S.N.U.F.F. - Виктор Пелевин

Через час свалка внизу кончилась. Началась Великая Пустыня. Я не предполагал, что увижу ее когда-нибудь своими глазами — по моим представлениям, она была гораздо дальше от Оркланда. Сюда уже давно не посылали даже разведочные зонды — да и зачем? Пустыня походила на море, подернутое пленкой коричневой тины. Кое-где из нее торчали обломки античных ветряков — словно похороненные здесь великаны показывали из-под песка свои древние фингеры небу и мне. И креативному доводчику, вероятно, тоже.

Еще через час связь с «Хеннелорой» сильно ухудшилась. Я испугался, потому что совершенно об этом не подумал — над Оркландом ретрансляторы висят всюду, а в тех местах, где я преследовал Грыма, уже много сотен лет не существовало технической цивилизации. Последний ретранслятор остался слишком далеко, и мы вот-вот должны были выйти из его зоны. Я уже собрался дать ракетный залп и повернуть, но тут система сама переключилась на старинный спутник — предупредив меня, сколько это будет стоить.

Я только крепче сжал зубы.

Но связь теперь работала отлично. Я даже поймал спутниковый радиоканал — передавали мемориальную программу о Николя-Оливье Лоуренсе фон Триере. Крутили фрагменты последнего большого интервью с покойным:

— Наверно, это не просто — целых сорок лет удерживать первенство по продажам в категории «first teen fuck».[24] Как вам это удается?

— Ну, деточка, если бы на этот вопрос существовал простой ответ… Скажу так — в ту самую секунду, когда я просыпаюсь, я уже начинаю работу над собой…

Вскоре я заметил, что внизу стали появляться пятна зелени. Они делались все гуще. Стали мелькать небольшие речушки. Потом начался лес. Выходит, Великая Пустыня уже кончилась? Или мы пересекли самый ее край? Мне показалось странным, что мы преодолели такое огромное расстояние, но в тот момент я не придал этому значения.

Я должен, должен был об этом подумать! Но не подумал.

Дело, наверно, в том, что большую часть полета мой мозг балансировал между тремя состояниями. Я прикидывал свои убытки, представлял, как убиваю Грыма и воображал встречу с Каей. В конце концов я стал решать эти задачи одновременно, как бы мирясь с Каей, убивая через это Грыма и подписывая его кровью еще одну закладную. Я следил за временем — и в нужный момент отметил, что скоро мне придется поворачивать назад — так что я, возможно, уже не увижу Каю и успею лишь убить Грыма. Но потом его шар стал снижаться, и я решил, что все еще может получиться.

Самое интересное, я плохо представлял, что буду делать, когда ее увижу. На дне моего ума, кажется, плескалась зыбкая и совершенно безумная с технической точки зрения надежда, что в миг встречи она раскается, подойдет, обнимет мою «Хеннелору», и единственная вещь, которую я люблю, понесет домой единственную близкую мне сущность. Ну или наоборот, неважно, я ведь не дискурсмонгер, а боевой летчик… Это, конечно, был бы для моей «Хеннелоры» неподъемный груз — но мне казалось, что в минуту встречи изменится все, даже законы физики.

Грым снизился уже до километра, и теперь его шар летел довольно медленно — ветер здесь почти стих. Я подумал, что Сжигатели Пленки, кем бы они ни были, действительно нашли очень удобный способ путешествия — регулировать скорость шара можно было, просто изменяя высоту, потому что внизу ветер дул тихо, а выше четырех километров разгонялся так, что за ним не поспела бы и моя «Хеннелора»…

Тут я почувствовал себя так, словно у моего мозга были зубы, которые долго жевали полужидкую кашицу — и вдруг наткнулись на стальной шарик. Сразу же их сокрушивший.

Я понял, что не смогу вернуться.

Я забыл про ветер.

Слабыми пальцами я велел маниту рассчитать обратный курс. Вышло, что я не долечу даже до свалки — шлепнусь где-то в пустыне.

Каждый боевой пилот ежедневно сталкивается с риском потерять свою камеру — а действовать надо так, будто опасности нет. Это профессия не для трусов, и я никогда не терял хладнокровия в бою, в самой гуще крови и смерти. Но тогда потеря камеры была всего лишь статистической вероятностью — а сейчас…

Сейчас она была неизбежной. До гибели «Хеннелоры» оставалось всего несколько часов.

Это казалось тем более абсурдным, что от мира вокруг не исходило никакой ощутимой опасности. «Хеннелора» была жива и здорова, все ее системы вели себя нормально, и даже доисторическая спутниковая связь работала на удивление хорошо — как древний джинн, дождавшийся наконец клиента.

Я закричал, и моя голова стала яростно мотаться во все стороны, словно стараясь оборвать ножку шеи. Слезы залили мои боевые очки, сделав мир вокруг мутным и размытым. Я даже испугался, что не смогу управлять «Хеннелорой».

У меня не укладывалось в голове, как я могу вот так запросто взять и потерять это свое второе — или, скорее, первое тело. Боль была такой же сильной, как в тот день, когда ушла Кая. Меня скрутило, как орка, настигнутого пушечной очередью с неба.

Особенно же непереносимым было понимание того, что сказала бы по поводу моих терзаний Кая (а я провел с ней достаточно волшебных ночей, чтобы знать это почти дословно): «если разобраться, летающая задница, твоя драма сводится к тому, что одна машинка не может нащупать электромагнитными полями другую, а жирный тюлень, к которому приходит отчет от ржавого спутника, рыдает на лежбище вдали…»

Потом я успокоился — и во мне пробудился Летчик. Словно в меня сошел дух одного из древних азиатских пилотов, хладнокровно уходивших в атаку, зная, что пути назад нет.

Я понял, что они испытывали в такие минуты. Каждая секунда превратилась в маленькую жизнь, цифры на маниту наполнились небывало четким смыслом, а маленькая Кая с виртуальной фотографии над датчиком высоты ожила — и послала мне улыбку с вершины ослепительного пика сучества и соблазна.

И тогда я понял, что с самого начала было скрыто на дне моего сознания. Я понял, зачем я хочу ее найти.

Не для того, чтобы она вернулась ко мне. Это было невозможно. И не для того, разумеется, чтобы убить — это тоже было неосуществимо, ибо ее онтологический статус, как сказал бы покойный Бернар-Анри, был небытием с самого начала. Но если я не мог вернуть Каю в свое бытие, ее могла забрать с собой моя «Хеннелора».

А Грым отлично подходил на роль провожатого.

Как только это решение выкристаллизовалось в моем уме, все дальнейшее стало простым. Я вычислил оставшееся мне время с включенным и отключенным камуфляжем; при временном использовании маскировки результат должен был оказаться где-то посередине. Я очень надеялся, что времени мне хватит, поскольку Грым сильно снизился и летел теперь совсем медленно — видимо, цель была близка.

Мне все труднее становилось держаться внизу — а лететь на одном уровне с ним было рискованно: я стал бы заметен на фоне яркой полосы заката (последний день в небе, сказал кто-то в моем ухе). Когда Грым спустился еще ниже, я зашел вбок и поднялся вверх — и мне пришлось включить камуфляж. Небо было еще слишком светлым.

Я совсем не представлял, что это за места — только видел вдалеке горы, озаренные огнем уходящего солнца. Между горами клубился синий туман, и мне пришло в голову, что это похоже на облака, ложащиеся спать (это не креативный доводчик — я правда так подумал в ту минуту). Простор, прекрасный бесконечный простор — и всякий взгляд на него напоминал, что мое волшебное око вот-вот закроется навсегда.

А потом я заметил впереди огни.

Их, собственно, трудно было не заметить в сгущающемся внизу сумраке. Яркие электрические лампы горели длинным пунктиром — лампа через каждые сто метров или около того. Видимо, Грыма ждали — или, может быть, эти огни горели тут всегда. Как летчик, я отметил, что при всей своей примитивности это удобная система навигации — такую цепь невозможно было пропустить с высоты. Грыму достаточно было подняться в воздух из старого карьера — и ветер, как река, сам доставил его в пункт назначения. Наверно, и время отправления было рассчитано так, чтобы он достиг цели в сумерках, когда сигнальные огни легко различить.

Грым, видимо, заметил огни — его шар резко пошел вниз.

Кабинка коснулась земли на лесной опушке, и он сразу выскочил наружу.

К нему уже бежали.

Сперва я не понял, откуда взялись эти люди. Потом я заметил на границе поля и леса крытый корой навес, где было привязано несколько лошадей. Полагаю, сердце Грыма возрадовалось, поскольку выглядели встречающие примерно так, как могли бы «древние урки» — если допустить, что такой народец действительно существовал где-то за пределами оркской историографии.

На них были перепоясанные темные халаты. Некоторые были вооружены арбалетами и висящими на поясах ножами. При увеличении я заметил, что у них странные прически — перетянутый пестрой лентой узел волос на затылке.