Божественный Клавдий и его жена Мессалина (2) - Роберт Грэйвс

ГЛАВА XXIII

Я продолжал реформы; прежде всего я старался вселить в своих подчиненных чувство ответственности перед обществом. Я назначил в казну новых служащих, тех, кого я готовил для этого последние несколько лет, определив им срок службы в три года. Я исключил из сословия сенаторов губернатора Южной Испании, так как он не смог снять с себя обвинение, предъявленное войсками, которые несли службу в Марокко, в том, что он обманом удерживал половину их хлебного рациона. Ему были вменены в вину и другие мошенничества, и губернатору пришлось выплатить сто тысяч золотых. Он обошел всех друзей, пытаясь добиться их сочувствия рассказами о том, будто обвинения были сфабрикованы Посидом и Паллантом, которых он задел, припомнив им, что по рождению они рабы. Но мало кто ему посочувствовал. Как-то раз утром этот губернатор привез на публичный аукцион всю свою мебель и домашнюю утварь - в общей сложности около трехсот фургонов исключительно ценных предметов обстановки. Это вызвало большое оживление, так как он владел не имеющей себе равных коллекцией коринфских ваз. На аукцион сбежались все торговцы и ценители искусства - у них уже текли слюнки в предвкушении будущих сделок. "Бедняге Умбонию конец,- говорили они.- Нам повезло. Теперь мы купим по дешевке все то, что он не желал нам продавать, когда мы предлагали ему хорошую цену". Но их ждало разочарование. Когда копье воткнули торчком в землю в знак того, что аукцион начался, Умбоний продал один-единственный предмет - свою сенаторскую тогу. Затем он приказал выдернуть копье в знак того, что аукцион закончен, и в ту же ночь после двенадцати часов, когда фургонам разрешается ездить по улицам, увез свое добро обратно домой. Он просто показал нам, что у него все еще есть куча денег и он может жить припеваючи как частное лицо. Однако я не был намерен проглотить оскорбление. В том же году я установил очень большой налог на коринфскую посуду, избежать которого Умбоний никак не мог, так как выставил свою коллекцию на всеобщее обозрение и даже занес ее в аукционные списки. В это самое время я начал досконально изучать вопрос о новых религиях и культах. Каждый год в Риме появлялись новые иноземные божества, чтобы удовлетворить нужды иммигрантов, и, в общем-то, я не имел ничего против. Например, возникшая в Остии колония из четырехсот йеменских купцов и их семей построила там храм своим племенным богам: богослужение проходило надлежащим образом и в надлежащем порядке, не было человеческих жертвоприношений или других безобразий. Возражал я против иного, а именно, беспорядочного соперничества между религиозными культами, и против того, что их священнослужители и миссионеры ходят из дома в дом в поисках прозелитов, употребляя для обращения людей в свою веру лексикон, заимствованный у аукционистов, сводников из борделей или бродячих греков-астрологов. То, что религия может быть ходким товаром, наподобие оливкового масла, фиг или рабов, в Риме открыли еще в последние годы республики; были предприняты шаги, чтобы помешать этой торговле, но они не увенчались успехом. Весьма заметный упадок традиционных верований наступил после нашего завоевания Греции, когда в Рим просочилась греческая философия. Философы хотя и не отрицали Божественного Начала, переводили его в такую отдаленную абстракцию, что практичные люди, вроде римлян, начинали говорить сами себе: "Да, боги беспредельно сильны и мудры, но они так же беспредельно далеки от нас. Они заслуживают нашего уважения, и мы будем преданно поклоняться им в наших храмах и приносить им жертвы, но нам теперь ясно, что мы ошибались, полагая, будто они находятся рядом с нами и берут на себя труд убить на месте грешника, или наказать целый город за преступление одного из горожан, или появиться среди нас в смертном обличий. Мы перепутали поэтические вымыслы с прозаической реальностью. Мы должны пересмотреть свои взгляды". Для простых заурядных горожан это создало неуютную пустоту между ними и теми далекими идеалами, к примеру Силы, Разума, Красоты и Целомудрия, в которые философы превратили Юпитера, Меркурия, Венеру и Диану. Нужны были какие-то промежуточные звенья, и в пустоту хлынул целый сонм новых божественных и полубожественных персонажей. По большей части это были чужеземные боги с весьма определенной индивидуальностью, под которых не так легко было подвести философскую базу. Их можно было вызвать при помощи заклинаний, они могли принять видимый человеческий облик, могли появиться в центре кружка своих ревностных приверженцев и запросто поговорить с каждым из них. Иногда они даже вступали в близость со своими почитательницами. Во время правления моего дяди Тиберия произошел известный всем скандал. Богатый всадник влюбился в одну почтенную патрицианку. Он пытался подкупить ее, предлагая две тысячи пятьсот золотых, если она согласится переспать с ним хоть раз. Она с негодованием отказалась и перестала даже отвечать на его приветствия, когда они встречались на улице. Всадник знал, что женщина эта поклоняется Изиде, дал жрицам храма взятку в пятьсот золотых, а те сказали женщине, будто бог Анубис воспылал к ней любовью и хочет, чтобы она пришла к нему. Женщина была весьма польщена и в ночь, назначенную Анубисом, пришла в храм, и там в святилище, на ложе самого бога, переодетый всадник забавлялся с ней до самого утра. Глупая женщина не могла сдержать радость и рассказала мужу и друзьям о редкой чести, которой она была удостоена. Большинство из них поверили ей. Три дня спустя она встретила всадника на улице и, как обычно, постаралась пройти, не ответив на его приветствие. Но он преградил ей путь и, взяв фамильярно за руку, сказал: "Милочка, ты сэкономила мне две тысячи золотых. Такой бережливой женщине, как ты, стыдно выбрасывать на ветер столько денег. Лично мне, что одно имя, что другое - все едино. Но раз мое тебе не нравится, а имя Анубис по вкусу, что ж, пришлось мне стать на одну ночь Анубисом. Но удовольствия я получил от этого не меньше. А теперь прощай. Я имел, что хотел, и с меня хватит". Женщина стояла как громом пораженная. Она кинулась в ужасе домой и рассказала мужу, как ее обманули и оскорбили. Она клялась покончить с собой, если он немедленно не отомстит за нее,- она не перенесет такого позора. Муж ее, сенатор, пошел к Тиберию, и тот, будучи высокого о нем мнения, велел разрушить храм Изиды, жриц распять, а статую богини кинуть в Тибр. Но всадник храбро заявил императору: "Ты сам знаешь силу страсти. Ничто не может против нее устоять. А то, что сделал я, должно послужить предостережением всем почтенным женщинам не принимать всякие новомодные вероучения, а держаться наших добрых старых богов". И отделался всего лишь несколькими годами изгнания. Муж, чье семейное счастье было разбито, начал кампанию против религиозных шарлатанов. Он подал в суд на четырех иудеев-миссионеров, обративших в свою веру знатную римлянку из рода Фульвиев, обвиняя их в том, что они уговорили ее послать через них в иерусалимский храм золото и пурпурную ткань в качестве приношения по обету, а сами продали эти дары и положили деньги себе в карман. Тиберий нашел, что они виновны, и велел их распять. Чтобы такие вещи не повторялись, он выслал всех евреев из Рима в Сардинию; уехало туда четыре тысячи человек, и через несколько месяцев половина из них умерла от лихорадки. Калигула разрешил оставшимся вернуться в Рим. Как вы, наверно, помните, Тиберий выслал также из Рима всех предсказателей и мнимых астрологов. В нем забавно сочетались атеизм и суеверие, легковерие и скептицизм. Он как-то раз сказал за обедом, что считает поклонение богам бесполезным, ведь звезды никогда не лгут; он верит в судьбу. Возможно, он изгнал из Рима астрологов потому, что не хотел ни с кем делить возможность получить пророчество, ведь Фрасилл всегда был рядом с ним. Но Тиберий не сознавал одного: хотя сами звезды не лгут, трудно рассчитывать, что астрологи, даже лучшие из них, прочитают послание звезд абсолютно правильно и передадут прочитанное с абсолютной честностью. Лично я и не скептик, и не особенно суеверный человек. Я люблю старинные обряды и церемонии, унаследовал от своих предков веру в старых римских богов и не желаю подвергать их никакому философскому анализу. Я считаю, что каждый народ должен поклоняться своим богам на свой лад (при условии, что делается это цивилизованно), а не заимствовать экзотических чужеземных богов. В качестве верховного священнослужителя Августа я должен был смотреть на него как на бога, и в конце концов, кем был полубог Ромул, как не бедным пастухом, возможно, куда менее способным и трудолюбивым, чем Август. Если бы я был современником Ромула, я, вероятно, засмеялся бы, если бы кто-нибудь мне сказал, что ему станут воздавать божеские почести. Если на то пошло, бог кто-либо или не бог - зависит от реальности, а не от нашего мнения. Если большинство людей поклоняются ему как богу, значит, он бог. А если его перестают боготворить, он - ничто. Пока Калигулу обожествляли и возводили его в кумир, он и на самом деле был сверхъестественным существом. Для Кассия Хереи оказалось почти невозможным убить его, так как его окружала некая аура, сотканная из благоговейного страха,- результат поклонения тысяч простых сердец; заговорщики чувствовали это и не решались на него напасть. Возможно, Кассию так никогда и не удалось бы добиться успеха, если бы Калигула сам не обрек себя на смерть предчувствием того, что будет убит. Августу преданно поклоняются сейчас миллионы людей. Я сам молюсь ему почти с такой же верой, как молюсь Марсу или Венере. Но я провожу четкую границу между Августом как историческим лицом, чьи слабости и неудачи хорошо мне известны, и Божественным Августом, объектом всеобщего преклонения, имеющего власть и силу божества. Я вот что хочу сказать: конечно, если простой смертный самовольно захватит божественную власть, это заслуживает самого сурового осуждения, но если при этом ему удалось убедить людей поклоняться ему, и они делают это со всей преданностью, и нет никаких дурных предзнаменований или других знаков божественного неудовольствия по поводу его обожествления - что ж, значит, он бог и таковым мы должны его признать. Но почитание Августа как главного римского божества никогда бы не стало возможным, если бы не пропасть, которая благодаря философам разверзлась между простыми людьми и нашими традиционными богами. Для обычных римлян Август превосходно заполнил вакуум. Его помнили как благородного и милостивого правителя, который дал, возможно, более сильные доказательства своей любви к Риму и заботы о нем, чем сами Олимпийские Боги. Однако культ Августа скорее служил политическим целям, чем удовлетворял потребности души религиозно настроенных людей, которые предпочитали обращаться к Изиде, или Серапису, или Имиуту, чтобы, участвуя в таинствах этих божеств, обрести уверенность в том, что "Бог" - нечто большее, чем далекий идеал совершенства или увековеченная слава почившего героя. Чтобы предложить альтернативу этим египетским культам - с моей точки зрения, они отнюдь не оказывали благотворного влияния на нашу греко-римскую культуру,я добился у так называемого Совета пятнадцати - постоянной комиссии по иностранным вероисповеданиям в Риме - разрешения популяризовать таинства более подходящего характера. Например, еще двести пятьдесят лет назад в Риме, согласно прорицанию оракула, был введен культ Кибелы, богини, которой поклонялись наши предки троянцы, и поэтому вполне подходящий, чтобы удовлетворить наши религиозные нужды, но служение ей проходило в тайне, обряды исполнялись жрецами-евнухами из Фригии, так как римлянам запрещалось кастрировать себя в честь богини. Я все это изменил. Верховный жрец Кибелы избирался теперь из числа римских всадников и не был евнухом, а в культе теперь могли участвовать римские горожане, занимающие хорошее положение. Я также попытался ввести в Риме заимствованные в Греции элевсинские таинства. Вряд ли стоит описывать, как проходит этот знаменитый аттический праздник в честь богини Деметры и ее дочери Персефоны; до тех пор, пока существует греческий язык, все будут об этом знать. Однако природа самих таинств, для которых празднество является лишь пышным покровом, скрыта от большинства людей. Я бы очень хотел рассказать вам о них, но из-за данной некогда клятвы, к сожалению, не могу этого сделать. Скажу лишь одно: они связаны с откровением о грядущей жизни, которая будет зависеть от того, насколько добродетельно ты вел себя как смертный. Вводя эти культы в Риме - я собирался допустить до участия в них только сенаторов, всадников и состоятельных горожан,- я надеялся, что формальное поклонение обычным богам будет заменено ими не путем внешнего принуждения при помощи законов и эдиктов, а из внутреннего стремления людей к добродетели. Как ни обидно, моя попытка потерпела крах. Во всех основных греческих храмах, в том числе в храме Аполлона в Дельфах, прозвучали неблагоприятные предсказания, грозящие ужасными последствиями за мое "перенесение Элевсиса в Рим". Будет очень нечестиво с моей стороны предположить, что греческие боги объединили усилия, чтобы помешать мне переманить у них паломников - основной источник доходов их страны? Я выпустил эдикт, запрещающий римским гражданам присутствовать на богослужении в синагогах и выслал из города самых ярых иудейских миссионеров. И написал об этом Ироду. Он ответил, что я поступил очень мудро и что он применит тот же принцип, вернее, его противоположность, в своих владениях: он запретит греческим учителям философии проводить занятия в еврейских городах и не допустит иудеев, которые посещали их в других странах, бывать на богослужении в храме. Ни Ирод, ни я и словом не упомянули в своих письмах о событиях в Армении и Парфии. А произошло там вот что. Я отправил царя Митридата в Антиохию, где Марс устроил ему почетный прием, а затем отослал в Армению с двумя регулярными батальонами, мощными осадными орудиями и шестью батальонами греческих вспомогательных войск из Сирии. Он прибыл туда в марте. Навстречу ему вышел со своей армией парфянский губернатор и был разбит. Это вовсе не означало, что Митридату тут же без спора уступили его царство. Кот, царь Малой Армении, выслал войска на помощь парфянскому губернатору, и хотя его экспедиция, в свою очередь, потерпела поражение, парфянские гарнизоны многих крепостей не пожелали сдаваться, и римским осадным орудиям пришлось уничтожать их одну за другой. Однако брат Митридата, царь Грузии, выполнил свое обещание вторгнуться в Армению с севера; к июлю они встретились на реке Арас и, объединив силы, захватили Муфаргин, Ардеш и Эрзерум - три главных города Армении. В Парфии Вардан вскоре собрал большую армию, в которую цари Осроены и Адиабены внесли свою долю, и двинулся походом против своего брата Готарза, двор которого в то время находился в городе Экбатана в стране мидян. Совершив внезапный набег во главе корпуса дромадеров - они покрыли около трехсот миль за два дня,- Вардан скинул объятого паникой Готарза с трона и тут же все зависимые цари и города парфянской империи признали его верховным царем. Единственным исключением была Селевкия - город на реке Тигр, который, взбунтовавшись против царя, вот уже семь лет упорно отстаивал свою независимость. Нам очень повезло, что Селевкия отказалась признать верховенство Вардана, потому что Вардан счел делом чести осадить и захватить этот город прежде, чем обратить свое внимание на более важные дела, а Селевкию с ее толстенными стенами взять было не так легко. Хотя в руках Вардана находился Ктесифон, город на противоположном берегу Тигра, сам Тигр был свободен, и сильный флот Селевкии мог ввозить в город продовольствие, купленное у дружественных арабских племен на западном побережье Персидского залива. Пока Вардан тратил здесь драгоценное время, Готарз, спасшийся бегством в Бохару, собрал новую армию. Осада Селевкии длилась с декабря по апрель, пока Вардан, услышав о том, что предпринял Готарз, не снял ее и не двинулся походным маршем на северо-восток, пройдя по собственно Парфии тысячу миль до провинции Бактрия, где в конце концов встретился с Готарзом. Армия Вардана была больше, чем у брата, и лучше вооружена, но результат предстоящей битвы оставался спорным, и Вардан понял, что, даже если он победит, это может стать пирровой победой - он потеряет больше людей, чем может себе позволить. Поэтому, когда в самый последний момент Готарз предложил заключить соглашение, Вардан не стал возражать. В результате переговоров Готарз официально уступил брату свои права на трон, а тот за это даровал ему жизнь, обширные поместья на южных берегах Каспийского моря и годовое содержание, соответствующее его рангу. Тем временем царь Адиабены и другие соседние правители оказали давление на Селевкию, требуя, чтобы город на определенных условиях сдался, и к середине июля Марс у себя в Антиохии уже знал, что Вардан - бесспорный властитель Парфии и что он двигается на запад с огромнейшей армией. Марс немедленно сообщил мне об этом, а также еще об одной неприятной вещи, а именно: под предлогом того, что греческие солдаты, расквартированные в Кесарии, якобы позволили себе по отношению к нему угрозы и оскорбления, Ирод разоружил их и направил на строительство дорог и ремонт городских укреплений. И это еще не все - в пустыне происходит тайное обучение больших соединений еврейских добровольцев под командой телохранителей Ирода. Марс писал: "Через три месяца судьба Римской империи на Востоке будет так или иначе решена". Я сделал все, что мог в этих обстоятельствах. Я послал срочный приказ всем губернаторам восточных провинций привести в боевую готовность все войска, имеющиеся в их распоряжении. Я отправил дивизион военных кораблей в Египет для подавления бунта евреев, который должен был, по моим предположениям, вот-вот начаться в Александрии, и еще один - к Марсу в Антиохию. Я мобилизовал военные силы Италии и Тироля. Но никто, кроме Марса, меня и моего советника по иностранным делам Феликса- я был вынужден посвятить его в эту тайну, ведь он вел мою переписку,- не знал, какие ужасные грозовые тучи надвигались на нас с Востока. И никто, кроме нас троих, никогда об этом и не узнал, потому что благодаря удивительному повороту судьбы гроза так и не разразилась. Я не обладаю драматическим талантом, как мой брат Германик, я всего лишь историк и не сомневаюсь, что большинство людей назовет мое повествование скучным и прозаичным, однако я подошел в нем к такому моменту, когда запечатленные мной голые факты, даже без каких-либо ораторских прикрас, вызовут такое же глубокое удивление моих читателей, какое вызвали тогда у меня. Прежде всего позвольте рассказать вам о том, в каком возбужденном, даже экзальтированном состоянии приехал из Иерусалима в Кесарию на празднество, которое готовилось там в честь моего дня рождения, царь Ирод Агриппа. Переполнявшая его тайная гордость была так велика, что чуть не душила его. Наконец-то заложен крепкий фундамент того грандиозного и величественного здания, воздвигнуть которое он мечтал столько летфундамент Восточной Империи. Одно его слово, и (так именно он изобразил это царице Киприде) "в синее небо вознесутся великолепные белые стены, их покроет хрустальная крыша, а вокруг, теша глаз своей красотой, будут простираться до горизонта прекрасные сады с прохладными колоннадами и зеркальными прудами". Внутри дворца все будет сделано из берилла, опала, сапфира и сардоникса, не говоря о золоте, а в огромном зале суда будет сверкать алмазный трон, трон Мессии, которого до этих пор люди знали под именем Ирода Агриппы. Он уже открыл свою тайну первосвященнику и синедриону, и они дружно поклонились ему до земли, воспели хвалу Богу и признали Ирода Божьим Помазанником, тем, кого предсказали пророки. А теперь он мог публично открыться перед еврейским народом и всем миром. Они услышат его слова: "День избавления близок, сказал Помазанник Бога, скинем ярмо нечестивых". Иудеи поднимутся все, как один, и очистят пределы Израиля от чужеродцев и неверных. Только во владениях Ирода было двести тысяч евреев, умеющих владеть оружием, и еще много тысяч в Египте, Сирии и на Востоке, а иудей, сражающийся во имя своего Бога, как показала история Маккавеев, храбр до безумия. Никогда еще не было более дисциплинированного народа. Оружия и амуниции тоже хватало: к семидесяти тысячам доспехов, которые Ирод нашел в сокровищнице Антипы, он добавил еще двести тысяч, не считая тех, что отобрал у греков. Укрепления вокруг Иерусалима еще не были достроены, но меньше чем за шесть месяцев город мог стать неприступным. Даже после моего приказа прекратить работы Ирод продолжал тайком копать под храмом большие кладовые и прокладывать длинные туннели, выходящие за стены города больше чем на милю, чтобы в случае осады солдаты гарнизона могли делать неожиданные вылазки и нападать на обложившую город армию с тыла. Ирод заключил секретный союз против Рима со всеми соседними царствами и городами на сотни миль вокруг. Лишь финикийские города Тир и Сидон долго не желали идти ему навстречу, и это беспокоило Ирода, так как финикийцы были опытные моряки и он нуждался в их флоте для защиты своих берегов; но теперь и они присоединились к нему. Совместная депутация от обоих городов обратилась к казначею Ирода Бласту и смиренно сказала ему, что, поставленные перед выбором иметь своим врагом Рим или еврейский народ, они предпочли меньшее зло и прибыли сюда, чтобы молить его царственного повелителя о прощении и дружбе. Бласт сообщил им условия Ирода, которые они в конце концов приняли. И вот сегодня они официально заявят о своем подчинении. Условия были следующие: Тир и Сидон отрекаются от Аштарот и прочих своих божеств, соглашаются на обрезание и клянутся в вечном повиновении Богу Израиля и Его представителю здесь, на земле, Ироду Помазаннику. Каким символическим жестом Ирод начнет свое славное царствование? Он воссядет на трон, затрубят рога, и он прикажет солдатам принести статую Бога Августа, установленную на рыночной площади, и мою собственную статую, стоящую рядом с первой (и увитую свежими гирляндами по поводу моего дня рождения), и возгласит стоящим перед ним толпам иудеев: "Се, сказал Помазанник Господень, сокрушите все кумиры в Моих пределах, обратите их в прах, ибо Я ревнивый Бог". Затем он примется колотить молотком по нашим изваяниям, отобьет головы, отломает руки и ноги. Народ встретит это радостными криками, и Ирод вновь воскликнет: "Се, сказал Помазанник Господень, о, сыны мои, сыны Сима, первенца слуги моего Ноя, очистите землю сию от чужеродцев и неверных, и пусть обиталище Иафета будет вашей добычей, ибо избавление близко". Известие об этом пронесется по стране, как лесной пожар. "Помазанник открылся нам и сокрушил статуи цезарей. Радуйтесь в Господе. Оскверним храмы язычников и уведем в плен врагов". Об этом услышат в Александрии. Триста тысяч евреев встанут, как один человек, захватят город, перебьют небольшой римский гарнизон. Услышат об этом в Ниневии, и Вардан двинется на Антиохию, а на границе с Арменией к нему присоединятся цари Коммагены, Малой Армении и Понта. Марсу с его тремя регулярными батальонами и двумя полками сирийских греков против них не устоять. К тому же Вардан в свое время дал торжественный обет перед первосвященником в храме, если Ирод поможет ему отвоевать трон у брата (а Ирод это сделал), публично признать свой долг Ироду, отправив к нему всех евреев, которые живут в обширной парфянской империи, вместе с семьями, стадами и имуществом, и поклясться в вечной дружбе с еврейским народом. Рассеянные по всему свету, овцы Израиля, наконец-то вернутся в свою овчарню. И будет их так много, как песчинок на морском берегу. Они захватят города, откуда изгонят чужеродцев и неверных, они станут единым святым народом, как в дни Моисеевы, но править ими тому, кто величием превзойдет Моисея, славой - Соломона, именем Ирод, Возлюбленный, Помазанник Божий. Праздник, якобы в честь моего рождения, должен был состояться в амфитеатре Кесарии, и для представлений, которых Ирод на самом деле и не собирался устраивать, уже были готовы дикие звери, гладиаторы и колесницы. Аудитория состояла частью из сирийских греков, частью из евреев; те и другие занимали разные части амфитеатра. Трон Ирода стоял там, где сидели евреи, рядом были места, предназначенные для почетных гостей. Не было ни одного римлянина, все они съехались в Антиохию, где отмечали мой день рождения под председательством Марса. Зато здесь были посланцы из Аравии, и царь Итурии, и делегация из Тира и Сидона, и мать царя Адиабены с его сыновьями, и Ирод Поллион с семьей. Зрителей защищал от палящего августовского солнца большой тент из белого холста, но над серебряным троном Ирода, инкрустированным бирюзой, тент был из пурпурного шелка. Зрители вошли толпой в амфитеатр и заняли места, ожидая, когда покажется Ирод. Раздались звуки труб, и тут же он появился у южного входа в окружении всей своей свиты и величаво проследовал через арену к своему трону. Все встали. На нем была царская мантия из серебряной парчи с нашитыми на нее полированными серебряными кружками, которые так ярко сверкали на солнце, что глаза резало. На голове Ирода была золотая диадема с бриллиантами, а в руке - блестящий серебряный меч. Рядом шла Киприда в порфире, а за ней - его прелестные дочки в белых шелковых платьях, вышитых арабесками, с каймами из пурпура и золота. Ирод шествовал высоко подняв голову и царственно улыбался, приветствуя своих подданных. Он подошел к трону и поднялся на него. Царь Ирод Поллион, послы из Аравии, царь Итурии покинули свои места и приблизились к ступеням трона, чтобы приветствовать Ирода. Они говорили по-еврейски: "О царь, да продлится твоя жизнь до скончания времен!" Но посланцам Тира и Сидона этого было мало. Они чувствовали себя обязанными искупить неуступчивость, которая была проявлена к нему в прошлом, и стали лебезить перед ним. Глава тирян обратился к Ироду с глубочайшей покорностью в голосе: - Будь милостив к нам, великий царь, мы сожалеем о своей неблагодарности. Глава сидонцев: - До сих пор мы почитали тебя как человека, но теперь должны признать, что ты выше простых смертных. Ирод ответил: - Сидон, ты прощен. Тут воскликнул тирянин: - Это голос Бога, а не человека. Ирод ответил: - Тир, ты прощен. Он поднял руку, чтобы дать сигнал трубачам, и вдруг рука его вновь упала. В те ворота, в которые только что вошел он сам, влетела птица и летала теперь взад-вперед над ареной. Все взгляды обратились к ней, раздались удивленные возгласы. - Глядите, сова! Ее ослепил дневной свет! Сова уселась на оттяжку тента над левым плечом Ирода. Он обернулся и поглядел на нее. Только теперь он вспомнил клятву, данную тринадцать лет назад в Александрии в присутствии алабарха, Киприды и детей, клятву почитать Бога сущего и исполнять его закон, насколько это в его силах, вспомнил и проклятье, которое навлечет на себя, если когда-либо сознательно станет богохульствовать в ожесточении сердца. Первая и главная заповедь Бога, возвещенная устами Моисея, была: "Я ГОСПОДЬ, БОГ ТВОЙ... ДА НЕ БУДЕТ У ТЕБЯ ДРУГИХ БОГОВ ПРЕД ЛИЦЕМ МОИМ"11. Но когда посланец из Тира назвал его Богом, разве Ирод разорвал на себе одежды, разве пал на лице свое, чтобы отвратить гнев Божий? Нет, он улыбнулся кощунственным словам и сказал: "Тир, ты прощен", а стоящие рядом с ним люди громко подхватили: "Это Бог, а не человек!" Сова смотрела вниз в лицо Ирода. Ирод побледнел. Сова ухнула пять раз, захлопала крыльями, взлетела над рядами скамей и исчезла. Ирод сказал Киприде: - Эта сова прилетала ко мне в тюрьму в Мизене... это та же самая сова. Из его уст вырвался душераздирающий стон, и он сказал еле слышно Хелку, своему шталмейстеру, занявшему место Силы: - Вынесите меня отсюда. Я болен. Пусть мой брат, царь Халкиды, заменит меня на посту распорядителя игр. Киприда прижала к себе Ирода: - Ирод, царь мой, мой возлюбленный. Почему ты стонешь? Что у тебя болит? Ирод ответил ужасным шепотом: - Черви уже пожирают мою плоть. Его вынесли из амфитеатра. Трубачи так и не поднесли рогов к губам. Статуи так и не были доставлены на арену и разбиты. Еврейские солдаты, стоявшие у театра, так и не дождались сигнала Ирода, по которому должны были ворваться внутрь и перебить всех греков. Игры окончились, не начавшись. В толпе раздались рыдания и стоны, евреи рвали на себе одежду и посыпали головы пылью. Пронесся слух, что Ирод умирает. Его терзала ужасная боль, но он позвал во дворец к своей постели младшего брата Ирода Поллиона, и Хелка, и Тавмаста, и сына первосвященника и сказал им: - Друзья, все кончено. Через пять дней я умру. Мне больше повезло, чем моему деду Ироду Великому - он жил еще восемнадцать месяцев после того, как его начала мучить боль. Мне не на что жаловаться. Я прожил хорошую жизнь. За то, что случилось, мне некого винить, кроме себя самого. В течение шести дней старейшины Израиля приветствовали меня как Помазанника Божия, а на седьмой я неразумно выслушал богохульство, не выразив за это порицания. И хотя я намеревался расширить Его царство до края земли, и очистить его, и вернуть заблудшие племена, и поклоняться Ему всю оставшуюся жизнь, однако за один этот грех я отвергнут, как был отвергнут мой прародитель Давид за его грех против Урии Хеттеянина. Теперь евреям придется ждать еще тысячу лет, пока появится новый, более святой Избавитель и исполнит то, что я исполнить оказался недостойным. Скажите союзным царям, что краеугольный камень выпал из основания и помощи от еврейского народа им теперь не ждать. Скажите им, что я, Ирод, умираю и приказываю им без меня не начинать войны против Рима, потому что без меня они - лодка без руля, копье без наконечника, сломанный лук. Хелк, проследи, чтобы к грекам не было допущено насилие. Забери обратно оружие, которое было секретно роздано евреям, спрячь его в арсенале Кесарии Филипповой и поставь сильную охрану. Верните грекам мечи, пусть снова несут свою службу. Тавмаст, мой верный слуга, проследи, чтобы все мои долги были полностью выплачены. Брат мой Ирод, позаботься, чтобы с моей дорогой женой Кипридой и дочерьми Друзиллой и Мариам не случилось никакой беды, а главное - постарайся не допустить еврейский народ до какого-нибудь безрассудства. Приветствуй от моего имени евреев Александрии и попроси их простить меня за то, что я возбудил в них такие возвышенные надежды, а затем так глубоко их разочаровал. А теперь идите, да будет с вами Бог. Я больше не могу говорить. Десятки тысяч евреев, надев власяницы, пали ниц на землю вокруг дворца, хотя стояла ужасная жара. Ирод Агриппа увидел их из окна верхней комнаты, где была его постель, и разразился рыданиями. - Бедные евреи,- сказал он.- Вы ждали тысячу лет, и теперь вам придется ждать еще тысячу, а может быть, и две тысячи лет, пока наступит день вашей славы. Рассвет оказался ложным. Я обманулся сам и обманул вас. Он велел принести бумагу и, пока еще был в силах держать перо, написал мне письмо. Оно лежит сейчас передо мной вместе с остальными, которые я от него получал, и я не могу без слез сравнивать его почерк - все прежние написаны решительно и четко, строка идет под строкой ровно, как ступени лестницы, а это нацарапано вкривь и вкось, каждая буква искажена, перекошена терзавшей его болью, как в признаниях преступников после того, как их вздернули на дыбу или хлестали плетью-девятихвосткой. Письмо было короткое: "Мое последнее письмо: я умираю. В моем теле кишат черви. Прости твоего стариннейшего друга Разбойника, который любил тебя от всего сердца и при этом замыслил отобрать у тебя Восток. Почему я это сделал? Потому что Иафет и Сим могут жить, как братья, но каждый должен быть хозяином в своем доме. Запад остался бы в твоих руках от Родоса до Британии. Ты смог бы избавить Рим от всех богов и обычаев Востока: тогда и только тогда к вам вернулись бы те свободы былых времен, которые ты так высоко ценишь. Я потерпел неудачу. Я играл в слишком опасную игру. Мартышечка, ты глупец, но я завидую твоей глупости, это разумная глупость. И вот теперь, лежа на смертном одре, я прошу тебя: не вымещай свой гнев на моей семье. Сын мой Агриппа невинен, он ничего не знает о моих честолюбивых планах, так же как и дочери. Киприда изо всех сил старалась отговорить меня. Лучшая линия поведения сейчас для тебя - сделать вид, будто ты ничего не подозреваешь. Обращайся со своими восточными союзниками так, словно они по-прежнему тебе верны. Что они без Ирода? Гадюки, но с вырванным жалом. Мне они доверяли, но Парфии нет. Что до моих владений, сделай их вновь римскими провинциями, какими они были при Тиберии. Не оскорбляй моей чести, возвращая их Антипе. Назначать Агриппу моим преемником было бы опасно, но ради меня сделай что-нибудь в знак уважения к нему, ведь он мой сын. Не присоединяй моих земель к Сирии под начало моего врага Марса. Правь ими сам, Мартышечка. Поставь там губернатором Феликса. Феликс - никто, он не совершит там ничего особенно умного, но и ничего особенно глупого. Надо кончать, перо падает из пальцев. Меня терзает ужасная боль. Не горюй обо мне. Я прожил прекрасную жизнь и жалею лишь об единственном своем безрассудстве - о том, что недооценил гордости, мощи и зависти вечно сущего Бога Израиля, что осмелился Ему противостоять, как какой-то глупый философствующий грек из Гадары. Прощай, Тиберий Клавдий, мой друг; я люблю тебя так искренно, что ты и представить себе не можешь. В последний раз прощай, Мартышечка, друг моего детства, и никому не верь - никто возле тебя не заслуживает твоего доверия. Твой умирающий друг Ирод Агриппа по прозванию Разбойник" Перед самой смертью Ирод вновь призвал к себе Хелка и Тавмаста и своего брата Ирода Поллиона и сказал им: - Исполните мою последнюю волю. Пойдите в тюрьму к Силе и скажите ему, что я умираю. Скажите, что меня поразила Иродова немочь. Напомните ему о той клятве, которую я опрометчиво дал в Александрии в доме алабарха Александра. Расскажите о том, как я корчусь от мук. И попросите простить меня, если я причинил ему зло. Скажите, что он может прийти повидать меня и вновь пожать мне руку в знак дружбы. Затем поступите с ним, как сочтете нужным, в зависимости от его ответа. Они пошли в тюрьму и застали Силу в его темнице с дощечкой для письма на коленях. Увидев их, Сила кинул ее лицевой стороной на пол. Тавмаст сказал: - Сила, если эта дощечка полна упреков к твоему царю и господину Ироду Агриппе, хорошо, что ты бросил ее на пол. Когда мы скажем тебе, в каком состоянии наш царь, ты не удержишься от слез. Ты пожалеешь, что когда-либо даже единым словом упрекал и порочил его на людях, так как не умеешь держать язык за зубами. Он умирает, умирает в мучениях. Он болен Иродовой немочью, на которую опрометчиво обрек сам себя в Александрии, призвав на себя эту кару, если когда-нибудь оскорбит Всевышнего. - Я знаю,- сказал Сила,- я был с ним, когда он давал клятву и потом предупреждал его... - Помолчи, пока мы не передадим всего, что велел царь. Царь говорит: "Расскажите Силе о том, как я корчусь от мук, и попросите его простить меня, если я причинил ему зло. Он может, если хочет, покинуть тюрьму и прийти с вами во дворец. Я буду рад еще раз пожать его руку в знак нашей дружбы, прежде чем умру". Сила сказал хмуро: - Вы - евреи, а я - всего лишь презренный самаритянин, так что, видимо, ваше посещение для меня честь. Но я вот что скажу вам о нас, самаритянах: мы ценим свободную речь и честные поступки превыше того мнения, хорошего или плохого, которое наши соседи евреи соблаговолят иметь о нас. Что до моего бывшего друга и господина царя Ирода Агриппы, если он страдает от мук, пусть винит самого себя за то, что не слушал моих советов... Хелк обернулся к царю Ироду Поллиону: - Смерть? Сила спокойно продолжал: - Три раза я спасал ему жизнь, но на этот раз я ничего не могу для него сделать. Его судьба в руках Всевышнего. А что до его дружбы, как вы назовете друга, который... Хелк выхватил дротик у солдата, стоявшего у дверей на страже, и вонзил в живот Силе. Тот и не пытался увернуться. Он умер в тот самый миг, когда, измученный пятью днями непрерывной боли, к несказанному горю и ужасу всего еврейского народа, умер на руках Киприды сам царь Ирод Агриппа. К этому времени то, что произошло с Иродом, ни для кого не было тайной. Казалось, проклятие распространилось на всех евреев и они лишились всякой силы духа. Греки ликовали. Полки, которым по приказу Ирода Хелк вернул оружие, вели себя самым бесстыдным и мерзким образом. Они напали на дворец и схватили Киприду и ее дочерей, н