Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН

и он принес еще одну бутылку. А потом я подумал, что встречаю утро с шампанским отнюдь не с женой, и, видимо, улыбнулся, потому что и она вдруг улыбнулась краешком губ – и тоже на ту же тему:

– Что бы ваша жена сказала, что вы тут со мной шампанское пьете?

– Почему женщины так любят все время вспоминать жен?

– А вы бы хотели, чтоб мы совсем дурочки были? Мой парень сейчас в армии служит и тоже, небось, прикидывается перед девками, что у него никого нет…

Я с удивлением глянул на нее, и оказалось, что она действительно совсем молодая, ее старила только недобрая озабоченность.

– Не беда, поприкидывается, а потом все равно к жене под бочок, к вам. – Мне стало любопытно, женаты они или нет, но она этот вопрос обошла.

– Под бочок… На письма уже два месяца не отвечает.

– А о чем вы ему пишете?

– Что скучаю, что в очередь на комнату встала… Ну, о чем все пишут?

– Так все и пишут о скучном, а ты ему напиши о чем-нибудь интересном, о том, как ты красиво живешь, чтобы и ему так захотелось, – я наконец почувствовал воодушевление.

– Ну и чего мне ему написать? – Идея ее не слишком воодушевила, но все ж таки лучше, чем ничего.

– Напиши, например… Напиши, что ты записалась в яхт-клуб, что вы ходите на яхте в море, что в команде все красавцы и поэты, что ты там единственная женщина и все наперебой за тобой ухаживают. Но лучше про быт ни слова, а все про то, как красиво в море. Ну, например, что берег становится тоненькой ниткой, а облака, наоборот, вырастают, как горы. А вода становится темно-синей, даже фиолетовой. А на мелких местах солнечная сетка играет по дну. Как светящийся гамак.

– Гамак?

– Ну да. И кажется, что море разлеглось в этом гамаке. А потом напиши, что… Да вот же у тебя блокнот, давай я тебе буду диктовать, а ты пиши.

Я протянул ей шариковую ручку, и она начала писать на удивление быстрым и ровным почерком, тщетно стараясь скрыть проступившую надежду насмешливым выражением.

Я же диктовал, что они всей командой скоро собираются пойти в тропические моря, где до дна дальше, чем до облаков, но вода такая прозрачная, что на километровой глубине видно, как краснеет планктон и изгибаются огромные расписные рыбы, а на поверхности Гольфстрима медузы сверкают под солнцем, словно переливающиеся радугой мыльные пузыри, а за ними тащатся смертоносные лиловые щупальца, и на это можно смотреть часами, забыв обо всем на свете… А теплый Гольфстрим сам несет тебя, и уже непонятно, плывешь ты или летишь – и под тобою бездна, и над тобою бездна…

Я понимал, что меня заносит слишком уж высоко, но вторую-то бутылку выпил практически я один, и шампанский Гольфстрим нес меня на своих теплых струях.

– Да не, он не поверит, что это я написала…

– Поверит. Ты так и объясни: я раньше была совсем другим человеком, занималась всякой дребеденью, а теперь я увидела, сколько в мире красоты, и больше не хочу притворяться, хочу говорить, что мне нравится. И как мне нравится.

Она покачала своей короткой темной стрижкой, но, кажется, записала и это.

Народ уже потянулся с полотенцами к туалету, и я отправился в купе, оставив ей свой номер телефона. Возможно, причиной тому было шампанское, но мне показалось, что роль Сирано мне удалась: моя подопечная на прощанье внезапно клюнула меня в щеку.

На перроне шампанское тоже било, как из брандспойта, и я не сразу понял, кто это, когда недели через три-четыре в трубке раздался робкий женский голос:

– Это Зина, из поезда. Вы мне еще письмо писали.

– А, да-да. Как дела, Зина? Он вам ответил на письмо?

– Сразу ответил. Два месяца не отвечал. А тут вдруг сразу.

– И что же он написал?

– Да все про свое… Что в тропиках должны каждый день выдавать ноль семь сухого вина. А что, в яхт-клуб в натуре можно записаться?

– Наверняка. Он знаешь где? В Стрельне. И еще вроде бы на островах. Но в Стрельне точно есть. Хорошая идея – научишься ходить под парусом, а потом и парня своего к себе подтянешь.

– Да ну его к черту, опять всю свою вонь туда потащит – «ноль семь», «ноль семь»…

Больше она мне не звонила, и далеко ли ее унес новогодний Гольфстрим, я так и не узнал.

Светлана Пригорницкая

Принц, воспитательница и Лампочка

Олеся сидела на стуле в кабинете заведующей и нервно обмахивалась синей шапкой, щедро обшитой по краям ватой. В костюме Снегурочки было жарко, но снять «шубку» она не могла. Под «шубкой» ничего не было. В актовом зале детского сада было жарко, поэтому Олеся перед началом утренника сняла блузку и надела костюм почти на голое тело. Рядом, прикладывая к голове мешочек со льдом, сидел папа Юры Кузнецова. И ведь знали, что поддает Кузнецов-старший регулярно, а все равно взяли на роль Деда Мороза. А как не взять? Кто же еще захочет напяливать воняющий нафталином костюм тридцать первого декабря и скакать с детьми, вместо того чтобы начинать отмечать праздник? А Кузнецов-старший согласился. Олеся скрипнула зубами. Ну, если согласился, то мог бы потерпеть до конца утренника. Вот отдедморозишь – и иди себе пей. Никто и слова не скажет.

А ведь как хорошо начиналось. Дети так радовались приходу Деда Мороза и Снегурочки. Ну и что, что Снегурочка похожа на воспитательницу средней группы Олесю Михайловну, а Дед Мороз – на Юриного папу. Зато праздник, елка, подарки… Впрочем, до подарков Дед Мороз, похожий на Юриного папу, не дотянул. Ровно на середине утренника, когда дети решили поиграть в догонялки, он вдруг заорал, словно папуас из племени мумба-юмба, и побежал вокруг елки. К такому развитию событий не была готова ни Снегурочка, ни музрук. Музыку пришлось в срочном порядке подгонять под темп забега. Ну а Снегурочка, собрав детей в стайку, понеслась следом за Дедушкой Морозом. Типа все так и было задумано. Ну, одно дело водить хоровод вокруг елочки, а другое – спринтерский забег на десятисантиметровых каблуках. Уже на втором круге Олеся спотыкалась и мысленно опускала на голову Кузнецова-старшего чугунную сковородку. Хорошо, что на третьем круге из ветвей елочки появилась заведующая. Глухой хруст, тихое завывание – и Дедушка Мороз исчез из поля зрения. Дети растерянно оглядывались по сторонам. Был Дед Мороз – и растаял. Олеся так же растерянно оглядывалась на музрука. Та нервно пучила глаза и переворачивала страницы нотной тетради.

– Снегурочка Олеся Михайловна, – чуть не плача прошептала Юля Василькова, – а где же Дедушка?

– А подарки? – понесся со всех сторон детский ропот.

– Так Дедушка Мороз как раз