Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков - Марина Сербул

У Петрушки большой горбатый нос, красная рубашка и колпак с бубенчиками. Пронзительным голосом он обращается к публике: «Я Петрушка, Петрушка, веселый мальчуган! Без меры вино пью, всегда весел и пою: Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!»

Невзыскательные зрители живо реагировали на грубоватый юмор кукольников, их забавляла

Комедия не мудрая,

Однако и не глупая,

Хожалому, квартальному

Не в бровь, а прямо в глаз! <… >

Хохочут, утешаются

И часто в речь Петрушкину

Вставляют слово меткое,

Какого не придумаешь,

Хоть проглоти перо!

«Козой» называли актера, на голове которого было укреплено сделанное из мешковины грубое подобие козьей головы. Барабанщик – чаще всего отставной солдат, в обязанности которого, кроме непосредственного участия в представлении, входило зазывать публику барабанным боем. Иногда оба персонажа объединялись, что произошло и здесь, в один – козу-барабанщицу» (Л. Розанова).

Как и в дворянском свете, среди низовой публики всегда бывали желающие познакомиться с актерами, заглянуть за кулисы («Как кончится комедия, / За ширмочки пойдут…»). Однако дистанции между зрителями и актерами, столь показательной для «онегинской» эпохи, в народном театре не существовало. И это отмечает Некрасов: любители общаться с петрушечниками «целуются, братаются, / Гуторят с музыкантами…».

Все бытовые оценки в «Кому на Руси…» выполнены не только со знанием дела, с достоверностью мельчайших подробностей, но и, это следует особо отметить, глазами «человека из толпы», живо и непосредственно воспринимающего все, что он наблюдает.

Помещики

Рассказ помещика начинается с упоминания о знатности рода Оболт-Оболдуевых, насчитывающего не менее трехсот лет. И хотя отсчет начинается с прапрадеда, попавшего в летописи благодаря тому, что хотел он поджечь Москву и пограбить казну, тем не менее рассказчик вне всякого сомнения принадлежит к столбовым дворянам, а возможно, даже и к боярам.

Сцены беспечального помещичьего житья, живописуемые Оболт-Оболдуевым, принадлежат определенному времени. Это «золотой век» дворянства – вторая половина XVIII – начало XIX столетия.

Род Оболт-Оболдуевых, судя по ностальгическим описаниям рассказчика, возможно и преувеличенным, процветал именно в эти годы. Но сам Оболт-Оболдуев все это великолепие относит к совсем недавнему времени:

…какие праздники,

Не день, не два – по месяцу

Мы задавали тут.

Свои индейки жирные,

Свои наливки сочные,

Свои актеры, музыка,

Прислуги – целый полк!

Пять поваров да пекаря,

Двух кузнецов, обойщика,

Семнадцать музыкантиков

И двадцать два охотника

Держал я…

Подобный образ жизни в середине XIX века был доступен весьма немногим помещикам. Для этого нужно было располагать огромным состоянием, хотя порой в желании перещеголять друг друга и невельможные богачи продавали свои земли, закладывали и перезакладывали их, не задумываясь о будущем. И все же к описываемому Некрасовым времени такие примеры были единичны: большинство знатных родов оскудело, а новые богачи такого размаха не имели.

Да и сам Оболт-Оболдуев тоже проговаривается, повествуя о «золотом времени» как о безвозвратно минувшем:

… и жили мы

Как у Христа за пазухой,

И знали мы почет. <… >

Пойдешь ли деревенькою —

Крестьяне в ноги валятся…

Но вот исчезло крепостное право, и помещик утратил передающееся по наследству чувство превосходства над «быдлом». Как жить дальше, он не знает, ибо ни к какому делу не приспособлен, а капитал быстро тает.

Нам чувства деликатные,

Нам гордость внушена!

Сословья благородные

У нас труду не учатся.

И Оболт-Оболдуев вовсе не исключение из общего порядка. Герой гончаровского романа «Обломов» (1859) признается, что он не имеет ни малейшего представления, как и когда сеют, пашут или убирают урожай. Обломов не прожигает жизнь в пирах и охотах, он просто вольготно нежится на диване, но тем не менее он твердо уверен, что его нельзя сравнивать с другими. «Другие» могут питаться кое-как и тянуть унылую служебную лямку, а Илья Ильич выше этого, и одно только сравнение с «другими» выводит его из себя. Даже если дворянин и желал заняться чем-то стоящим, то из этого все равно почти ничего не получалось, ибо его не приучали к систематическому труду, подобно Райскому в романе того же Гончарова «Обрыв» (1869).

Какой-либо вины в том, что он «коптил… небо Божие», Оболт-Оболдуев не чувствует, перелагая ответственность за собственную никчемность то ли на царя, то ли на Бога.

А если и действительно

Свой долг мы ложно поняли,

И наше назначение

Не в том, чтоб имя древнее,

Достоинство дворянское

Поддерживать охотою,

Пирами, всякой роскошью

И жить чужим трудом,

Так надо было ранее

Сказать…

По-детски сокрушаясь и стеная, Оболт-Оболдуев все же смиряется с новыми обстоятельствами и даже снисходит до разговора с «хамами», которых с издевкой величает то «господами», то «гражданами». А «Последыш» князь Утятин не может и представить себе, что с отменой крепостного права он уже не волен распоряжаться судьбами крестьян.

Господский срок – вся жизнь раба!

Забыли, что ли, вы:

Я Божиею милостью,

И древней царской грамотой,

И родом, и заслугами

Над вами господин!..

Подобные случаи в начале шестидесятых годов были не столь уж и редки. «Почти так же болезненно воспринял реформу и отец поэта Алексей Сергеевич Некрасов. Он до самой смерти так и не примирился с отменой крепостного права. Алексей Сергеевич судился со своими крестьянами, но дело проиграл. Свое поражение в борьбе с ними он не перенес и через 17 дней после введения уставной грамоты – 30 ноября 1862 года – скончался» (Н.К.Некрасов). Были и другие примеры нежелания помещиков считаться с реальностью и принять новые социальные условия.

«Странники и богомольцы»

Познакомимся с еще одним «сословием», изображенным в поэме, со странниками и богомольцами.

Бездомного, безродного

Немало попадается

Народу на Руси…

Одна из причин бродяжничества – безземелье. В беседе с крестьянами священник упоминает о скудости крестьянских угодий, где, несмотря на титанические усилия пахаря, «родится хлеб сам-друг». Частыми бывали и неурожайные годы – из-за засухи, холодов или затяжного ненастья. И тогда мужикам оставалось одно – идти по миру.

…целые селения

На попрошайство осенью

Как на доходный промысел

Идут: в народной совести

Уставилось решение,

Что больше тут злосчастия,

Чем лжи…

Вот что по этому поводу писал А. Энгельгардт, автор публицистической книги «Из деревни», которая начала печататься еще в некрасовских «Отечественных записках» в 1872 году и была закончена 10 лет спустя. Свидетельство Энгельгардта особенно ценно, и вот почему. Энгельгардт – видный ученый, химик, был уволен из Петербургского университета за поддержку студенческих волнений 1870 года, и ему было запрещено проживание в столицах и университетских городах. Пришлось ему уехать в родовое поместье в Смоленской губернии и, поскольку был он человеком редкой энергии и трудолюбия и не умел сидеть без дела, заняться сельским хозяйством, возрождать захиревшее без хозяйского глаза имение.

Энгельгардт поставил дело на научную основу и добился успеха в сравнительно короткий срок. Свои впечатления от деревенской жизни и общения с крестьянами он изложил в упомянутой книге. Новоявленный хозяин искренно сочувствовал бедственному положению мужиков и неоднократно оказывал им всяческую помощь, вникая в нужды сельского мира. Даже по отзыву Ленина, который категорически не принимал политических взглядов Энгельгардта и опровергал их, книгу последнего отличает «замечательная трезвость… взглядов, простая и прямая характеристика действительности».

Итак, предоставим слово автору «Из деревни». Вот что писал он: «В нашей губернии и в урожайные годы у редкого крестьянина хватает хлеба до нови: почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, то посылают детей, стариков, старух в «кусочки» – побираться по миру. <… > В конце декабря ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками: идут и едут, дети, бабы, старики, даже здоровые ребята и молодухи. <… > Совестно молодому парню или девке, а делать нечего – надевает суму и идет в мир побираться. <… > Хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы. Понимаете – нет работы. «Побирающийся кусочками» и «нищий» – это два совершенно разных типа просящих милостыню. Нищий – это специалист; просить милостыню – это его ремесло. Он большею частью не имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства и вечно странствует с места на место, собирая и хлеб, и яйца, и деньги. <…> У побирающегося кусочками есть двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды – у него только нет в данную минуту хлеба, когда в будущем году у него будет хлеб, то он не только не пойдет побираться, но сам будет подавать кусочки, да и теперь, если перебившись с помощью собранных кусочков, он найдет работу, заработает денег и купит хлеба, то сам будет подавать кусочки».