Цветок камалейника - Ольга Громыко

— Перебьются! — равнодушно махнул рукой монах и, глянув на «йера», поправился: — Да куда им идти-то? Ночь, лес кругом…

— А мирского жилья рядом нет? — поинтересовался жрец.

— В двух часах пути на запад есть большое селище, откуда мы привозим еду и все необходимое для жизни и служения Двуединому. К тому же к нам постоянно тянутся паломники, дабы помолиться в благословенных стенах монастыря…

Брент разочарованно спрятался в капюшоне. Нет, слишком далеко. Разве что Привратница в очередной раз сменила направление — а с нее станется.

— Так ведь Иггр «равно слышит всех своих чад и отовсюду»? — не выдержав, съехидничал Джай.

— Э-э-э, не скажи! — «укоризненно» одернул его ЭрТар. — Одно дело просто так крикнуть, а вот если в бочку…

Монастырь и впрямь здорово смахивал на эту засолочно-бродильную утварь под соломенной шляпкой крыши. Марахан скривился, но, обманутый серьезными лицами парней, принял от «дурачков» не слишком лестную метафору.

— Наш настоятель сейчас в отъезде, — извиняющимся тоном пояснил он, распахивая ворота. — Поэтому общие вечерние моления отменены, каждый брат славит Двуединого в своей келье. Но если вы желаете, я могу созва…

— Нет, спасибо! — хором откликнулись гости. За сегодняшний день Иггру и так изрядно от них досталось, не стоит лишний раз его тревожить.

Уставший кис лег у крыльца, намекая хозяину, что пора бы и честь знать. Джай помог ЭрТару подняться и сделал вид, будто не замечает, как горец нависает на его плече.

— Хэй, а вещи-то мы так в лесу и забыли! — спохватился тот уже за порогом.

— Мы?! — возмутился обережник. — Это ты их отвязал!

— Но ты же это видел, ннэ?

— Я за тобой следить не нанимался!

— Завтра заберем, — одернул их жрец. — Никто их там не сворует.

Брат Марахан заглянул за дверь, вытащил из угла длинный посох и несколько раз стукнул им в потолок. Вверху кто-то завозился, охнул и затопотал по дощатому полу.

ЭрТар любопытно осмотрелся (Джай живо представил, как эта неугомонная зараза приподнимается из гроба на погребальном костре, дабы ревниво убедиться, что его поминки почтила вся родня, близкие друзья и лучшие враги). В прихожей, из которой вели три коридора, слабо коптил единственный факел. На полу лежал сплетенный из тростника коврик, на стене напротив входа висела доска с размашистой надписью углем: «Скваш не пить, самойлику не воскурять, песен похабных после леволуния не петь! Настоятель Бльк».

— Это для паломников! — поспешил уточнить монах. — Увы, не все из них проявляют должное благочестие, к тому же иногда у нас ночуют проезжие купцы…

Брат Марахан смутился еще больше. Лицензии на содержание постоялого двора у монастыря не было.

Неловкую паузу прервал заспанный прыщавый парень в мятой рясе, вывалившийся из левого коридора. Его тут же озадачили кучей поручений, включая брошенного во дворе барана, и монах повел гостей дальше, мимо длинного ряда келейных дверей. Монастырские тишина и темнота, пахнущие благовониями, действовали угнетающе, напоминая о храме и святилище.

Брат Марахан снова полез за ключом — дверь, перед которой он остановился, отличалась от прочих братом-близнецом замка на воротах.

— Здесь у нас трапезная, а вон за той занавесью — кухня, — пояснил монах, входя и зажигая стоящие на столе свечи от своей лампадки. — Присаживайтесь, гости дорогие!

Судя по размеру помещения, в обители жило не больше трех семериков человек. Иконы на стенах чередовались с расписными досками и травяными венками, вкусно пахнущими укропом.

Брат Марахан начал таскать из кухни объемистые судки, в скором времени уставив ими полстола.

— Разве сегодня какой-то праздник? — изумился Джай, приподнимая ближайшую крышку и обнаруживая под ней тушеного в моркови кролика.

— Ну… не сказать чтобы… это Двуединый ниспослал нам озарение в преддверие вашего визита! — нашелся монах.

Тут как раз подоспел служка — уже вполне бодрый, с приглаженными водой волосами. Брат Марахан немедленно спихнул на него хозяйственные хлопоты и уселся за стол напротив Брента.

— Благослови, Господи, сию скромную трапезу! — с чувством изрек он в потолок и поспешил вернуться взглядом к куда более интересной тарелке.

Потчевать гостей не пришлось — даже жрец набросился на еду, как будто решил отыграться за все двадцать шесть лет рабства. Кошак урчал под столом, комьями заглатывая холодную кашу с мясом, оставшуюся от монастырского обеда. Тишшу заискивающе вторил брат Марахан:

— …а фот иффо такая у нас, бфат Бфент, беда…

Жрец машинально кивал, не вслушиваясь, пока не спохватился, что у него выдурили согласие благотворительно осенить с утречка ирнами все монастырские поля, сарай с курами, яловую корову и самого брата Марахана «для всяческого здоровья и общей пользы». Впрочем, угрызения совести по этому поводу терзали Брента недолго: покинуть обитель он решил еще до рассвета и, разумеется, без ведома хозяев.

Убедившись, что дело сладилось и скормленные гостю яства не пропали зря, монах отбросил остатки смущения и начал упоенно расхваливать жизнь на свежем монастырском воздухе:

— Днем мы молимся, возделываем огородик, ухаживаем за скотиной, а по ночам, — Марахан надулся от гордости, — я пишу философский трактат…

Брент побледнел и раскашлялся.

— …о несомненной пользе и богоугодности плодовых наливок, — растерянно закончил монах. — Что с тобой, брат?

Жрец отрицательно мотнул головой и легонько похлопал себя по груди.

— Ничего, брат. Я просто пожадничал — все настолько вкусно, что немудрено откусить шире рта. Запить бы чем-нибудь…

Брат Марахан плутовато заулыбался и, подозвав служку, зашептал ему на ухо, горячо жестикулируя. Тот понимающе кивнул и вышел, спустя несколько минут вернувшись с большой корзиной и девушкой, которая помогала тащить оную за вторую ручку. Поставив корзину на стул, служка начал сноровисто извлекать оттуда бутылки всевозможных форм, цветов и размеров. Похоже, брат Марахан решил подробно ознакомить гостей с основными положениями своего трактата.

Откупорив одну из бутылей, монах помахал над горлышком ладонью, гоня запах к носу, прищурился и одобрительно кивнул.

Служка споро наполнил рюмки чуть ли не с верхом. Отказываться было неудобно, тем более что Марахан торжественно посвятил первый тост Двуединому, «кормильцу нашему и поильцу», особо выделив последнее слово.

Наливка оказалась ядреная до горючести, все поскорее кинулись ее заедать. Воодушевленный монах выбил пробку из следующей бутылки, прислужница обнесла гостей ломтиками сладкого сыра. Раскрасневшийся Джай потянулся хлопнуть ее по заду, но девица одарила его таким взглядом, что рука у обережника онемела до самого плеча. Приглядевшись внимательнее, парень понял, что на храмовую «помощницу» эта особа не похожа: высокая, худая, с неприязненно поджатыми губами и бледным лицом. Голова повязана кисейным платком, платье до самого пола, с длинными рукавами и глухим воротом, на шее крученая нитка с Иггровым знаком.