Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Слушайте, — произнес незнакомец, грозно схватывая старика за руку, — я хочу жизни за жизнь, и вот теперь здесь одна. Мой ребенок умирал на глазах своего отца несравненно более мучительной и продолжительной смертью, чем та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этот молодой поноситель чести своей сестры. Вы смеялись, — смеялись в лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку, — смеялись над нашими страданиями. Как вы теперь о них помышляете? Смотрите сюда, смотрите!

Говоря это, он указывал на море. Слабый крик пронесся над водой: последнее мощное усилие утопавшего взволновало на несколько мгновений рябившие волны, а затем то место, где он канул в свою преждевременную могилу, сравнялось и сгладилось с окружающей водой…

Спустя три года после этого какой-то джентльмен вышел из собственного экипажа у дверей одного лондонского стряпчего, известного в то время публике за не совсем чистого малого в своем ремесле, и попросил у него особого совещания по весьма важному делу. Посетитель был, очевидно, еще в первой поре молодости, но его лицо было бледно, тревожно и убито, так что и без острой наблюдательности дельца стряпчему легко было догадаться при первом же взгляде на гостя, что болезнь или иные страдания совершили больше перемен в его наружности, чем то могла произвести рука времени в двойной против прожитой им жизни период.

— Я хочу поручить вам одно судебное дело, — сказал незнакомец.

Стряпчий поклонился почтительно и кинул взгляд на большой пакет, который был в руках у джентльмена. Посетитель заметил этот взгляд и продолжал.

— Это не совсем обыкновенное дело, и мне пришлось много хлопотать и издержать денег, пока эти бумаги достались мне в руки.

Стряпчий взглянул еще тревожнее на пакет; посетитель, развязав шнурок, опутывавший бумаги, выложил на стол множество расписок, копий с условий и других документов.

— Как вы увидите, — продолжал посетитель, — этот господин, имя которого стоит на документах, несколько лет тому назад занял под них большие суммы денег. Между ним и теми людьми, в руках которых первоначально находились эти бумаги и от которых я перекупил их все за цену тройную и четверную против их настоящей стоимости, подразумевалось соглашение, что все эти обязательства будут возобновляться по истечении известного периода. Но такое условие не выговорено нигде формальными актами; он же потерпел в последнее время большие потери, и если все эти требования падут на него одновременно, они сокрушат его окончательно.

— Общая сумма доходит до нескольких тысяч фунтов, — сказал стряпчий, разбирая бумаги.

Это верно, — отвечал незнакомец.

— Что же следует делать? — спросил стряпчий.

— Что делать! — возразил клиент с большим волнением. — Пустить в ход каждый рычаг закона и каждую проделку, которую может изобресть ум, а мошенничество исполнить; употребить и честные, и подлые средства, — все открытое узаконенное преследование, поддержанное всей изворотливостью его самых сметливых исполнителей. Я хочу, чтобы он умер тяжкой и медленной смертью. Разорите его, продайте его земли и товары, выживите его из дома, оторвите от очага и сделайте его нищим на старости лет, пусть он умрет в долговой тюрьме!

— A издержки, дорогой сэр, все издержки, необходимые, чтобы довести до конца такое сложное дело, — заметил стряпчий, приходя в себя после минутного оцепенения. — Если ответчик умрет на соломе, кто заплатит за расходы, сэр?

— Назначайте сумму, — проговорил незнакомец, дрожа так сильно от волнения, что рука его едва сдерживала перо, которое он схватил при этих словах. — Какую угодно сумму, и она ваша. Не бойтесь называть ее, любезный! Я не сочту ее большой, если вы выиграете мое дело.

Стряпчий назначил наудачу очень большую сумму, в виде задатка, который мог бы обеспечить его в случае проигрыша дела — но назначил ее более с целью удостовериться, до каких издержек в действительности расположен идти его клиент, чем в предположении, что тот удовлетворит его требование. Однако незнакомец написал тотчас же чек на своего банкира, пометив всю сумму сполна, и ушел.

По чеку было выплачено как следует, и стряпчий, находя своего странного клиента таким человеком, на которого можно было положиться, принялся серьезно за свою работу. Прошло два года после этого разговора, и мистер Гейлинг частенько просиживал целые дни в конторе своего стряпчего, наблюдая за накоплением бумаг и прочитывая с блестящими от радости глазами, одно за другим, то укорительные письма, то просьбы о небольшой отсрочке, то представления о неизбежном разорении, грозившем ответчику. Эти бумаги стали появляться с тех пор, как на должника посыпались иск за иском, процесс за процессом. На все моления, хотя бы о краткой отсрочке, был один ответ: деньги должны быть уплачены. Земли, дома, движимое имущество — все пошло, в свою очередь, на удовлетворение многочисленных требований, и сам старик был бы засажен в тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительности полиции и бежать.

Неумолимое злорадство Гейлинга вместо того, чтобы утоляться успехом преследования, возрастало с разорением его врага. Когда же он узнал о побеге старика, бешенство его перешло всякие пределы. Он скрежетал зубами и осыпал страшными проклятиями людей, которым было поручено произвести арест. Он был сравнительно успокоен лишь повторными уверениями, что беглец будет непременно отыскан. Повсюду были разосланы агенты для его поимки; для открытия места его убежища были пущены в ход все хитрости, какие только можно было изобрести, но все было напрасно. Прошло с полгода, а убежище старика все еще не было открыто.

Наконец, однажды поздно вечером в квартиру стряпчего явился Гейлинг, которого не было видно уже несколько недель, и послал сказать ему, что его желает немедленно видеть один джентльмен. Прежде, чем стряпчий, узнавший его по голосу, успел приказать слуге впустить его, он кинулся вверх по лестнице и вбежал в гостиную, бледный и едва переводя дух. Затворив за собою дверь, чтобы его не услышали, он опустился в кресло и проговорил шепотом:

— Тс! Я его нашел, наконец!

— Неужели? — спросил стряпчий. — Прекрасно, дорогой сэр, прекрасно.

— Он скрылся в жалкой лачужке в Кэмден-Тоуне, — продолжал Гейлинг, — и, может быть, это лучше, что мы потеряли его из виду, потому что он жил тут все это время совершенно один, в самой отвратительной нищете… он беден, очень беден.

— Очень хорошо, — сказал стряпчий. — Вы хотите, чтобы его арестовали завтра, конечно?

— Да, — отвечал Гейлинг. — Впрочем, нет, стойте! Послезавтра. Вы удивляетесь моему желанию отложить арест, — продолжал он с ужасной усмешкой, — но я позабыл кое-что. Послезавтрашний день памятен в его жизни: пусть он настанет.

— Хорошо, — сказал стряпчий. — Вы сами напишете инструкции полицейскому чиновнику?

— Нет, пусть он встретится со мною здесь, в восемь часов вечера; я сам пойду с ним.

Встреча состоялась в назначенный вечер. Они сели в наемную карету и велели извозчику остановиться на том углу старой Панкрасской дороги, на котором стоит приходский рабочий дом. В то время, когда они вышли из экипажа, было уже почти темно; направясь вдоль глухой стены перед фасадом ветеринарного госпиталя, они повернули в боковой переулок, который зовется или звался в то время Малой Школьной улицей и который, не знаю, как теперь, но тогда был порядочно пустынным местом, окруженным почти все одними полями да рвами.

Нахлобучив себе на глаза свою дорожную шляпу и закутавшись в плащ, Гейлинг остановился перед самым беднейшим домиком в улице и постучался тихонько в двери. Ему тотчас же отворила какая-то женщина и поклонилась ему, как знакомому; Гейлинг шепнул полицейскому, чтобы он оставался внизу, а сам тихо взобрался на лестницу и, отворив дверь в комнату, прямо вошел в нее.

— Предмет его розысков и неугасавшей ненависти, в настоящую минуту уже дряхлый старик, сидел за голым сосновым столом, на котором тускло горела заплывшая сальная свеча. Старик, испуганный внезапным появлением незнакомца, ухватился за стол, его слабые ноги дрожали.

— Зачем вы пришли сюда? — сказал он. — Здесь прозябает нищета. Чего вы ищете тут?

— Вас! Я желаю говорить с вами, — отвечал Гейлинг.

И, сказав эти слова, он сел на стул у противоположного угла стола и, сняв свою шляпу и откинув воротник шинели, открыл свое лицо.

Увидев это знакомое лицо, старик внезапно потерял способность говорить. Он откинулся назад на своем стуле и, сложив обе руки на груди, вперил в Гейлинга пристальный взгляд, в котором выразилось омерзение и ужас.

— Шесть лет тому назад, — сказал Гейлинг, — в этот же самый день я взял у вас дорогую для вас жизнь в возмездие за жизнь моего ребенка. Над безжизненным трупом вашей дочери, старик, я поклялся, что и она будет отомщена. Ни на один час я не забыл о своей клятве, и если бывали мгновения, когда ослабевала моя жажда мщения, я припоминал страдающий безропотный взгляд моей жены и изможденное от голода лицо моего ребенка, — слабость пропадала во мне, и я снова твердо шел к своей цели. Первый акт возмездия совершился — вы его хорошо помните; нынче будет последний.