Глиф - Антон Фарб

— Нет, — сказал Рома. — Нас — больше нет и никогда не будет. Вставай, Женька. Мы уходим. А ты делай что хочешь, наполеон хренов…

Радомский окаменел лицом. Медленно повернул голову, хрустнув шеей. Повел покатыми плечами.

— Ладно, — сказал он. — Так даже проще.

29

При падении Ника ударилась головой о перила пожарной лестницы, но это не оглушило, а только разозлило ее. Вскочив на ноги, она вцепилась в решетку и что было силы дернула на себя.

Тщетно!

Радомский заперся изнутри, нечеловеческой силищей согнув вдвое железный прут толщиной в палец. Да уж, Игра дает участникам полезные качества…

Решетка дребезжала, но не поддавалась. Нике было ни за что не разогнуть арматурину. Ей оставалось только смотреть.

Впрочем, как всегда.

Да уж, дед, это ты здорово придумал. Спас внучку. Сделал из меня вечного наблюдателя. Объектив фотоаппарата. Смотрю, но не участвую. Эх, если бы только смотрю… Я ведь, в отличие от фотоаппарата, еще и все понимаю. Чувствую. Сопереживаю. Хочу помочь. Вмешаться. Что-то изменить.

А — фигушки.

Смотреть, руками не трогать.

Ника видела (совсем близко, только руку протяни — а чего толку-то ее тянуть, если все равно ничего поделать не сможешь?) как Радомский подобрал с пола нож Белкина (загадочно испарившегося на ровном месте) и двинулся к Роме.

Ника знала, что сейчас произойдет.

И она отвернулась.

Сначала Ника посмотрела вниз. Там, у подножия башни, копошилось живое месиво во дворе пивбара, подбираясь все ближе к пожарной лестнице. Это было неинтересно, и Ника подняла глаза.

Перед ее взором предстал Житомир — полностью погруженный во тьму, полуразрушенный, придавленный черным небом. Сотни тысяч горящих факелов, напоминающие с такого расстояния мерцающие огоньки свечей, стекались к башне. Улицы были заполнены людьми с факелами, и люди эти выстраивались в определенном порядке. Два концентрических круга (центр, разумеется — башня), колесо внутри колеса, и дюжина радиальных лучей, изломанных в зигзаг.

Где-то Ника такое уже видела…

Ах да! Черное Солнце! Самый первый глиф в Игре…

Игра близится к завершению.

Финальный уровень.

Глиф, говорите… Ладно. Будет вам глиф.

Ника нагнулась, подобрала осколок выбитого Ромчиком стекла и полоснула себя по тыльной стороне предплечья.

Хлынула кровь. Ника выбросила стекло, макнула пальцы в кровь и начала рисовать на стене башни.

Первый круг — вокруг окна. Второй — поверх решетки. Теперь молнии. Еще крови. Пальцы грязные, приходится совать прямо в рану. Будет заражение. Плевать. Еще. Десятая. Одиннадцатая. Последняя.

За решеткой хрипел и барахтался Ромчик, придавленный к полу тушей отца. В руке у Радомского был нож, а на шее висел Женька.

Ника вцепилась в решетку и снова рванула. Окровавленные пальцы соскользнули. Черт! Она сорвала с себя курточку, обмотала ладони. Вцепилась. Уперлась ногой в стену.

Ну!!!

Медленно, очень медленно — но решетка поддалась. Миллиметр за миллиметром ржавые прутья начали выползать из крошащегося кирпича. Башня, как и весь город, оказалась трухлявой внутри…

Мышцы спины напряглись так, что грозили вот-вот разорваться. Ногу свело судорогой. Ныли крепко сжатые зубы.

Ну!!!

С сухим треском решетка вырвалась из стены, и Ника опять грохнулась на спину, в очередной раз угодив затылком в перила…

30

Черная вдова.

Паучиха, пожирающая своих пауков.

Я — черная вдова.

Я поглотила своего мужчину.

Теперь Белкин — часть меня.

Марине хотелось заурчать от удовольствия. Она никогда прежде не чувствовала себя так хорошо. Она была — едина.

Что же теперь будет, спросил Белкин.

Теперь все будет хорошо, успокоила его Марина.

Ты не понимаешь, заволновался Белкин. Они же дерутся в центре карты! Сейчас кто-то кого-то убьет — сын отца или отец сына, неважно! — и эта жизнь уйдет в глиф! В последний, самый главный глиф! И все те люди, на улице, с факелами — они станут служить тому, кто победит!

Ну и что, удивилась Марина. Ты же сам этого хотел.

Я! Это должен был сделать я! Я должен был выиграть в Игре! Я так долго к этому шел!

Дурачок, ласково подумала Марина. Мы теперь и есть Игра.

Тем более, ныл Белкин. Тот, кто выиграет, сможет управлять и нами…

Это невыносимо, мысленно вздохнула Марина. А ведь теперь мне придется терпеть этого нытика вечно… Ладно, не нуди. Пусть будет по-твоему. Так не доставайся же ты никому…

Марина подобрала коробку с ключами и, на пару секунд вернувшись в реальный (какое смешное слово!) мир, протянула ее ворвавшейся в башню Нике.

31

Невероятно, но Женька — тщедушный, щуплый, маленький Женька-Клеврет — сумел-таки оторвать Радомского от сына и оттащить с карты. Когда Ника пролезла в окно, Радомский как раз стряхивал Клеврета с себя, попутно прикладывая его об стенку. Клеврет висел на нем, как бультерьер — намертво.

Рассвирепев, Радомский взмахнул рукой — и всадил нож под ребра мальчишке. Клеврет охнул и обмяк, а Радомский легко, как игрушку, швырнул тощее тельце в окно. Но даже тогда Клеврет не разжал рук, пытаясь утащить Радомского вслед за собой.

Ромка, оглушенный, кое-как поднялся на колени в центре карты. Он был слишком далеко, чтобы помочь другу.

Ника — еще дальше.

Не успеть…

Ника все равно бросилась вперед — но тут на пути ее (откуда?!?!) появилась Марина. В руках у Марины была картонная коробка, которую она протянула Нике.

Не соображая, что делает, Ника схватила коробку и швырнула ее в Радомского, разжимающего (один за другим) пальцы Клеврета на своей руке.

Коробка попала ему в голову. Радомский взревел, как раненый медведь, подхватил на лету коробку (из нее начали высыпаться карточки — ключи, вспомнила Ника, это называется ключи) и отбросил в сторону.

— Сгинь! — проорал он.

Коробка с ключами упала прямо в огонь. Карточки вспыхнули, как магний.

Рому скрутило в пароксизме судороги, а комнату на вершине башни на мгновение озарил яркий, неземной свет.

Ослепленный Радомский закрыл свободной рукой глаза, и Ника успела сделать те пять шагов, что отделяли ее от разбитого окна. Она вцепилась в спортивный костюм Радомского, пытаясь вытолкнуть его наружу (в этот момент умер Женька — просто побледнел, разжал пальцы и молча канул в пустоту), но не тут-то было. Она, Ника, полноправный участник Игры, только что вырвавшая голыми руками решетку из стены — не смогла справиться с тушей олигарха!

Радомский ударил ее ладонью наотмашь (в голове — в который раз за сегодня! — зазвенели колокола), и совсем уж было отправил следом за Женькой — но тут подоспел Ромчик.

Мальчишка с разгона врезался в отца, и инерции этого удара хватило, чтобы Ника и Ромчик совместными усилиями перевалили Радомского через подоконник.

Вопль его был страшен.

Какое-то время они просто сидели, переводя дыхание. Потом Ромка хрипло спросил:

— Женька?

Ника отрицательно покачала головой.

— Жаль… — сказал Рома, слишком вымотанный, чтобы испытывать какие-либо эмоции. — Ну вот и все…

— Что — все? — спросила Ника.

— Игра окончена. Смотри сама…

Ромчик обвел рукой вокруг себя. Глифы, густо покрывавшие пол и стены башни, исчезли. Карта стала просто картой Житомира, без желтых стикеров. Костерок, в который угодили ключи, одномоментно выгорел дотла, и башня погрузилась во тьму.

Ника встала и выглянула в окно.

На улице было пусто. Ни людей, ни тварей, ни даже факелов не осталось там, где минуту назад бушевало человеческое море. Ни смерчей, ни вулканов, ни ураганов. Тишина и покой. Только дома вокруг (и до самого горизонта) стояли мертвые, заброшенные, полуразрушенные.

— И кто выиграл? — спросила Ника.

— Не знаю, — пожал плечами Рома. Он поднял с пола один из упавших ключей — теперь простую картонку без глифа, и повертел в пальцах. — Похоже, что никто…

Ника взяла у него карточку и задумчиво посмотрела на нее. Она уже пользовалась такой. Когда связывалась с… как же ее звали? Илоной, да… карточку-ключ надо было поджечь, и тогда носитель глифа тебя услышит…

О господи! Господи боже ты мой!

Что же мы наделали?!!

У нее подкосились ноги. Ника укусила себя за кулак, чтобы не взвыть в голос.

— Ты как? — спросил Рома.

— Нормально, — выдавила она. — Я — нормально. Как всегда. Давай уйдем отсюда, а?

— Давай, — согласился Ромчик.

Он помог ей встать, подставил плечо, и они вдвоем захромали к выходу.

Эпилог. Цена победы

Дед ждал их на улице. Он стоял, облокотившись о капот старенькой «Нивы», и меланхолично попыхивал трубочкой. У ноги его сидел непривычно смирный Пират, при виде Ники радостно завилявший хвостом.