Её несносный студент - Виктория Победа

гладко, то сдержано. Ведь очевидно же, если я привел женщину на подобное мероприятие, то у нас все серьезно и к ней должно быть проявлено уважение, или хотя бы не выказано неуважение.

— Прости, твои родители…

— Мои родители переживут, — обхватываю ее лицо ладонями, и начинаю покрывать его поцелуями, собирая губами соленные дорожки слез.

— Они не поймут, — она всхлипывает, — я не хочу, чтобы ты ссорился из-за меня с родными людьми, они твои родители, а я…

— А ты моя любимая женщина, — перебиваю ее, не желая выслушивать весь этот бред.

— Но…

— Они обязаны будут смириться и принять мой выбор.

— А если нет? — она поднимает на меня глаза, смотрит с какой-то щемящей душу надеждой. Моя ж ты маленькая.

— А если нет, то это их проблемы, — улыбаюсь, глядя на свою малышку, впиваюсь в ее губы.

Она еще такая девочка, невероятно красивая, наивная девочка. Неужели думает, что я могу ее бросить по одному лишь велению предков. Да срал я на их мнение. Пусть принимаю мой выбор, ну или не принимают, мне, в общем-то, одинаково похер. Я для себя все решил в тот день, когда Александровну в аудитории увидел. Я же дышать без этой заразы правильной не могу. И понимаю, что, блядь, нихрена не время и не место, но я хочу ее, так сильно хочу, что член в штанах дымится.

Отрываюсь от любимых губ, четко осознавая, что до дома просто не доеду.

— Выходи, — командую.

— Что?

— Выходи говорю, — рявкаю, сам дергаю ручку и практически вываливаюсь из машины.

Ксюша выходит следом, все еще не понимая, что происходит.

Увлекаю потерянную малышку на заднее сидение.

— Егор, ты… ты чего удумал, — она даже плакать перестает.

Сажаю свою девочку на себя, целую, задираю платье, четко слыша, как трескается ткань.

Похер.

— Егор, Егор, подожди, ну нельзя же так, — шепчет сбивчиво, но не сопротивляется, позволяет мне делать все, что вздумается. И я делаю, целую ее, мну, глажу, тискаю. Хочу ее до белых пятен перед глазами. Хочу в нее.

— Егор…

— Мне очень надо, Ксюш, очень, малыш.

— Но…

— Просто дай мне…

— Ег…ах

— Дааааа, охрененно, — рычу практически, оказавшись в ней.

Горячая, влажная, моя! Хочет меня, также как и я ее — всегда и везде, несмотря ни на что. И это заводит дико, пробуждает самые низменные инстинкты. — Да, малышка, хорошо же, да? Вот так, малыш, вот так, — приподнимаю ее и резко насаживаю на себя. Не жалею ее, фиксирую, ладонями сжимаю ягодицы и начинаю вколачиваться в нее до упора. И каждый раз, как маленькая смерть. Я просто беру, а Ксюша отдается, всегда, не сопротивляясь, полностью подчиняясь моей воле. И от этого крышу рвет, от нее такой, от моей Александровны. Она нереальная, просто, горячая, страстная, желанная.

Кайф.

— Потрогай себя, покажи мне грудь, малыш.

Она смотрит на меня, взгляд затуманенный, пальчиками цепляет вырез платья вместе с чашечками лифа, оголяя охрененную, самую шикарную на свете грудь. Ну как тут сдержаться?

Наклоняюсь, обхватываю губами манящую вершинку, покусываю, играя языком и дурею, понимая, что долго не продержусь.

Ксюша больше не сдерживается, сама начинает двигаться. Стонет, откинув голову, ладонями сжимает грудь, и кончает, так крышесносно кончает, что я нихрена не сумев остановиться, изливаюсь в нее, догоняя в удовольствии.

— Да, девочка, вот так, малыш, вот так…

Дышу часто, стараясь выровнять дыхание, прижимаю Ксюшу к себе, носом утыкаюсь в ее шею. Чувствую, как в унисон колотятся наши сердца. Мне нравится, вот так просто сидеть в обнимку, после хорошего секса, кайфовать лишь от того, что Ксюша моя, и что она от меня дуреет не меньше, чем я от нее. Я готов так вечность сидеть, не шевелясь, боясь спугнуть гребанное, привалившее счастье.

Однако идиллию нашу первой рушит Ксюша, опомнившись, дергается, глазки свои красивые на меня таращит. Поздно уже дергаться, малыш, все уже случилось.

— Е….еегор, — голос подводит, губы дрожат. — Ты…ты что, ты…

— Да, малыш, прости, не сдержался.

— Черт.

Видимо, осознав до конца весь пиздец, случившийся за последние несколько минут, Ксюша начинает вырываться, слезает с меня, нервно дергая подол платья.

— Ксюш, — обращаюсь к ней, и одновременно себя в порядок привожу, проще говоря, убираю член в штаны. — Малышка, ну чего ты…

— Чего? Ты еще спрашиваешь? Ты кончил в меня, Волков, — сокрушается моя девочка, а я улыбаюсь, как кретин конченный, на нее глядя, не в силах оторвать глаз. После секса Александровна особенно хороша.

— Господи, какая я дура, ну чем я думала.

— Александровна, прекрати паниковать, — произношу спокойно, сам выхожу из машины, открываю переднюю дверь, из бардачка достаю салфетки. Возвращаюсь к Александровне, протягиваю ей упаковку.

— Ксюш.

Она меня не слушает, молча берет их моих рук салфетки и начинает приводить себя в порядок. Движения ее резкие, отрывистые. Она явно нервничает, переживает, себя съедает, накручивает, и я ее понимаю, в общем-то.

Накосячил, да, каюсь. Не смог, просто не в состоянии был остановиться. С ней я вообще очень плохо себя контролирую, как-то не выходит у меня держать себя в руках. Потому что она, блядь, такая сладкая, манящая, так и тянет схватить и разложить на ближайшей горизонтальной поверхности, в общем-то, именно это я и делаю обычно.

— Ксюш, послушай.

— Нам надо в аптеку, — она словно меня не слышит.

— Зачем? — я смотрю на нее, не понимая, что творится в ее голове.

— За экстренной контрацепцией, — отвечает на меня не глядя, поправляет платье и лиф, и протягивает мне салфетки.

Я машинально тяну руку, пока еще не очень понимая, о чем идет