Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев

Н а к а т о в. Иди, милая! Чего тебе? Иди!

А н н а. Пойдем, Коленька, пойдем, покуда зовут! (Подходит.) Спасибо, люди добрые… Иди, Коля! Скажи людям… Скажи: люди добрые, спасибо вам! Скажи…

К о л я. Не надо, мама… Спасибо, я не хочу…

А н н а. Стесняется он! Коляня, меня пожалей! У него с голоду припадок начнется! Коляня!

К о л я. Ну что ты, мам… (Неловко идет к матери.)

Н а к а т о в. Иди, сынок. Жалко, что ли, харчей? Кушать попросить никогда не стесняйся! Таких, как ты, не мы кормим, Господь кормит! Даша, открывай сумку.

С о м о в. Подождите. У меня все есть. Будьте любезны, садитесь. Мне очень понравилось, как вы, Тимофей, как вас по отчеству?

Н а к а т о в. Евпатыч… А чо?

С о м о в. Я говорю, что мне очень понравилось, как вы, Тимофей Евпатович, сказали о Боге.

Н а к а т о в. Не припомню…

С о м о в. Как же? Вы же замечательно сказали: «Не мы кормим, Господь!» (Достает яркую сумку.) Ага! Ветчина голландская. Пиво французское…

Н а к а т о в. В банке? Пиво?! Где, говоришь, делают?

С о м о в. Во Франции.

Н а к а т о в. Им что, железо некуда девать? А как банка сржавеет?! Пиво прокиснет? Об людях-то они думают или вовсе все об себе?

С о м о в. Думают, думают! Это мы не думаем…

Н а к а т о в. Так уж и скажи! У нас эвон какая держава! А я помню, Австрию проскочили, так и не заметили, что в Австрии были. Даша, подсаживай людей.

Анна и сын садятся к столику.

А н н а (приподнимаясь). Анна я, Ситникова.

Н а к а т о в. Тимоня Накатов, это Дашута.

С о м о в. Вы откуда?

А н н а. Я-то? Московская я! Сосланная! Сосланные мы с Коляней! Кушай, сынка, кушай!

С т о й л о в. Как это тебя понять? Что это значит — сосланные?!

А н н а. Покуда молода да здорова была, нуждались. Как постарела, так и выкинули! Квартиры лишили! Вот выслали, в Тамбовскую область выслали. Мы с Коляней приехали, а кому нужны? Послали нас в колхоз, а в колхозе жить негде. Мы с Коляней в старой бане живем… Сейчас приезжала жаловаться… не слушают.

Коля молча и жадно ест.

С о м о в. За что вас выслали?

А н н а. На заводе я работала. Сборщицей, могла слесарем, токарем. На сварке работала! У меня много специальностей было! Тут, ближе к пенсии, взяли и Коляню моего. А Коляня с детства маленько слабонервный. Нельзя сказать, что уж вовсе, но бывает, заикается, бывает, задумывается… Ему двадцать четвертый год пошел… А так он добрый, хороший! И в магазин, и по дому! Устроили его на разные работы. То мести цех, то заместо грузчика. А я пошла уборщицей. Коляня человек задумчивый, прогулял единожды. Его выгнали с работы. А я говорю, сиди дома, Коленька! Вот… Соседи возьми и сообщи в милицию, что Коляня мой — тунеядец! И пошло дело… Те на завод написали. На заводе меня песочили, песочили и выгнали! А я тридцать шесть лет на нем проработала… Ну а после нас с Коляней в суд! Так и присудили обоим, что из квартиры выселить и из Москвы… А квартиру… У меня однокомнатная, я получила только-только! Вещи повыкидывали. Что могли, мы с Коляней взяли, остальное пораскрали…

С о м о в. Бред какой-то… Да вы что?! Как это могли вас судить?!

А н н а. Я не знаю…

С о м о в. Так ведь… Ну это, сын ваш, он же не совсем?

А н н а. Не совсем…

Н а к а т о в. И чего ты сюда ездила?

А н н а. Так пожаловаться. К прокурору пришла, говорю, дайте справочку, чтоб меня непременно взяли на работу. Ведь не дают мне работы в совхозе. Народ злющий… «Пошла отседова!» А я говорю, говорю, что для их нужд тридцать шесть лет двигатели собирала! Директор тот вовсе на меня не глядит. А деваться некуда! Мужика-то нету! Был бы хоть мужик, так и того нету! Был, паразит, так удавился в бойлерной! Все книжки читал! Наберет книжек — и в бойлерную! Работал он там… Раз обед ему несу, а он висит… И хоть бы сказал, гад ползучий, зачем, почему?! Все молча, все сам! Индивид, самый и есть что индивид! А я вот теперь мучайся с Коляней!

К о л я. Мама, кушай. Не говори… м-много!

Д а ш а. Коля, а ты читать умеешь?

К о л я (улыбается). Умею.

А н н а. Это они с отцом мастера! Этому тоже только давай!

С и м а. Господи, господи… (Сомову.) Скорее бы в купированный переводили. Такого в этом общем вагоне наслушаешься, насмотришься…

Н а к а т о в. Ну, вот и Россия пошла! Кончилось московское царство! И как люди живут хорошо! И колбаса бывает, и масло лежит! Мы-то с Дашей два батона колбасы урвали! Сыру два кило да кило масла! Э, брат, мы теперь месяц-другой протянем! Протянем, Даша?!

Д а ш а. Конечно… Голубцов болгарских десять банок…

Н а к а т о в. Житьишко наше расейское худое. И главное дело, поправки не видно. Да и откудова она будет… Стыдно слушать про их перестройку! Чего-то ты перестраивать надумал? Нас первое время, как Сам выступает, гоняли на телевизор. На ферме телевизор поставили, и народ туда гоняли послушать. А чего слушать? Слушать-то нечего!

С и м а. Вы бы так… Не надо… Мало ли кто, что!..

Н а к а т о в. А я, дочка, не боюсь! Мне что дома помереть, что в тюрьме. Однако в тюрьме получше. Там хоть накормят! А тут дров укради, рыбу поди поймай! Зима придет. Дороги заткет, никуда не вылезти! Меня раз зимой приперло так, что я свою собаку съел! Без мышей живу! Ушли, холеры, от беды! Во как…

Входит  Г о л о с к о в. Он в затертом кожаном пальто, серой кепке и с портфелем. Тоскливо оглядывает вагон.

С т о й л о в. А ты, старик, в тюрьме жил? Что ты о ней знаешь, дурак?

И в а н. Что ты сказал? Что сказал, падла! Встать!