Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура - Павел Георгиевич Носачёв

на текстах, в нем важны музыка, манера исполнения, создающие мрачную атмосферу, и отдельные слова, типа повторяющегося припева «Moonchild / Lower me down», именно это привлекает внимание слушателя в первую очередь.

По подобной схеме работают не только готические артисты. Например, российская рок-группа КняZz активно использует образы вампиров, вурдалаков, чернокнижников, нечисти, магии; такие персонажи, как Калиостро, Вий, медуза Горгона, Влад Дракула, – частые гости в их текстах. По сравнению с КняZz Inkubus Sukkubus и Fields of the Nephilim вполне серьезны, отечественная группа делает из отсылок к эзотерической мифологии карнавал, показывая, что для них это игра в буквальном смысле слова.

Но рассматриваемая модель не ограничивается лишь простыми случаями. Далее обратимся к двум примерам более изощренной игры.

БГ

Творчество Бориса Гребенщикова всегда оценивалось неоднозначно. И оценки как среди критиков, так и среди слушателей часто были полярными. Пожалуй, одним из первых на эту неоднозначность указал Артемий Троицкий:

…когда первое очарование прошло, обнаружились дыры и дырочки. Все же БГ, как мне кажется, скорее поэт одной-двух строчек, чем целого стихотворения. «Хотя бы один, кто мог бы пройти ее путь» (что за путь, мать вашу?) «или сказать, чем мы обязаны ей?» (с какой стати? Или я дурак, или это словесный понос)490.

Исследователи русского рока отмечают, что творчество Гребенщикова «одно из самых непонятных, неоднозначных и с трудом поддающихся литературоведческому анализу»491, а сам Гребенщиков – «сноб, не упускающий случая продемонстрировать „своего лица необщее выраженье“ и эзотерические познания»492. В романе Виктора Пелевина «Чапаев и пустота» есть такой отрывок:

Восемь тысяч двести верст пустоты, – пропел за решеткой радиоприемника дрожащий от чувства мужской голос, – а все равно нам с тобой негде ночевать… Был бы я весел, если б не ты, если б не ты, моя Родина-Мать… Володин встал с места и щелкнул выключателем. Музыка стихла. «Ты чего выключил?» – спросил Сердюк, поднимая голову. «Не могу я Гребенщикова слушать, – ответил Володин. – Человек, конечно, талантливый, но уж больно навороты любит. У него повсюду сплошной буддизм. Слова в простоте сказать не может. Вот сейчас про Родину-Мать пел. Знаешь, откуда это? У китайской секты Белого Лотоса была такая мантра: „абсолютная пустота – родина, мать – нерожденное“. И еще как зашифровал – пока поймешь, что он в виду имеет, башню сорвет»493.

Приведенные строки – одна из первых эксплицитных расшифровок истоков творчества Гребенщикова, потом, взявшись за эту нить Ариадны, многие исследователи русского рока стали изучать лабиринт гребенщиковских песенных отсылок494.

Прежде всего отметим, что Гребенщиков всегда рассматривал себя как проект, который необходимо раскручивать, создавая особый имидж. В таком контексте он сформировал из себя «тысячеликого героя», принимающего образы восточного гуру, всеядного ньюэйджера, богоискателя, пребывающего в вечном поиске, мистификатора, подчеркивающего свое интеллектуальное превосходство, православного христианина, индуиста и т. п. Квинтэссенцией образа стал созданный из имени и фамилии Бориса Гребенщикова псевдоним БГ. Напомним, что в церковнославянском так обозначается на письме слово «Бог» (бг҃ъ). Но главным средством создания образа Гребенщикова был не его внешний облик или манера вести себя на публике – суть образа сформировала его песенная лирика, многомерная, интертекстуальная, перенасыщенная символами из разных культур и религиозных традиций, именно выраженный в его текстах особый мифопоэтический взгляд на мир заложил основу восприятия ее автора.

Игра в его текстах богата отсылками, ведущими как к религиозным и эзотерическим учениям, так и в пустоту. Гребенщиков будто предлагает слушателям испытать себя на прочность, разгадать тайные пласты, заложенные им в тексты. Эта игра очень увлекает, ибо слушатель ощущает себя адептом некоего тайного знания, стремящимся пройти инициацию в смысл новой песни. Иными словами, творчество Гребенщикова строится на идее эзотерического, понимаемого вполне буквально: как знание, доступное лишь избранным. В основе метода работы с эзотеризмом у Гребенщикова лежат два принципа: разрыв шаблона и мифология строфы. Оба принципа близки и почти всегда употребляются совместно.

Разрыв шаблона призван вызывать у слушателя шоковое ощущение от сопоставления несопоставимых понятий; при этом сами понятия практически всегда содержат смутные религиозные и эзотерически отсылки, так что, примиряя их, слушатель с неизбежностью должен выстроить для себя какой-то новый миф. Например, классическая игра неясных противоположностей хорошо заметна в «Науках юношей» («Любимые песни Рамзеса IV», 1991):

Науки юношей питают,

Но каждый юнош – как питон,

И он с земли своей слетает,

Надев на голову бидон.

Понятно, что питон и бидон неплохо рифмуются, но в смысловом плане перед слушателями вереница непримиримых противоположностей. Или в «Деле мастера Бо» («День Серебра», 1984) через всю песню идет смешение буддийских и христианских аллюзий:

Поздно считать, что ты спишь,

Хотя сон был свойственным этому веку.

Время сомнений прошло,

Благоприятен брод через великую реку…

И чуть дальше:

Они звонят тебе в дверь – однако входят в окно,

И кто-то чужой рвется за ними следом…

Они съедят твою плоть, как хлеб,

И выпьют кровь, как вино.

Так в песне одновременно даны отсылки к буддийскому просветлению, стандартно обозначаемому как брод через Нирвану, и христианской Евхаристии, все они в свою очередь вписаны в повседневную жизнь нашего современника.

Мифология строфы использует строфу как единое пространство разворачивания отдельной эзотерической или религиозной отсылки. Например, в песне «Русская нирвана» («Кострома Mon Amour», 1994), в частности, есть такие строки:

Горят кресты горячие на куполах церквей,

И с ними мы в согласии, внедряя в жизнь У Вэй.

Дальнейший текст песни более цельный и систематически отсылает к соединению буддистских практик с русским культурным контекстом, но строфа про У Вэй, даосский принцип Недеяния, вводит слушателя в третий смысловой контекст, и далее приходится ломать голову над тем, как примирить буддизм и даосизм, православие и даосизм, православие и буддизм и т. п. Или в песне «По дороге в Дамаск» («Лилит», 1997) есть такие слова:

Она сказала: «Пойдем со мной».

Они шли по морю четырнадцать дней,

Слева вставала заря.

И теперь они ждут по дороге в Дамаск,

Когда ты придешь в себя.

Тут сразу вводится множество противоположностей и отсылок: хождение по воде и название песни – к Новому Завету, но при этом хождение связано со вполне конкретным отношением к возлюбленной,