос Твердяны, а её большая сильная рука взяла девушку под локоть, помогая встать. – Какое там рукоделие! Иглой тебе сегодня уж нельзя работать, отдохни.
Дарёна знала: за белогорскую вышивку нельзя садиться больной или в дурном настроении – тогда носитель вышитой вещи будет плохо себя в ней чувствовать. Рубашка осталась лежать на рукодельном столике у окна, а руки Твердяны укрывали девушку одеялом.
– Вот так, моя родная, отдыхай, не сопротивляйся сну… Ничего, до свадьбы времени много, успеешь всё сделать, никуда не денется от тебя работа.
Дарёна уткнулась в подушку, устраиваясь поудобнее и стараясь не наваливаться на раненую лопатку. Боль, разбуженная Твердяной, понемногу засыпала снова, но с нею утекали и силы, склеивая ей веки смертельной усталостью. На одного «червя» в ране стало меньше… Никем не тревожимая, Дарёна поплыла на волнах зимней дрёмы.
На неё смотрели из тумана жёлтые глаза Марушиного пса, в которых развёртывалась череда её скитальческих дней. Горечь пыльных дорог, колышущиеся травы и цветы, купание нагишом под луной и щекотка пальцев васильковоглазой подруги… Почему им не позволили перемолвиться хотя бы парой слов? Смутная досада на всех – на Лесияру и Радимиру с её пограничной дружиной и даже на мать – глухо роптала под сердцем. Дарёна с обречённостью и болью приняла объяснение, что Цветанка стала Марушиным псом, и теперь ей ходу в Белые горы нет, но сердце не находило покоя и металось. Всему виной была одна царапинка от когтя – так сказала Радимира. Чьего когтя, она не уточнила, но Дарёна и так догадывалась: это та зеленоглазая девица с пепельными волосами, которой Цветанка увлеклась в Марушиной Косе. Что-то волчье было в её улыбке, открывавшей небольшие острые клыки…
Из потока дремоты пополам с печальными думами Дарёну вынуло острое и ягодно-сладкое чувство: Млада близко. Её синеглазая избранница получила месячный отпуск в награду за выполнение опасного задания и отдыхала у себя в лесном домике-заставе, но виделись они с Дарёной часто. Дрёма слетела голубым покрывалом сумерек, и девушка, встав, выглянула в окно. Через заснувший под покровом первого снега сад мягко скользила огромная чёрная кошка, оставляя на белом зимнем ковре широкие следы лап, и сердце Дарёны тут же согрелось пушистой, мурчащей нежностью. Она распахнула окно, и в него вместе с дуновением морозного воздуха проникла Млада, принеся снежинки на чёрном мехе и свет любви в чистых, как безупречные синие яхонты, глазах.
