Мизери - Стивен Кинг

Ты же крутой парень, сказал он себе однажды после комплекса изнурительных упражнений по поднятию и опусканию машинки. Руки дрожали, обрубок большого пальца немилосердно ныл, лоб покрылся тонкой пленкой пота. Ты – крутой ковбой, ты должен одолеть старого беззубого шерифа. Вот только одной буквы уже нет, и я замечаю, что еще некоторые – «т», например, «е» и еще «г» начинают странно себя вести… Шатаются то вправо, то влево, то выпрыгивают над строкой, то спотыкаются. Почему-то, мой друг, мне кажется, что на этот раз старый шериф возьмет верх. По-моему, этот дряхлый старикан тебя побьет… и сука, наверное, об этом знает. Может, поэтому она и отрубила мне палец. Говорят, сумасшедший – еще не значит тупой.

Его утомленные глаза внимательно разглядывали машинку.

Вперед. Можешь сломаться совсем. Все равно я закончу. Если она тебя заменит, я поблагодарю ее от души, а если нет – что ж, у меня еще остались пальцы.

И только кричать я не буду.

Я не буду кричать.

Я.

Не буду.

12

Я не буду кричать.

Он сидел у окна, он уже окончательно проснулся, он уже понимал, что полицейский автомобиль на подъездной дорожке столь же реален, сколь реальной была когда-то его левая ступня.

Кричи! Кричи же, черт тебя побери!

Ему хотелось кричать, но запрет был серьезен – слишком серьезен. Он не мог открыть рот. Он попытался открыть рот и увидел коричневые брызги бетадина, разлетающиеся с лезвия электроножа. Он попытался открыть рот и услышал скрежет топора о кость, увидел мягкую вспышку спички, высветившую слово Bernz-O-matiC.

Он попытался открыть рот и не смог.

Попытался поднять руки. Не смог.

Жуткий стон вырвался из его сжатых губ, руки его слегка стукнули по доске по обе стороны «Ройала», но это было все, чего он смог добиться, все, что он мог сделать, чтобы повлиять на свою судьбу. В прошлом он не испытал ничего столь же страшного – за исключением разве что мгновения, когда попробовал подтянуть левую ногу, а ступня не двинулась с места, – как это ощущение неподвижности. В реальном времени прошло секунд пять, ну, не больше десяти. Но в своем внутреннем времени Пол Шелдон прожил долгие годы.

Перед ним предстала реальная возможность спасения; ему оставалось разбить окно, сломать замок, которым эта сука замкнула ему рот, и заорать: Помогите, помогите, спасите меня от Энни! Спасите меня от богини!

Но другой голос внутри него кричал: Энни, я буду хорошим! Я не буду кричать! Я буду хорошим, буду хорошим во имя богини! Я обещаю не кричать, только не надо больше отрезать куски от моего тела! Знал ли он, знал ли прежде, насколько она изуродовала его, какую часть его истинного «я» – его светлого духа – она ампутировала? Он знал, что жил в состоянии непрекращающегося страха, но знал ли он, какую часть своей сильной когда-то личности он утратил?

Одно он знал почти наверняка – с ним не все в порядке, и дело не только в параличе языка, так же как и с книгой не все в порядке, и не только по причине отсутствующих букв, или лихорадки, или несообразностей сюжета, или даже утраты мужества. Истина слишком проста, страшная истина слишком проста. Он умирает дюйм за дюймом, но смерть не так страшна, как он думал прежде. Страшнее было то, что он угасал, становился умственно отсталым.

Не кричи! – заорал голос внутри него, и в ту же секунду полицейский открыл дверцу патрульного автомобиля и вышел, поправляя фуражку. Он был молод, не старше двадцати двух или двадцати трех, и на нем были темные очки, черные и блестящие, похожие на два нефтяных пятна. Он помедлил, чтобы поправить складки на форменных брюках цвета хаки, а в тридцати ярдах от него мужчина с голубыми глазами на бледном, заросшем бакенбардами и изрезанном старческими морщинами лице наблюдал за ним из-за оконного стекла, стонал сквозь сжатые губы и бессильно барабанил пальцами по доске, лежащей на ручках инвалидного кресла.

не кричать

(кричи же)

кричи и потом все может быть кончится

(не кончится это не кончится пока я не умру этому мальчику не справиться с богиней)

Боже мой, Пол, неужели ты уже умер? Кричи, трусливый сыкун! КРИЧИ, КУСОК ДЕРЬМА, КРИЧИ!!!

Он услышал, как губы его разомкнулись. Он набрал воздуха в легкие и закрыл глаза. Он еще не знал, что из его попытки выйдет, – да так и не узнал, пока не вышло кое-что.

– АФРИКА! – закричал Пол. Дрожащие ладони взметнулись над доской и сжали виски, как будто стараясь предотвратить взрыв черепа. – Африка! Африка! Помогите! Помогите! Африка!

13

Он разлепил глаза. Полицейский разглядывал дом. Пол не видел его глаз за солнечными очками, но наклон его головы выражал растерянность. Он шагнул вперед, остановился.

Пол взглянул на лежащую перед ним доску. Слева от пишущей машинки стояла тяжелая керамическая пепельница. Наверное, когда-то она была полна измятых окурков; сейчас она не содержала ничего более вредного для здоровья, чем канцелярские скрепки и флакончик с белым составом для удаления опечаток. Пол схватил пепельницу и швырнул ее в оконное стекло. Осколки полетели наружу. Из всех звуков, которые слышал в жизни Пол, этот полнее других ассоциировался со свободой. Стены темницы рухнули, подумал он сквозь головокружение и закричал:

– Сюда! На помощь! Берегись женщины! Она сумасшедшая!

Полицейский повернулся в его сторону. Его нижняя челюсть отвисла. Он достал из нагрудного кармана какой-то предмет, который мог быть только фотографией. Он посмотрел на фотографию и бросился бежать по подъездной дорожке к дому. Там он произнес единственные четыре слова, которые Пол услышал от него, последние четыре слова, которые от него кто-либо слышал. Ему еще предстояло издать несколько нечленораздельных звуков, но ни одного настоящего слова уже не будет.

– Ах черт! – выкрикнул полицейский. – Это вы!

Пол настолько сосредоточил внимание на полицейском, что заметил Энни лишь тогда, когда было уже слишком поздно. А когда он увидел ее, его охватил сверхъестественный ужас. Энни превратилась в богиню, в существо, соединяющее в себе женщину и газонокосилку, в злобного кентавра женского пола. Бейсбольная кепка свалилась с ее головы. Ее лицо словно застыло, искаженное яростным рычанием. В руке она держала деревянный крест. Этот крест она недавно водрузила на могиле коровы – он не мог припомнить, Босси № 1 или № 2, – переставшей наконец мычать.