Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

Ясное тут дело, мои законопослушные читатели! Ни к криминальной братве, ни к уголовной ментуре наш герой никакого отношения не имеет. Хотя их профессиональным жаргоном он все же пользуется.

По-другому, увы нам, и быть бы не могло, коль скоро в наши с вами развращенные времена блатная феня предстает едва ли не литературной нормой современного русского языка. Как ныне в очень солидных газетах и журналах без всякого намека на стыдливые кавычки можно встретить чисто конкретные блатарские понятия. Например, «забить стрелку», «беспредел», «тусовка». И многая протчая…

В полное отличие от лохов-журналюг, Филипп Ирнеев, будучи достаточно образованным молодым человеком, знал: «беспредел» означает то состояние, когда сами уголовники отказываются подчиняться придуманным ими же самими противоправным самозакониям, самосудам. И ничего более для человека, имеющего кое-какое понятие о культуре речи.

В то же время «тусовка», — ему также сие отлично известно, — заявляется термином-профессионализмом из лексикона воров-карманников. Филипп эту самую тусовку несколько раз видал, когда двое-трое подручных «щипача» ловко создают на улице или в транспорте искусственную толчею, чтобы тот мог выловить из кармана ли сумки своей жертвы кошелек или портмоне…

Сев за руль, Филипп машинально ощупал карман — на месте ли бумажник. И дал себе честное благородное слово в дальнейшем воздерживаться от подлой воровской лексики. «Ибо не к лицу такое добродетельному рыцарю… Пал Семеныч, верняк, ого-го как по фене ботает. Но никогда от него не слыхать уголовно-криминального жаргона. А ведь в нынешней мирской ипостаси он — вертухай, понимай, мент поганый…

М-да, смирение вяще гордыни…»

В том же благочестивом настроении Филипп подъехал к убежищу. Ночью на улицах города просторно и безопасно. Люди и машины под колеса не бросаются. «Некому и не на кого наезжать…»

На стойке его дожидались пачка «Голуаза», рюмка абсента и ресторанные толстенькие спички на картонке-запальнике. Но сначала «глок»…

Филипп взял светло блистающее оружие, и ему показалось, будто ствол на несколько миллиметров удлинился, затворная рама стала выглядеть слегка массивнее. А в увеличенном — «эт-то точно!» — магазине прибавилось патронов.

Сунув пистолет в надлежащее ему место, рыцарь Филипп тотчас оставил все мысли о нем. Видимые и невидимые изменения в личном оружии следует обсудить с арматором Вероникой. Так положено.

Между тем, «никого не касается, из рака ноги, выпить ли мне абсента… И не закурить ли страшно французскую голуазину без фильтра?»

Ни того ни другого Филипп не любил. Но от предложенного ему угощения воздержаться не посмел. «Мало ли что…»

Результат сказался немедля. Убежище в неуловимую микросекунду открыло ему слева проход в настоящий древнеримский триклиний с низким столом, инкрустированным перламутром, и двумя ложами чернейшего эбенового дерева. На столе Филиппа ждала голубоватая стеклянная чаша с красным вином.

Винцо он тут же продегустировал:

«Неразбавленное… Хм… хорошо, тона в меру терпкие, c горчинкой… Наверное, фалернское. Зря абсент пил. Хм, может, и не зря, когда б видение впрок…»

Из видения обратно в убежище рыцаря Филиппа выбросило рывком. Допрежь, помнится, он выходил плавно. Зато теперь-то прокручивать в памяти все там реально увиденное вовсе не обязательно.

«И то хорошо! От третьего лица Нике расскажу».

Тем временем самочувствие у него точь такое же бодрое, как после видений вне убежища. Хотя сейчас на душе благостно и приятно.

Так было, и так будет, если свершается теургическое действо сверхрационального единения носителя харизмы и его асилума…

«Вот это да! Полбутылки «Наполеона» и немалый пакетик собачьего корма… Это чтоб закусить или просто занюхать?»

Точно-неточно из «Asylum Sapienti» рыцарь Филипп вышел под утро. Близился восход, наступал новый день неофита…

Завтракать он, как и обещал, заехал к Насте. «Ага, площадь Богдановича, собачья площадка и во двор направо…»

Собачка Мими встретила его радостным девчоночьим повизгиванием и нетерпеливым вилянием хвостика. Знакомство у нее состоялось чрезвычайно приятное. Ненавистным спиртным от нового вожака стаи ничуть не воняло. Но от его сумки, прекрасно пахнувшей вкусной кожей, до нее доносился еще более восхитительный аромат сырных галет-шариков.

Сыр годовалая болонка Мими обожала до самозабвения. Однако по бесчеловечному совету ветеринара-кинолога сырные палочки и шарики строгая хозяйка давала ей только во время воспитательной дрессировки в качестве лакомства.

Мими с блаженным урчанием лакомилась из миски в прихожей целым огромным пакетом собачьего французского корма. «Знай наших! Своя своих познаша». А Настя многозначительно пригласила Филиппа пройти в гостиную.

— Располагайся, Фил. Чувствуй себя как у Пети с Мариком. Тетка Агнесса, за мной надзирающая, на даче огурцы поливает. Я же к экзаменам, получается, в жесть готовлюсь за одиннадцатый класс…

Ветчину по-английски я тебе сейчас мигом обжарю. Как ты любишь…

В светлой пятикомнатной квартире Филиппу поначалу не очень понравилось. «Окна на восток, солнце прямо в глаз… И планировка какая-то длинно коридорная…» Но в Настиной спальне, к его нескрываемому удовольствию, висели плотные велюровые шторы винного цвета бордо…

От возлюбленной Насти, наконец приступившей к доскональному чтению ее романа, он выбрался лишь к полудню…

Как всегда мирское время рационально прижимало. И создавало, возможно, сверхрациональные препятствия и мелкие неурядицы. Подле машины Филиппа Ирнеева недвусмысленно кучковались пятеро чрезмерно храбрившихся великовозрастных школьников.

«Ага! Два Настенькиных воздыхателя и усиление, тоже из детского сада…»

Филипп обошелся бы словесным увещеваниями, кабы один из трусливых наглецов не оцарапал металлической расческой («у-у… на глазах у хозяина…») многострадальное свежеотполированное правое крыло его любимой и родной «восьмерки». В течение долгих 15 секунд он метелил и раскладывал, — кого на мягкий газон, а кого на жесткий асфальт, — всех пятерых. Как получится. Чего тут напрягаться?

«Можно было б действовать в ката и побыстрее. Но тогда бы они подумали, будто сами упали. Либо кто-то сверху, посторонний им больно настучал по голове и другим частям тела… Жаль, светло и стремно… Хотя кто нынь на молодежные разборки смотрит? Даже старух у ближнего подъезда они не волнуют. Или они что к чему сообразить не успели высохшими мозгами. Эх, старость — не радость… Ни два, ни полтора, к слову…»