Свет в объятиях тьмы. Азим и Чёрный рубин - Бехруз Курбанов

косой взгляд на Акмала и снова обратился к начальнику городской стражи. — Будешь докладывать ему.

Визирю внутренних дел не понравилось, что премьер-министр оставил его в стороне в этом деле, будто он здесь никто. И прежде, чем он смог возразить, Расим обратился и к нему:

— А вы, господин Орзу, следите за их действиями. Возможно, хозяева этих теней связаны с заговором против шахзаде. Я поручаю вам контроль над всем этим делом, — заключил Расим соответствующим жестом руки.

С удовлетворённым «Я» Орзу склонил голову в знак подчинения и без лишних слов подвёл руку к сердцу.

Расим не понимал поведение Орзу. Сначала он был подозрителен, а теперь он превратился в покладистого лоботряса. Может, он действительно что-то заподозрил и играет в роль послушного визиря. Если так, то Расим сам дал на то повод.

— «Что ж, разберись с этим делом, а потом я разберусь с тобой».

— Ты доволен? — Расим испытующе взглянул на Акмала.

— Благодарю вас, господин премьер-министр. При содействии вои мы быстро выясним, кто отбрасывает эти тени и как они связаны с пропажей людей, Чёрной напастью и заговором, — серьёзным голосом обещал писарь. В этот самый момент он чувствовал себя важным и нужным, как никогда прежде, и гордился этим. Будет, что рассказать заскучавшим внукам.

— Прекрасно, — Расим небрежно поднял руку перед собой. Он оглядел подчинённых, вопросительно посмотрел на писаря, который, склонив голову, хотел вернуться к своей столу и сделать записи в своих желтоватых бумагах. — Вы можете быть свободны, — сказал Расим и снова коротко указал на выход.

Этого было достаточно, чтобы все подчинённые с почтением склонили головы перед премьер-министром, приложив руку к сердцу, и ушли. Чиновники скрылись за служебной дверью, писарь сел за свой стол, а Расим остался на месте. Он был в нескольких шагах от очага и, глядя на полыхающий огонь, он чувствовал, как вспотел и запах его же тела начал раздражать нос.

— «Нужно снова принять ванну», — с досадой подумал он.

Расим перевёл своё внимание и чувства на свою внутреннюю силу и начал осязать тепло внутри своих рук. Его левая рука слегка поднялась и потянулась к очагу. Его силы возрастали, что придавало ему уверенности. Он с восхищением смотрел на огонь, а его рука хотела вытянуть из очага всё пламя и поглотить его. Расим был уверен, что огонь не причинит ему вреда. Однако он подавил в себе это искушение и отвернулся от огня.

— Потуши огонь в очагах! — приказал он слуге, который в недоумении стоял в дверях служебного входа.

Расим с раздражением снял с головы чалму и вздохнул с облегчением. Взяв чалму под мышку и, проклиная всю знать, направился к выходу. Многие из них, словно сговорившись, пришли в одних тюбетейках; хорошо, что не в одинаковых.

Акмал сделал все нужные записи и начал собирать свои бумаги. К этому времени в аудиенц-зал вернулся слуга с двумя деревянными ведрами в руках. За ним в зал вошёл ещё один слуга, тоже с вёдрами. Они выплеснули воду в очаг и раздался шипящий звук раскалённых дров. Слуги выплеснули воду и из второго ведра.

Наконец, огонь погашен. Расиму до смерти надоело терпеть этот жар. Во время заседания он сидел ближе всех и посередине двух очагов и проклинал себя за то, что надел плотную одежду, в отличие от знати, которая пришла в легких одеяниях. Лишь у нескольких худощавых богачей была тёплая одежда. Они-то, как и Расим, были против разведения огня.

Расим с презрением сморщил нос, невольно вспоминая об этом. В следующий раз он проведёт заседание визирей на улице. Ухмыльнувшись от этой мысли, он достал платок из кармана шаровар и вытер вспотевшую голову. Его волосы кудрявились, когда к ним прикасалась влага. Отец говорил, что у его матери были кудрявые локоны, и в этом он пошёл в неё. Потому, в детстве он просил отца не вытирать ему голову сразу после ванны. Он стоял возле старого зеркала с разбитым верхним углом и представлял, какой была его мать.

— «Скоро, отец», — с горьким комом в горле, обещал про себя Расим и, растопырив пальцы, провёл правой рукой по голове, чтобы поправить укладку. — «Нужно подстричься», заключил Расим.

Длина его волос превышала длину его среднего пальца, а он любит, когда волосы не длиннее большого пальца. Тогда они не кудрявятся при каждом удобном случае и не причиняют ему боль напоминанием того, чего у него никогда не было.

Чтобы отвлечься от грусти, Расим прошёлся по аудиенц-залу и незаметно от слуг и писаря погасил каждую свечу на колоннах и стенах коротким движением руки. Зачем их только зажгли, ведь дневного света, проникающего через потолочное окно, было вполне достаточно. Благо, свечи на люстрах не были зажжены.

Старый писарь со стопкой бумаг под мышкой встал в нескольких шагах от служебного выхода и повернулся в сторону премьер-министра.

— Я могу идти, господин…

— Да-да, — небрежно прервал его Расим, не дав произнести его титул. Он устал слышать это словосочетание, как бы оно ему не нравились. За всё время заседания его повторили сотню раз, если не больше. Расим не на столько самолюбив, чтобы слушать и слушать свой высокий титул. Не к нему он стремится.

У второго ряда колонн, напротив служебного выхода, стояли слуги, не решаясь задать тот же вопрос, что и писарь. Однако Расим прочёл желание слуг по их слегка смуглым, сужающимся лицам.

— Вы тоже можете быть свободными. Я хочу побыть наедине. Оставьте двери открытыми и откройте ставни на стенах, — поручил им Расим. Он хотел, чтобы аудиенц-зал поскорее остыл.

Расим вернулся на своё место, где ещё во время заседания снял свой халат и положил на подушке-валике. Под подушкой была спрятана книга далёких предков. До начала заседания он хотел попытаться прочесть её сложную письменность, однако Акмал пришёл раньше всех и не дал ему прочесть и страницы. Расим тут же убрал книгу под подушку. Он не хотел, чтобы старик расспрашивал про неё. А своим докладом писарь и вовсе отбил желание продолжить изучение книги после заседания. Расим положил книгу в чалму, которую снова взял под мышку, и понуро поднялся на возвышение алькова. Он встал в двух шагах от трона-топчана падишаха. Его лицо скривилось в отвращении, вспомнив про закон, запрещающий всем, кроме самого падишаха, восседать на троне во время аудиенций или заседаний. Так, почти семнадцать лет этот трон пустует. За всё это время к нему прикасались одни только слуги, вытирая с него пыль.

Расим вернулся на край возвышения, где сел, скрестив ноги под