Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности - Генрих Вениаминович Сапгир

Володя не стал добиваться правды здесь в провинциальном кафе. Он сел у окна спиной к стойке, достал из‐за пазухи аптечную бутылочку спирта и плеснул в пиво. Отхлебнул, стер горькую пену с усов. Все стало на свое место. Единственное, что ему не нравилось в России – это пиво. Жигулевское, любимое народом, было похоже на мыльную воду в бане.

Идти к детям Майи – Жюлю и Жюли? Честно говоря, неохота: кукольный домик с собакой. С другой стороны, приедешь в Париж, а Майя здесь осталась. Можно переночевать у Мягковых, тоже далеко, в Аньере живут. К цыгану Хвосту в скват – много задолжал, с остальными разругался, рассорился, то есть не он рассорился, с ним рассорились, знать его не хотят. Все врет, говорят, и деньги занимает без отдачи. Да он всем отдаст. Будут деньги и отдаст. Разволновались.

…Узловатые черные стволы деревьев за окнами кафе были высветлены низким солнцем.

…Узкий проход к двери в стене под черепичной крышей. Жюль и Жюли возились в земле на маленькой площадке перед домом, отгороженной от соседей с трех сторон высокими крепостными стенами. Здесь уже стоял садовый стол, четыре стула и как раз оставалось место для розового куста.

– Мама была целый день, недавно уехала, – объявила Жюли. – Не хотите ли стаканчик вина, – с утвердительной интонацией.

Лохматая крупная собака вставала на задние лапы и лезла в лицо. И так захотелось оказаться подальше от этих мест, что пришлось пожертвовать своим более незначительным и скучным двойником, оставив его допивать черное вино из погреба хозяина и беседовать на тему, интересную Жюлю и Жюли, то есть о них самих. Эта пара была ему ну совсем не любопытна.

Душевное движение, такое сильное и отчаянное, будто он выдирался из плотной толпы, собравшейся слушать поп-звезду на Васильевском спуске.

Еще усилие, что-то блеснуло, и дядя Володя увидел себя, восседающим в углу за столиком в ресторане НАБОКОВ. К нему направлялся гарсон с широкой улыбкой на незначительном плебейском лице парижского гавроша.

Все-таки это уже было кое-что. Хозяин ресторана давно знаком. Кредит еще есть. Ощупал мамлеевский портфель: крест был тут. Деньги с них он получит.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Зал был невелик и разгорожен на секции. У барьеров перед столами стояли синие бархатные диванчики – плюс стулья, помещалось довольно много посетителей. Прикнопленный к стене висел плакат: Его Величество царь Николай Второй на фоне Эйфелевой башни. Царь был неправдоподобно румян и усат, настоящий русский. Или Киселев – ведущий телепрограммы.

На низкой эстраде три музыканта работали как оркестр. Потомки тех, старых, уехавших, делали вид, что отчаянно выплясывают – били ладонями о каблуки. Глазастая некрасивая псевдоцыганка с толстой накладной косой старательно делала вид, что поет.

Посетители, в основном русские эмигранты, изображали веселье, шум стоял такой, что беседующим приходилось перекрикивать друг друга. Создавалось впечатление, все делается единственно для того, чтобы поразить заезжего туриста. Пропади все пропадом: и фирма и жена в Екатеринбурге! – Запить, загулять, заплясать. Тем более, что шампанское в ресторане стоило очень дорого.

На дядю Володю оборачивались, с ним здоровались.

– Добрый вечер!

Две нахальные пропитые физиономии: художнички – Илья лохматый, Сашка лысоватый с оттопыренными ушами, взгляд привычно ищущий, с хитрецой. Сашка Воробьев, Илья по прозвищу Грязь, фамилия неизвестна.

– Заказать вина?

– Мы сегодня при деньгах.

– Не мы, а Толстый.

– Иди сюда, Аркадий.

Аркадий Вырин, актер, по прозвищу Толстый, оправдывал свое прозвище вполне. Он был крупный, обрюзглый с головой римского патриция. В бане бы ему сидеть, завернувшись в простыню, и пиво пить кружками. Даже какой-то банный дух от него шел. Навалился на стол.

– Водки и всем – пива дёми. Принципиально вина не заказываю, подадут какой-нибудь клошарской бурды, а счет подадут как за бургундское.

– Русский ресторан!

– Русский – для дураков французов!

– Снимаешься?

– Пробы сегодня были. Ричард Львиное сердце.

– Кого играешь?

– Старого нищего – Аркаша сгорбился и выдал губастую морду. Лучше бы он этого не делал, потому что у него и так было нечто кривое толстое, а сейчас весь кабак перекосило. Официант с подносом споткнулся и отлетел к стене. Художники дружно загоготали то ли над актером, то ли над официантом.

Дядя Володя уже посматривал сквозь очки на что-то длинноногое, там за столиком. Вертел головой, надеясь отыскать это – с длинным зеленым глазом. Вон, само его ищет, разумное. Как две намагниченные стрелки, они колебались, но по направлению друг к другу. Правда, досадная ноша. Ну да ладно! Завтра проснется – никакого креста, никакой мафии, одно заботливое окружение, тысяча любящих женщин, и все – одна мама – жена – любовница – сестра – дочь!

Эстрада между тем опустела. Два художника привычно ненавидели друг друга. Толстый подзадоривал. Дядя Володя и Лида, так звали длинноногую, сидели уже вплотную, пили и глядели друг на друга. Сначала пили на брудершафт. Несколько погодя, наоборот – на шафтебруд. Потом снова – на брудершафт, и обоим это очень нравилось.

С другой стороны стола:

– Будем вешать. Завтра же привезем.

– Думаешь, он нас повесит? Там у него знаешь кто висит!

– Повесит. Обоих повесит, куда он денется.

– У него хорошо висеть, престижно.

– Да, лишь бы повесил…

Разговор шел о престижной выставке.

Все шло – катилось по наезженному пути: под лапой напрягалась восхитительно гибкая узкая спина новой подруги. Да, да, она была похожа на осетрину – и по форме, и по видимой дороговизне. Впрочем, ему свою цену пока не выставила. Все равно знал, для него будет скидка.

Шум нарастал. Ресторанное веселье катилось пестрым колесом цыганской телеги, которую автор, кстати говоря, никогда не видел. Но сравнение помнит откуда-то. И если продолжать кулинарные метафоры, под низким потолком в ресторанной мутной сини металась ощипанная живьем курица – вернее, ее квохтание, придыхания и восклицания. Популярная русская песня, которую пела популярная русская певица, сама похожая на курицу, несмотря на то, что молодилась под девочку.

– Днем на Шан-Жализе ее видела. Подумала, обозналась.

– Перекрестись!

– И Крестинский тут.

– Муж ее – еврей, выкрест?

– Недавно в церкви Женьевьев де Буа крестился.

– Креста на вас нет, выдумываете!

– Вот те крест!

– Во Франции, видела, на всех крестах петухи.

– А на Риволи георгиевские кресты продают. Это же за храбрость в бою дается!

– Мой дед – казак. Как пошли они в атаку аллюр три креста!

– И рушник сохранил крестом вышитый.

–…А новый русский и говорит: вы этого атлета только с креста снимите.

– Что вы делаете?

– Крестословицу разгадываю.

– Южный Крест годится?

– Да не она это, эта на