Ворон - Дмитрий Щербинин

— Мы даже не представляем, как это так — убивать. Мы никогда не воевали, и ушли без воины. Я уверен: наши даже не ранили ни одного из убийц, ибо этим бы только принесли новую боль; а толком — ничего не изменили.

Тут Ячук перескочил с ветки хоббиту на плечу, и, оказалось, что он совсем ничего не весит — он говорил:

— Даже, если и остался кто-то из наших — я здесь не останусь. Как же я, принц, смогу им смотреть в глаза — когда нарушив один из главных указов Чямко?

— Но, ведь, и они, если остались — нарушили. Да ты изъяснишь им истинный смысл того указа. — рассудил эльф.

— …Нет — вы не понимаете. Я же глава — и я нарушил закон, кому же им тогда верить? Да и я уже не хочу… нет-нет — слишком тягостно мне это будет. И все мои самые близкие друзья мертвы — это уж точно — это я сердцем чувствую… Позвольте мне пойти с вами.

— Да знаешь ли ты — куда мы идем?

— Как же не знать — в ваших мыслях уж прочел: за другом, за Фалко. Попытаетесь его отбить, а, ежели не получиться — так и до самых рудников дойдете. Я готов.

— Так ты мысли умеешь читать?! — подивился Хэм.

— …Умею, умею. — подтвердил Ячук. — Вот сейчас прочту, что ты Хэм думаешь. Ага: «Вот — плохо. Так неприятно, когда все мысли на виду!».. что ж — ясно — больше к вашим мыслям не притронусь.

Хэм смутился. Эллиор молвил:

— Какая-то часть их войска отправляется на север. Ведь, у них накопилась добро награбленное по пути сюда, накопились и рабы, и раненые. Мы пройдем несколько верст вверх по дороге, там найдем укрытие, чтобы все разглядеть, когда они будут проходить.

Так и сделали: пробрались через ту поляну, где, несколькими минутами раньше собирал травы Фалко; затем — сделали значительный крюк, так как было широкое пространство, открытое из вражьего лагеря. Еще через несколько минут вышли на дорогу, и зашагали по ней — разбитой орочьими ножищами, да лапами всяких иных тварей.

Все вымерло: лес безмолвствовал, ветер заснул в кронах деревьев; с востока, клубясь, поднимались к небу дымы Холмищинских пожарищ…

Когда Фалко собрал травы, то попросил, чтобы позволили ему развести костер. Два сопровождавших его орка, сами, конечно не могли решить такой вопрос. Повели его к Брогтруку, который был занят тем, что поглощал огромный, смрадный кусок жира. Он был сильно пьян, хохотал, ругался, и, как всегда, пребывал в злобе. Он ткнул в Фалко жирным когтем и выкрикнул:

— Разведи костер, готовь свое варево… А потом… Не забывай про сто ударов! Как только напоишь их — получишь, что причитается раб!

Тут он ударил по воздуху бичом и грубо расхохотался. Сидевшие поблизости орки, также зашлись хохотом — в Фалко полетели кружки, а он не увертывался, но только прикрыл, с таким трудом собранные травы…

То, что его будут бить потом, вовсе и не страшило Фалко — главное бы приготовить!.

Итак, он отошел на некоторое расстояние от навеса, набрал веточек. Орки протянули ему кремний — однако, искры он не смог выбить, и пришлось потрудиться этим здоровякам — у тех некоторое время тоже не выходило, и хоббит погонял их:

— Быстрее же!.. Им же с самого рожденья ничего покушать не довелось!

Орки пыхтели, потели, во всю дули на чуть тлеющие угли — наконец, взвился небольшой костерок. Тут Фалко опомнился: у него же не было никакой посуды! Он подбросил побольше дров в костер, поспешил к Брогтруку, который был совсем пьян, и ошалелым голосом вскрикивал:

— Ну что — накормил?! Теперь сто…

— Нет — не накормил! — быстро, и раздраженно перебил его Фалко. — Мне нужна посудина, самая чистая которая у вас есть. Если там будет ваша грязь, младенцы… не выдержат они этого!

— Все слышали?!.. — рявкнул Брогтрук и поник головою.

Началась суматоха, и, наконец, кинули Фалко какую-то миску из награбленного добра. Все-таки, прежде чем варить, он, с помощью песка вымыл ее из протекающего здесь же ручейка…

Надо сказать, что сопровождавшие его орки совсем умаялись от солнечных лучей, и, поглядывая на хоббита, яростно поскрипывали своими клыками. Фалко, так был увлечен своим поварским творчеством, что вовсе не замечал их состояния. Более того: он иногда обращался к ним с каким-нибудь вопросом и, не получивши ответа, сам на него отвечал.

Когда варево почти сварилось он, испытал такой восторг, будто только что поэму сочинил, и в простодушии своем решил, что раз и он счастлив, так и охранники непременно должны радоваться. Ему очень хотелось, чтобы они не были злобными и тупыми Врагами — он очень хотел все забыть, простить — хотел, чтобы они, вдруг, стали добрыми, прозрели:

— Вы, все-таки, не такие уж и плохие ребята. Между прочим, ваша злоба, идет отчасти и от той ужасной еды, которую вы поглощаете. Вот вы попробовали бы не этот ужасный жир, а хотя бы — вот этот напиток. Он такой легкий — немножко в нем и медового есть; а больше то все — солнечное, да березовое. Он совсем охладиться не может: понимаете, какой бы мороз не был — все равно из глубин его тепло исходит. А, знаете — расскажу-ка я вам еще одно стихотворение. Вы послушайте, послушайте…

— Когда вечерняя росаПоймает отблеск солнца,Меня полей родных красаПотянет из оконца!

И не допью вечерний чай,Настанет вдохновенье,И зашепчу: «Мой милый край»,И в сердце грянет пенье!

И из оконца, по холму,Среди цветов, и вишен…

Однако, договорить он не успел: с самого начала орки усиленно заскрежетали клыками, и вот теперь, один из них схватил Фалко за шею, и так тряханул в воздухе, что шея едва не сломалась.

Этот орк доведенный стихами Фалко до бешенства, раскрыл смердящую пасть, желая перегрызть хоббиту горло. Второй орк тоже не остался в стороне — он с диким воем вцепился клыками Фалко в плечо. Хоббит отчаянно вскрикнул, вырвался (они то совсем одурели, и лапы у них дрожали) — зажав кровоточащее плечо, вскочил на ноги; с горечью выкрикнул:

— Видно, одними стихами вас не перевоспитать!..

Орки, выкрикивая бессвязные грязные словечки, стали на него надвигаться; однако тут Фалко сердитым голосом, вскричал на них:

— …Если меня загрызете — вас Брогтрук на рудники отправит!

Угроза повлияла на емх. Они отшатнулись, пуще прежнего заскрежетали клыками — стали оглядываться: кого бы, все-таки, разорвать…

Варево было изготовлено; а через несколько минут стало теплым, каким и должно было быть все время. Оно имело цвет зеленоватый, однако, из глубин его светом выступала березовая белизна…

Фалко почти пробежал через Вражий лагерь. Он бы и пробежал, если бы не было так темно, если бы он старался не споткнуться — ненароком не расплескать драгоценное варево…

Вот, наконец, и телега — и младенцы уже не кричали, а, жалобно, как маленькие котята, стонали. Бабушка кашляла почти беспрерывно, а в перерывах — кричала от боли в груди.

Забираясь в телегу, Фалко с гневом говорил:

— Разве не понимаете, какой тут гнилостный, вредный воздух?!.. Хотя — куда вам! Вы в таком и сгнили!.. Им свежего воздуха надо — понимаете ли?! Вы губите их этим смрадом!

Вот он склонился над малышами, которые так и лежали в своей колыбели. Их личики побледнели; ручки сцепились — они тихо-тихо плакали, и смотрели жалобными, молящими глазами.

— Ну, вот, маленькие. — с нежностью прошептал Фалко. — Принес я вам…

И он поднес вытянутый край миски, сначала к ротику одного, потом — второго, третьего; затем — опять дал испить каждому по очереди. Малыши больше не плакали, но, когда оставалась еще половина варева, закрыли глазки и заснули.

— Что ж. — молвил Фалко. — Останется до следующего раза. Я, ежели смогу — приду. А может… — старушка уже некоторое время не кашляла, и теперь кое-как отдышавшись, ждала следующего приступа. — Ежели я не приду — вы их сами накормите.

Бабушка кивнула, и с трудом, шепотом, выдохнула из себя:

— Дай то мне небо силы — проживу еще несколько деньков. Не оставлю — накормлю…

Фалко поставил рядом с ними миску, и тут же его вырвали из телеги — теперь уж не церемонясь, с бранью, с толчками, с затрещинами поволокли к Брогтруку — этот орк оказался уже настолько пьяным, что мог только вертеться в грязи и выкрикивать, безумным голосом:

— Сечь его! Сечь! Сто ударов за меня! За…

Орки схватили Фалко за руки за ноги и с хохотом поволокли. С него даже рубаху не содрали, и приковали к железному столбу. Первый же удар был, словно целый выводок ос, полосою в его спину въевшихся. Он чувствовал, как теплая кровь стекает по его спине — но голоса и хохот все отдалялись, да и боль становилась совсем незначимой…

Потом уже Фалко узнал, что бившие его орки, и до десяти бы досчитать не смогли, не то что — до ста. Потому били его без всякого счета, сколько кому хочется, по очереди… Неизвестно, сколь долго продолжалось истязание; но закончилось оно тем, что пьяный, качающийся из стороны в сторону Брогтрук приплелся, чтобы посмотреть, как проходит наказание. Увидев, что сталось с хоббитом, он выбил множество клыков, велел немедленно его отцепить, и сам, пьяный, взялся за его лечение. Собственно — лечение заключалось в том, что он вылил на то кровоточащее месиво, которое осталось от Фалковой спины, какую-то бурую гадость — и все там зашипело, сжалось, потемнело…