Слепой. Обратной дороги нет - Андрей Воронин

что-то делать, пока он не помер тут к такой-то матери от обыкновенной потери крови. Хорошо еще, что выстрел прошел вскользь, по ребрам, не то Борисыч сейчас стоял бы над свеженьким трупом и хихикал, потирая руки. Старая сволочь…

Полещук заставил себя перевернуться на живот и с трудом поднялся на колени. Борисыч лежал рядом, раскинув ноги в модных городских штиблетах, и, не мигая, смотрел в небо мутными старческими гляделками. Дорогая охотничья двустволка с прикладом из красного дерева, с резьбой, гравировкой и прочими причиндалами валялась в траве, как дрючок, каким погоняют свиней. Судя по виду, она одна стоила очень неплохих денег, но Лещ решил не мелочиться. Что он, в самом деле, – мародер?

Стоя на коленях, он содрал с себя рубашку – вернее, то, что от нее осталось после того, как дохлый старый хрен так удачно воспользовался своей коллекционной гаубицей. Бок выглядел скверно – так, словно побывал в мясорубке. Лещ скомкал драную, окровавленную рубаху, стиснув зубы, приложил ее к этому месиву и, повозившись, кое-как стянул поверху вынутым из джинсов ремнем. Получилось не ахти, повязка так и норовила съехать, и ее приходилось придерживать рукой, но Лещ решил, что пока сойдет и так. Потом тряпка присохнет и кровь, даст бог, остановится. А там уже и до больницы недалеко…

Чтобы встать с колен, ему пришлось-таки взять ружье Борисыча. Опираясь на заряженную двустволку, как на костыль, Лещ проковылял к дому и, пригнувшись в низком дверном проеме, вошел в прохладный, попахивающий старой печной гарью полумрак.

В неосвещенных сенях, как и следовало ожидать, не обнаружилось ничего интересного. Зато на кухне, через окно которой его подстрелил старый негодяй Борисыч, Лещ сразу увидел кое-что, отчего на время даже забыл о своей ране.

Люк подпола был открыт настежь. На самом краю квадратной ямы в полу стоял пухлый старомодный саквояж из коричневого, уже начавшего трескаться от старости дерматина; внизу, в подвале, оказавшемся неожиданно глубоким, горела керосиновая лампа. Тяжело постукивая по массивным некрашеным половицам прикладом двустволки, Лещ дохромал до люка и, с кряхтеньем опустившись на одно колено, заглянул в саквояж. Там были деньги, аккуратно расфасованные в полиэтиленовые пакеты, – отдельно доллары, евро, украинские гривны и даже, черт возьми, российские рубли.

– Хе, – сказал Лещ. – Это я удачно зашел!

Он застегнул саквояж и, налегая на ружье, с трудом встал на ноги. Ему пришло в голову, что, услышав звук подъезжающей машины и спешно покидая подпол, Борисыч, по идее, должен был захватить с собой керосиновую лампу. Разумеется, второпях он мог просто о ней забыть, но могли ведь быть и другие причины! Да и денег в саквояже было маловато. Конечно, сумма там лежала огромная, но не похоже, что это все, что старый подонок скопил на черный день. А где золото? Камешки?

Да ясно же где. Там они, в подполе. Этот хрен просто не успел их оттуда достать.

Лещ прислонил двустволку к краю кухонного стола и, морщась от боли в изуродованном боку, полез в подпол. Нащупывая ногой первую ступеньку лестницы, он обратил внимание, какая массивная у этого люка крышка – ей-богу, как дверца банковского сейфа, только не железная, а деревянная. Так ведь это в некотором роде и есть сейф… Ну, Борисыч! Ей-богу, удивил. Взрослый человек, а ведет себя, как дитя малое. Деньги он, видите ли, в подполе на хуторе хранит, как будто в Одессе банков с депозитными ячейками мало. Психология! Старый одесский еврей – и ничего ты с ним не поделаешь. Одной рукой будет руководить огромной преступной группировкой, а другой – засовывать деньги под стельки башмаков, чтоб гои не отобрали. Крестный отец в пейсах…

Спустившись на пару ступенек, он увидел примерно то, что ожидал. Керосиновая лампа, стоявшая на полке, освещала разрытую землю в углу и прислоненную к стене лопату. Рядом с лопатой стояли какие-то испачканные сырой землей, заметно подгнившие доски; на краю ямы имел место еще один саквояж – открытый, а в яме виднелся здоровенный цинковый ящик с поднятой крышкой – этакий осовремененный вариант пиратского сундука, в котором Борисыч хранил свои сокровища. С того места, где стоял Лещ, ему были хорошо видны лежавшие в ящике аккуратные, туго набитые полиэтиленовые пакеты и какие-то стеклянные банки с герметичными завинчивающимися крышками. Да, в чем-то Борисыч, несомненно, был прав: этакую прорву ценностей не вместила бы, пожалуй, ни одна депозитная ячейка. «Как же я все это перетаскаю, с моим-то боком?» – весело подумал Лещ и стал спускаться дальше.

Предпоследняя ступенька как-то странно подалась под ногой. Раздался отчетливый щелчок, а в следующее мгновение тяжеленная крышка люка захлопнулась с пушечным грохотом, обдав стриженую макушку Леща тугим ветерком. За шиворот посыпался какой-то мелкий мусор. «Твою мать!» – выругался Лещ и, предчувствуя недоброе, толкнул крышку.

Она даже не шелохнулась.

Фокус был старый, про него даже в газетах писали. Какой-то российский умелец превратил подвал у себя на даче в мышеловку для воров, которые регулярно таскали оттуда всякие соленья-варенья и прочие маринады. И вот, значит, является он на дачу за маринованными помидорчиками и солеными груздями, открывает подвал, а там – здрасьте вам! – сидит его сосед. Четвертую неделю сидит, между прочим – жрет в потемках эти самые маринады и гадит, сволочь такая, в пустые банки, чтобы в собственном дерьме не спать.

Газеты, конечно, такую новость пропустить не могли и раструбили про это дело по всему свету. А одна, Лещ своими глазами видел, опубликовала даже чертеж нехитрого устройства, с помощью которого хозяин дачи изловил воришку. А снизу эти умники подписали, что за такие фокусы законом предусмотрена уголовная ответственность. Ну вроде как на сигаретных пачках пишут, что курение может вызвать рак легких…

Суки!

Журналистов Лещ недолюбливал всегда, а теперь готов был растерзать любого голыми руками. Пишут в своих газетенках всякую ерунду, а людям потом из-за этого сплошные неприятности…

Сообразив, какого рода неприятности его ждут, Лещ с матерным воплем ударил в крышку плечом. Разорванный бок ответил на это неразумное действие вспышкой острой боли; не обращая на это внимания, Лещ ударил в крышку еще раз. Ступенька, на которой он стоял, с гнилым треском переломилась пополам, и Лещ с болезненным стоном приземлился на спину, чувствительно ударившись затылком о твердый земляной пол. Ему пришло в голову, что было бы лучше, если б пол оказался кирпичным: расколол бы