Выбитый генералитет - Анатолий Корольченко

— Действовать по разработанным планам… Есть необходимость вылететь мне на Западный фронт. Уточнить обстановку на месте.

— Вылетайте. Наркома поставлю в известность, — с присущей ему решимостью сказал начальник Генерального штаба.

Сам Жуков по приказу Сталина вылетал на Юго-Западный фронт, к Кирпоносу, чтобы помочь ему организовать контрудар.

Павел Васильевич позвонил на квартиру, чтобы предупрёдить Машу о своем убытии. Но ее дома не было. «На аэродроме». И он позвонил туда. Мария Петровна служила в одном из столичных авиационных полков.

— Майор Нестеренко слушает, — послышался в трубке знакомый голос.

— Маша, я улетаю. Ненадолго. Ты не волнуйся. Звони в штаб, там будут знать, где я.

— До свидания, — подавив вздох, ответила она.

Прилетев на Западный фронт, Рычагов наблюдал с земли, как два немецких истребителя уничтожили четыре наших тяжелых бомбардировщика. Они вынырнули сверху, из облаков, юркие, стремительные. Генерал сразу узнал их, они запомнились ему еще по Испании, эти злосчастные «мессеры».

Они с ходу атаковали идущий последним наш бомбардировщик, хлестнули по нему очередями. Тот моментально вспыхнул и после взрыва стал в небе разваливаться. А «мессеры» уже били по второму, и тот с бьющим от моторов пламенем круто пошел к земле.

Потом Рычагов попал на главный аэродром, там должен был его встречать командир авиационной дивизии.

Рычагов с трудом узнал полковника Ванюшкина, того самого, который пять лет назад направил его, тогда старшего лейтенанта, в Испанию.

— Дивизии, товарищ генерал, нет. — Не глядя на него, полковник указал в сторону самолетной стоянки, где в беспорядке лежали искореженные и обгоревшие боевые машины. — Вот что осталось от дивизии.

Рычагов с трудом подавил в себе нарастающее бешенство.

— Так нужно было вчера перебросить их отсюда…

— Не разрешили.

Генерал Рычагов возвратился в Москву, и на аэродроме его предупредили, чтобы поспешил в Кремль, на совещание к Сталину. Он едва успел, вошел в кабинет последним.

Разговор, конечно, шел о безрадостном положении наших войск: над ними нависла катастрофа. Потом Сталин негромким голосом обратился к нему:

— Меня беспокоит еще и то, почему, товарищ Рычагов, наша авиация несет поражение не только на земле, но и в воздухе? Почему такие потери?

Рычагов поднялся. С молниеносной быстротой вспомнились проведенные им воздушные бои, всплыла недавняя картина расстрела «мессершмиттами» наших бомбардировщиков, промелькнула и бронированная спинка летчика со следами вражеских пуль.

— Так что вы скажете, товарищ Рычагов? — Сталин стоял рядом, держа у груди трубку. От нее тянулась едва видимая сизая струйка. — Почему такие потери? Долго ли они будут такими? Можете ли вы дать ответ?

Молчание становилось угрожающим.

— Могу, товарищ Сталин, — пересиливая в горле спазму, наконец, ответил генерал: — Потери будут до тех пор, пока летчики не пересядут на современные самолеты. Ныне они летают на гробах.

Вскинув голову, Сталин уставился на летчика, даже отступил. Остолбенел Молотов. Зловеще блеснули стеклышки пенсне Берии. Застыло испуганное недоумение на старческом лице Калинина. Окаменели сидевшие за столом военные.

Это был не просто ответ, в словах генерала звучал дерзкий вызов. Подобного еще никто не посмел допустить в разговоре с всесильным генсеком.

У Сталина глаза вдруг пожелтели — верный признак гнева. Он вонзил в генерала острый, неподвижный взгляд, казалось, сверлил его. И все увидели, как виски молодого генерала вдруг засеребрились.

— Молодой человек сказал нехорошо, — отведя взгляд и с хрипотцой в голосе, произнес Сталин. — Очень нехорошо.

В зловещей тишине он направился к двери, ведущей в его личную комнату. Дверь за хозяином кабинета бесшумно закрылась.

— На сегодня заседание отменяется, — сказал вошедший помощник генсека бритоголовый Поскребышев.

В подтверждение высказанного генералом сошлемся на авиационные авторитеты. Известный авиаконструктор А. Яковлев позже писал: «В воздушных боях наши истребители оказались хуже немецких, уступая им в скорости и особенно в калибре оружия и дальности стрельбы… Это был реальный факт: мы явно отставали в области авиации. Нашумевшие рекордные самолеты и самолеты-гиганты никак не могли заменить того, что требовали условия войны».

В тот день Машу с утра охватило недоброе предчувствие. Ей казалось, что сегодня должно что-то произойти. Может с Павлом, а возможно — с ней. Павла в Москве не было, улетел на запад, к линии фронта. У нее же в полку полеты не были запланированы.

Она позвонила к нему в управление, и там сказали, что командующий должен сюда вернуться. А когда вечером она снова справилась о нем, ей ответили, что Рычагов уже в Москве и сейчас на большом совещании, возможно, задержится.

Ночью он не появился, не явился и утром… Могла ли она предвидеть, что в это время в служебном кабинете Павла, заместителя наркома обороны, в его сейфе и ящиках стола неизвестные рылись в бумагах. Сослуживцы такое наблюдали в 38-м году, когда смещали командарма Алксниса, и в прошлом году, когда начальствовал Смушкевич.

А на следующий день к штабу ее полка подкатила черная «эмка». Сидевший в ней справился у дежурного, где заместитель полка Мария Петровна Нестеренко.

— Майор на летном поле руководит полетами, — ответили ему.

Увидев двух военных с малиновыми петлицами и знаком НКВД на рукаве гимнастерки, она сразу поняла, что приехали за ней.

— Вот ордер на ваше задержание. Следуйте за нами.

Она не стала возражать. Когда же предложили снять майорские знаки с петлиц, отказалась.

— Звания меня никто не лишал. Снимать не буду.

— Тогда это сделаем мы…

Путь до Лубянки был недалеким.

Создавая «дело» новой военной заговорческой группы, арестовали генерала армии Мерецкова, наркома вооружения Ванникова, начальника управления ПВО генерал-полковника Штерна, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушке-вича, командующего войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковника Локтионова. В ту же группу включили и Павла Рычагова.

Искушенные следователи долго и терпеливо допрашивали генерала Рычагова, пытаясь получить нужное. Он же от всех обвинений отказывался, упорствовал. И тогда терпение палачей лопнуло: после очередного допроса Павлу сломали ребра, отбили почки, приволокли в камеру едва живого.

— Я ничего не подписал, — сказал он запекшимися от крови губами.

Когда в октябре 1941 года над Москвой нависла угроза немецкого вторжения, всех арестованных перевезли подальше от опасности, на Волгу. Там с прежним усердием следователи продолжали свое дело.