Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Екатерина же прочила Анну в замужество двоюродному брату герцога Голштинского, второго сына умершего епископа Любекского, только потому, что её старшая дочь, Анна Петровна, уже была помолвлена с его старшим сыном — Карлом Фридрихом. Этот герцог был внуком шведского короля Карла XI. Он рассчитывал, что Карл XII поможет ему отнять у Дании захваченный ею Шлезвиг. Но Карлу было не до двоюродного брата, и тогда Карл Фридрих переметнулся на сторону Петра I. Он переехал в Санкт-Петербург и жил там на жалованье русского правительства. Незадолго до своей смерти Пётр помолвил свою старшую дочь Анну за герцога, и последний получил повышенное содержание, дворец в столице, вмешивался во все государственные дела и пытался усилить своё влияние на Екатерину I.

После смерти Карла XII кинулся было Карл Фридрих в Голштинию, надеясь, что уж теперь-то не ускользнёт от него корона Швеции. Но там не забыли измены и выбрали на шведский престол сестру Карла XII — Ульрику.

Так и пришлось Карлу Фридриху вернуться к русскому двору. Как говорится, за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. И шведскую корону герцог упустил, и Шлезвиг не вернул, да и большую часть своих владений был принуждён уступить.

За такого же бедняка, без поместий и без короны, и прочила Екатерина Анну. С негодованием отвергала Анна даже самую мысль о таком мезальянсе и потому искания Морица встретила снисходительно, хотя нечистота королевской крови её несколько сдерживала.

Всё-таки она была чистых кровей, истинная царская дочь! Однако едва она увидела Морица, как вспыхнула в ней надежда: этот пылкий саксонец припал на одно колено, сказал один из своих затасканных комплиментов, и Анне, отвыкшей от тонкостей этикета и любезностей кавалеров, показалось, что Мориц именно тот муж, за которым она будет как за каменной стеной.

Она поцеловала Морица в лоб, отбросив все условности, и Мориц про себя усмехнулся: поцелуй коровы...

Анна с нетерпением ждала разрешения Екатерины на этот брак. И оно последовало бы, поскольку Мориц уже успел вкрасться в доверие к курляндским бюргерам, и они охотно проголосовали за него, выбрав курляндским герцогом. Но не судьба была Анне видеть своим мужем этого блестящего, высокого, красивого, даже красивее, чем Бирон, принца...

Едва узнав об избрании Морица герцогом Курляндским, Анна помчалась в Петербург: теперь надо было настоять, чтобы Екатерина дала разрешение на её свадьбу — всё к этому подготовлено. Но с полдороги она вернулась — сам светлейший князь Меншиков остановил её карету.

В старом, давно пустующем замке свиделась она со всесильным временщиком. Они обменялись любезностями, и светлейший, ни слова не говоря, подал ей толстый пакет, запечатанный перстнями императрицы. Анна вскрыла пакет и торопливо пробежала глазами секретнейший указ Екатерины:

«Избрание Морица противно интересам русским и курляндским:

   1. Мориц, находясь в руках королевских, принуждён будет поступать по частным интересам короля, который через это получит большую возможность приводить в исполнение свои планы в Польше, а эти планы и нам, и всем прочим соседям курляндским могут быть иногда очень противны, отчего и для самой Курляндии могут быть всякие сомнительные последствия.

   2. Между Россиею и Пруссией существует соглашение удержать Курляндию при прежних её правах. Россия не хочет навязать курляндским чинам герцога из бранденбургского дома. Но если они согласятся на избрание Морица, то прусский двор будет иметь полное право сердиться, зачем бранденбургскому дому предпочтён Мориц? И тогда Курляндия со стороны Пруссии не будет иметь покоя. Пруссия скорее согласится на разделение Курляндии на воеводства, чем на возведение в её герцоги саксонского принца.

   3. Поляки никогда не согласятся и не позволят, чтобы Мориц был избран герцогом Курляндским и помогал отцу своему в его замыслах относительно Речи Посполитой...»

Екатерина корявыми буквами подписалась под этим указом. Анна хмыкнула: Екатерина до конца своих дней не будет грамотна, но выводить свою подпись на государственных актах научилась.

   — Но вы опоздали, светлейший, — вырвалось у Анны, — Мориц Саксонский уже избран в герцоги Курляндские...

   — Это не так уж трудно изменить, — усмехнулся Меншиков. — Для того со мной и прибыли войска...

   — Польза государственная для меня свята, — просто отозвалась Анна, — раз России не надобен мой брак, раз он противен моим и российским интересам, я сама откажу Морицу Саксонскому, который уже просил моей руки...

Она едва не плакала: вот и расстроился ещё один брак, и вряд ли ей повезёт ещё — она уже перестарок, как говаривали в России, и вряд ли кто польстится на неё, бедную курляндскую вдову.

Но она гордо несла голову — резоны, которые привёл Меншиков, стали и для неё основанием для отказа. Значит, так надо, так угодно Богу. А в душе вздохнула с облегчением: не надо отсылать Бирона, и дети будут на глазах, и жизнь пойдёт по-старому...

   — Мы верно поняли друг друга, — любезно поцеловал ей руку светлейший, — всё для России, всё — для блага её...

Она помчалась обратно в Митаву, а следом за ней понеслась кавалерия, и инфантерия точно печатала шаг — выбивать из Митавы только что избранного, но неугодного России герцога.

В тот же день Анна приказала призвать к своему двору Морица и холодно объявила ему об отказе от своего слова.

   — Что это значит? — спросил взбешённый Мориц. — Каково же ваше слово, если сегодня — да, а завтра — нет?

   — Но в то время, как я соглашалась на брак с вами, — холодно оборвала его Анна, — я не знала всей правды о вашем происхождении.

Она жестом руки показала, что аудиенция закончена, и Морицу ничего не оставалось, как удалиться в свой дом, который к этому времени уже осадили русские солдаты. Мориц дрался как славный и дерзкий воин, но врагов было так много, что ему пришлось вылезть в окно и под покровом ночи скрыться.

Митавское герцогское кресло осталось пустым.

А Мориц Саксонский удалился ко двору французского короля и вскоре прославился как смелый и удачливый полководец...

Большую власть приобрёл светлейший. Анна знала из своих тайных источников — а у неё шпионы были по всему дворцу, — что свара, затихшая было после похорон императора, разгорается с новой силой. Помнила она, как тогда, в печальной зале, затянутой чёрным сукном, где выставлено было для обозрения тело Петра I, затеял дикий скандал Павел Иванович Ягужинский. Прямо обращаясь к покойному государю, генерал-прокурор жаловался на Меншикова, который берёт такие «дачи», кладёт в карман такие взятки, что простому смертному и подумать страшно. Утихомирить, утишить раба своего Данилыча умолял Ягужинский умершего императора.

Только слова его и обвинения пропали втуне: Екатерина гневалась на генерал-прокурора, и хоть не решилась в эти траурные дни отставить Ягужинского от всех его должностей, но встала на сторону светлейшего — поняла, что одной ей не вытянуть государства, а на сильную руку Александра Данилыча можно положиться, и ей с ним по пути, а ни с кем другим, — он довёл её до короны, он возвёл её на трон. Да и давнишняя дружба с Меншиковым, если не сказать, первая с ним постель, будила в ней лучшие воспоминания, и новая императрица отпустила Меншикову все грехи: в декабре по её распоряжению уничтожены были все счётные дела Меншикова, которыми располагал Ягужинский и за которые светлейшего следовало судить и сослать, лишив всех имений. Все его долги казне простились, и теперь Меншиков злорадно поглядывал на Ягужинского, стараясь уязвить при случае саму «язву», как называл он его.

Однако наветы Ягужинского не оставили в стороне личных и ревностных врагов Меншикова. Объединились все вокруг Петра Андреевича Толстого, схватка с которым была неизбежна для светлейшего, хоть и поддерживали они вместе Екатерину при восхождении на престол.

Пётр Андреевич слишком ясно видел, что власть Меншикова растёт и ширится, что ещё немного, и он сотрёт всех их в порошок, заберёт в руки государство, и им придётся разбрестись по своим деревням, а того хуже — отправиться в ссылку, где уже был Шафиров. Но Шафирова светлейший в первые же дни вернул из опалы и хотел, чтобы барон стал его правой рукой в борьбе с врагами. Но Шафиров тихонько уклонился от оказанной чести — слишком уж памятна была ему его казнь, заменённая ссылкой, — и отправился на покой в свои вотчины.

И опять Меншиков остался один против толпы своих недоброжелателей. А тут ещё и Екатерина начала тайно поддерживать своего зятя, Карла Фридриха Голштинского, женатого на её старшей дочери, Анне.

Толстой на личной аудиенции просил императрицу создать Верховный тайный совет, которому поручались бы все важнейшие дела государства. Он предполагал, что в совете этом будут почти все враги светлейшего, особенно же Карл Фридрих, недовольный вмешательством Меншикова в свои дела, не дающего к тому же армию для войны с Данией за Шлезвиг. Но Екатерина вписала Меншикова в список Тайного совета первым и притом спрашивала его мнения относительно создания такого органа. Меншиков беспечно согласился: он привык всегда действовать прямо и высказывать своё суждение здесь счёл нелишним — по крайней мере все недоброжелатели будут на виду и он будет знать все их планы.