Манящая корона - Борис Алексеевич Давыдов

Вишневая наливка была такой вкусной и ароматной, что Эйрис далеко не сразу поняла: напиток не настолько безобиден, как кажется. Только когда старенький, потемневший комод, стоявший у входа, начал как-то странно крениться из стороны в сторону, когда в ушах раздался нарастающий звон, а собственный язык подозрительно отяжелел, до служанки дошло, что она попросту опьянела.

«О боги, какой стыд!» – запоздало спохватившись, подумала новоиспеченная нянька. А через пару секунд эта мысль вылетела из головы, сменившись другой, куда более приятной: «Ладно, в кои-то веки можно себя и побаловать!»

– Ну-ка, налей бабушке еще немного! – скомандовала она кучеру.

– Да какая же вы бабушка, госпожа Эйрис? – с притворным смущением запротестовал тот, проворно исполняя приказ. – Вы, прошу прощения, женщина крепенькая, в самом соку…

– Ой, ну и сказал! – захихикала нянька. – Ишь, бесстыдник, напоил старушку да еще насмехается…

– Я насмехаюсь?! Да ни за что на свете! Ваше здоровье, госпожа Эйрис!

– Спасибо, миленький! И ты будь здоров…

* * *

Отдельная зала для особо важных гостей, куда хозяин гостиницы привел Хранителя Печати и где его уже ждал Хольг, точно так же сияла чистотой и была обставлена с подобающей роскошью, а стол, покрытый белоснежной эсанской скатертью – непременным атрибутом любого состоятельного дома, – ломился от яств, точно за ним должны были встретиться не два человека, а по меньшей мере полдюжины.

Резные дубовые панели, тяжелые бархатные портьеры, красивые витражи и начищенные до блеска бронзовые светильники порадовали взор Шруберта, но обилие пищи произвело прямо противоположный эффект. Хорошее настроение исчезло без следа: граф с детства отличался отменным аппетитом и слыл гурманом, но в последние годы из-за расшалившейся печени вынужден был ограничивать себя, полностью отказавшись от многих любимых блюд – тех самых, которыми был буквально заставлен стол. И негодяю Хольгу это наверняка было известно! Хоть из уважения к его титулу и должности воздержался бы… ладно, что еще можно ожидать от презренного книжника и торгаша!

Почтительный, безупречно вежливый поклон Хольга привел Хранителя Печати в еще большее раздражение. Как ни странно, Шруберту было бы легче, ограничься заклятый враг небрежным кивком: тогда можно было бы с полным основанием ответить столь же пренебрежительно. А теперь волей-неволей пришлось склониться, чтобы не показать себя невоспитанным невежей. Из-за этого, а также от вернувшейся злости утихшая боль в правом подреберье снова напомнила о себе, что отнюдь не прибавило Шруберту благодушия.

– Приветствую вас, граф! Благодарю, что любезно приняли мое приглашение… Вы, хозяин, можете идти, и проследите, чтобы нас не беспокоили, – сказал Хольг.

Кайенн не смог скрыть своего изумления:

– Но, ваше сиятельство… Осмелюсь спросить, а кто же будет прислуживать?

– Никто. Я сам поухаживаю за столь почетным гостем. Ступайте!

– Слушаюсь… – крепыш в красном жилете удалился, плотно прикрыв за собою дверь.

Шруберт, с трудом сдержавший вспышку гнева при издевательски-вежливых словах «любезно приняли», тут же бросился в атаку:

– Не стоило благодарить меня, граф, особенно если учесть, что ваше так называемое «приглашение» больше напоминало…

– Подождите, подождите! – запротестовал Хольг, укоризненно покачивая головой. – Позвольте мне сначала по праву хозяина угостить вас. Повара достопочтенного мастера Кайенна изрядно потрудились, чтобы порадовать ваш утонченный вкус, граф! Прошу покорнейше, – он кивнул в сторону стола.

Хранитель Печати перевел дыхание, стараясь обуздать душивший его гнев.

Именно этого и добивается проклятый торгаш – провоцирует, чтобы он вспылил, уподобился ему, растоптал свое достоинство. Нет уж, не дождется!

– Столь же покорнейше благодарю, – с наждачной вежливостью произнес он, – однако медики категорически запретили мне употреблять в пищу жареные и копченые блюда. Равно как и острые. То есть именно то, что я вижу на столе. А посему, как ни прискорбно, должен отказаться от угощения. Неприятно, конечно, но с врачами не поспоришь! Давайте сразу перейдем к делу. Тем более, если не ошибаюсь, в вашем… гм… приглашении было сказано: «большой радости эта встреча мне не доставит, впрочем, вам тоже».

– Разве я так написал?! – с притворным огорчением поднял брови Хольг. – Ай, как нехорошо, как неучтиво вышло! Простите меня, любезный граф!

– Сударь… – Шруберт осекся, сообразив, что он в порыве гнева употребил неуместное обращение. Так подобало называть эсквайра или рыцаря, в крайнем случае барона, но не графа! Ладно, сам виноват, мерзавец: издевается чуть ли не в открытую, так пусть не ждет соблюдения правил этикета… – Давайте постараемся по возможности сократить нашу встречу, и в самом деле весьма неприятную. Вы прислали мне недопустимо грубое, мало того – угрожающее письмо! Если вы думаете, что, истребив шайку жалких оборванцев, сдуру сунувшихся в вашу усадьбу, и став кумиром простонародья, вы получили право безнаказанно нарушать все нормы приличия, то я могу заверить: вы ошибаетесь! Надеюсь, вы понимаете, чем чреват ваш поступок – оскорбление человека, равного вам по титулу и к тому же занимающего одну из высших должностей в Империи?!

– Неужели вызовом на поединок? – со столь же притворным испугом спросил Хольг.

– Сударь, вам прекрасно известно, что Хранитель Печати не может быть дуэлянтом! – чуть не взорвался Шруберт. – Так ясно указано в одном из законов Норманна о статусе члена Тайного Совета…

– Значит, будет большой скандал? – скорбно вздохнул Хольг.

– И не только! Не забывайте, что именно гласит один из параграфов закона, упомянутого мною.

– О каком именно параграфе вы говорите, любезный граф?

– А вот о каком: если член Тайного Совета будет уличен в государственной измене, либо переходе в иную веру, либо в совершении проступка, пятнающего дворянскую честь…

– То он может быть выведен из состава Тайного Совета по требованию Правителя или иного члена Совета, при соблюдении следующих условий: во-первых, если его вина неопровержимо доказана, во-вторых, если за это проголосует больше половины членов Совета. Вышесказанное сохраняет силу и в том случае, если в государственной измене, отступничестве от веры либо порочащем дворянина проступке будет уличен близкий родственник члена Тайного Совета, – с улыбкой докончил Хольг, перебив собеседника. – Надеюсь, я ничего не забыл и не перепутал?

Шруберт, потрясенный и сбитый с толку, мысленно взывал к богам и всем святым, моля послать ему терпения и вразумить, чего же хочет и добивается этот демон в образе человеческом. Улыбаться в такой момент… да есть ли у него нервы, сердце и душа, в конце-то концов?!

– Оскорбительное письмо, посланное Хранителю Печати, это, без сомнения, тот самый поступок, который марает честь дворянина, – согласно кивнул Хольг. – И за «неопровержимым доказательством» дело не станет, поскольку оно написано мною собственноручно! Готов поклясться, вы уже представляли, как требуете срочного созыва Совета, как гневно потрясаете этим письмом и заручаетесь поддержкой даже вашего заклятого