Кто и как изобрел Страну Израиля - Шломо Занд

Тель-авивский университет имеет в штате более чем 60 профессоров истории, относящихся к трем различным факультетам. Примерно столько же профессоров истории работали здесь в прошлом и успели выйти на пенсию. Ни в одном другом израильском академическом заведении нет столь большой и плодовитой общины «исследователей памяти». Принадлежащие к ней ученые написали и выпустили в свет много десятков томов международной, ближневосточной, еврейской и израильской истории. Их научная слава обошла весь земной шар; некоторые из них постоянно гостят в самых престижных университетах мира. Тем не менее ни один из них не счел нужным написать ни одной книги, да что книги — ни единой научной статьи об истории куска земли, лежащей под асфальтом и бетоном, на которых (и в которых) они копят свою научную славу. Никто из них не дал соответствующего задания соискателю второй (MA) или третьей (Ph.D) академической степени — задания исследовать трагедию безгласных крестьян, вырванных с корнем со своих мест и изгнанных с них навсегда. Как заведено в национальных историях, темная сторона прошлого заталкивается глубоко «под ковер» коллективного сознания, так что, даже в лучшем случае, остается лишь надеяться, что будущие поколения извлекут ее на свет. От «баронов памяти» постоянно ожидают научных свершений, но никогда — моральных[683].

В 2003 году организация «Зохрот» («Помнящие»), замечательная группа израильтян-активистов, ставящая своей целью возродить память о Накбе, инициировала петицию, обращенную к профессору Итамару Рабиновичу, в то время — президенту Тель-авивского университета. В этой петиции «Зохрот» просила университет «отметить — самым скромным образом — уничтоженное прошлое этого места» — разумеется, имея в виду Аль-Шейх Мунис[684]. Петицию подписали двадцать профессоров университета; к ним присоединились несколько десятков студентов — потомков жителей деревни. Итамар Рабинович в прошлом — подполковник разведки, успевший побывать заодно и послом Израиля в Соединенных Штатах; он — специалист по истории Ближнего Востока, лауреат американской премии за лучшую еврейскую книгу (Jewish Book Award)[685]. Этот яркий, выдающийся «агент памяти», как упоминалось выше — член попечительского совета «Музея диаспоры», счел правильным и возможным оставить просьбу профессоров и студентов об увековечивании прошлого без какого бы то ни было ответа. Насколько им удалось выяснить, он ее просто проигнорировал. Пресс-служба университета чуть позже ответила на вопросы упрямых журналистов следующим образом: «В эти самые дни завершается подготовка проекта по истории университета, в котором Шейх Мунис непременно будет упомянут. После завершения проекта мы сможем отреагировать на вашу просьбу»[686]. До сего момента (2012 год), спустя полных девять лет, долгожданный проект все еще не появился на свет, и Тель-авивский университет, равно как и территория, на которой он построен, все еще не имеют письменной истории.

Справедливости ради признаю, что одно-единственное напоминание о нежелательном, вытесненном на задворки прошлом все-таки существует. На южном «фланге» университета стоит превосходно отремонтированное арабское здание, называемое обычно «Зеленый дом». Официально оно считается преподавательским клубом. Однако преподаватели редко обедают или даже просто проводят время в этом клубе — слишком уж здесь дорого. С другой стороны, в этом здании нередко устраивают всевозможные коммерческие мероприятия; кроме того, в местный ресторан постоянно приводят важных иностранных гостей, прибывающих на научные конгрессы или на мероприятия, посвященные сбору пожертвований. Так или иначе, на сайте этого заведения недавно появился следующий текст:

«Это здание — единственная архитектурная единица, оставшаяся от деревни Шейх Мунис. Деревня Шейх Мунис находилась на краю древнего филистимского поселения, существовавшего уже в XII веке до н. э. (Тель-Касила). В первой половине XIX века эта деревня выросла и укрепилась; наряду с простыми каменными домами в ней появились крупные здания, построенные из тесаного камня. В конце Первой мировой войны к краю деревни, находившейся под турецким контролем, приблизились британцы. Второго декабря 1917 года, в ходе неожиданной ночной атаки, они захватили деревню. Переход к британскому мандату привел к бурному развитию всего района — Тель-Авива, Яффо, а также деревни Шейх Мунис. „Зеленый дом“ был виден на большом расстоянии из-за своего цвета и великолепной аркады[687], украшавшей его фасад. На этом этапе два верхних этажа здания были жилыми, а на нижнем этаже находились мастерские и торговые площади.

Начиная с 1924 года ситуация в деревне изменилась, часть земли была продана, и начались переговоры о приобретении новых земель. В марте 1948 года в деревне была создана база „Лехи“, названная „Рамат Яир“. Именно здесь произошел большой сбор солдат „Лехи“, на котором был оглашен приказ о присоединении всех сил этой организации к Армии обороны Израиля. После образования государства (июнь 1948 года) в Шейх Мунисе были размещены военнослужащие ВВС и иностранные добровольцы. Начиная с 1949 года и далее в дома деревни вселялись репатрианты, беженцы, пострадавшие в ходе войны, а также солдаты, возвратившиеся с Войны за независимость и не имевшие жилья. В 1964 году был основан кампус университета в Рамат-Авиве. С развитием университета „Зеленый дом“ был перепрофилирован в преподавательский клуб»[688].

Я, увы, не знаю, кто из историков-исследователей, работающих в университете, вызвался сочинить этот текст. Так или иначе, я привел его здесь почти полностью, ибо он прекрасно отражает израильскую концепцию прошлого: земля, несомненно, была приобретена за деньги, а не взята силой. Арабское поселение, чудесным образом опустевшее, стало убежищем для еврейских жертв. Деревня, куски которой начали распродаваться еще в 20-е годы, в 40-х годах случайно превратилась в базу «Лехи», а затем стала почтенным университетом.

Никто и не вспоминает о том, что произошло с коренными жителями деревни в 1948 году, об осаде, об экономическом удушении, о похищениях и о систематических угрозах. Невзирая на систематические самооправдания, равнодушие к страданиям «туземцев» превратилось в один из отличительных признаков сионистской колонизации. Замалчивание существования «других» стало необходимым условием «справедливости [исторического] пути».

Скрытая от постороннего глаза горькая ирония истории «Зеленого дома» состоит в том, что именно в нем жил Ибрагим Абу-Кхиль, поддерживавший близкие отношения с Хаганой, тот самый «дипломат», оставивший деревню последним из-за слепого доверия к своим еврейским друзьям. В строительство этого красивого, замечательно спланированного здания была вложена масса денег, скорее всего, людьми, твердо верившими, что проживут здесь много лет. Миролюбивая дипломатия Абу-Кхиля соответствовала этому настроению. Он совершил горькую ошибку. Он не знал, что он сам, его родители и дети родились в «Стране Израиля», еще точнее — в «стране, принадлежащей Израилю», так что их пребывание в ней является лишь временным.

«Как легко поддаться соблазну, оказаться осознанно сбитым с толку и присоединиться к огромной массе лжецов — массе, сочетающей тупое невежество, прагматическое безразличие и бесстыдный личный интерес…»[689] Эти слова писателя С. Изхара (в трагическом рассказе «Хирбет Хизе»), напрямую относящиеся к бедственной ситуации беженцев 1948 года, сопровождают меня уже много лет. Мне самому здесь тоже нечем особенно гордиться. Разумеется, я в числе других подписал в 2003 году письмо президенту Тель-авивского университета, однако самое главное — до сегодняшнего дня я не считал первоочередным и совершенно необходимым (прежде всего для себя самого) вспомнить — по-настоящему — историю деревни, на землях которой работаю, — и напомнить о ней. Я был чересчур занят другими вещами, далекими от Аль-Шейх Муниса во времени и в пространстве. Набрасывая план этой книги, я понял, что на сей раз не смогу оставить в стороне столь близкое мне место, раны которого так и не закрылись.

В своих культурных и исследовательских странствиях я научился множеству новых вещей. Самое главное: я понял, что в конечном итоге память об обидах и ущербе, которые мы нанесли, как и признание вины перед нашими жертвами, куда полезнее для примирения между людьми и поддержания основанного на подлинных ценностях образа жизни, нежели беспрестанные воспоминания о том, что мы сами — потомки чужих жертв, жертв прошлого. Щедрая и мужественная память — даже если она не совсем чужда лицемерию — по-прежнему является условием существования любой просвещенной цивилизации. Кроме того, неужели мы все еще не осознали, что жертва никогда не простит своего палача, если тот не осознаёт и не признаёт своих преступлений и отказывается возместить — хотя бы отчасти — нанесенный им ущерб?