Племена Гора - Джон Норман

Потом у нас кончилась вода.

В тот день курия показал на солнце и выставил четыре пальца.

Целый день мы шли без воды.

На следующий день мы натолкнулись на скопище мух, роящихся над потрескавшейся землей. Рыча от боли, курия принялся копать окаменевшую глину. На глубине четырех футов началась мягкая грязь. Я выжимал ее через шелковый платок в его сложенные чашей лапы. Почти всю воду курия отдал мне. Сам же лишь облизал мокрые лапы. Ближе к ночи мы набрели на грязное русло пересохшего ручья, которое привело нас к высохшему водоему. Раскопав дно, мы обнаружили спящих улиток. Выискивая их при свете лун, мы разбивали скорлупу и высасывали жидкость. Улитки невыносимо воняли, после первой меня вырвало. Курия, как и в предыдущий раз, отдал мне почти всю добычу. Улиток оказалось немного.

Мы вернулись к тому месту, откуда свернули с курса, и продолжили путь.

На следующее утро курия показал на солнце и выставил три пальца.

В руках у меня болтался пустой бурдюк.

— Давай отдохнем, — сказал я.

Он пошел дальше. Я побрел по его мокрым от крови следам, прикрывая глаза от ослепительного сияния пустыни.

Я механически переставлял ноги. Еще шаг и еще. Курия сильно хромал.

Я настолько ослаб, что уже не мог думать о еде. Мне вдруг стало невыносимо жарко. Я потрогал лоб. Он оказался сухим и горячим. Голова кружилась, меня тошнило. Все это показалось мне странным.

— Мы должны отдохнуть! — крикнул я курии, но он продолжал хромать дальше. Шатаясь, я брел по его следам, волоча за собой пустой бурдюк, уже успевший потрескаться от жары. Я бессознательно присосался к носику, зная, что внутри давно нет ни капли. Я все равно его не брошу. Когда солнце поднялось в зенит, я упал. Курия подождал, пока я поднимусь на ноги, и захромал по песку.

— Мне плохо, слышишь? — крикнул я. — Подожди! — Я остановился, надеясь, что тошнота и головокружение пройдут. Курия постоял, потом двинулся дальше. Голова моя раскалывалась от боли. Я с трудом переставлял ноги, боясь отстать от курии. На меня вдруг напала чесотка. Я яростно царапал руки и ноги. Я спотыкался и падал. Впереди, не оборачиваясь, шагал курия. Неприятно и страшно не чувствовать во рту ни капли слюны. Глаза невыносимо чесались. Казалось, между веками и глазными яблоками набился песок, но не выступило ни единой слезинки. Разболелись и потрескались губы. Язык казался огромным и толстым. Я чувствовал, как на нем начинает шелушиться кожа. Живот сводило судорогами. Постепенно они распространились на все тело. Я огляделся. Вокруг было полно воды. Вдали и совсем рядом плескались голубые озера. Иногда они попадались на нашем пути, но, едва мы до них доходили, вода превращалась в песок, над которым дрожал и переливался горячий воздух пустыни.

— Я больше не могу! — крикнул я курии.

Он обернулся и впервые показал лапой прямо на восток, в направлении дюн. Я понял, что именно здесь он собирается повернуть.

Я посмотрел на колыхающиеся в раскаленном мареве дюны.

Идти туда было совершенным безумием.

Он снова ткнул лапой в направлении дюн.

— Я больше не могу, — прохрипел я.

Курия развернулся, подошел и швырнул меня на землю. Я слышал, как он разорвал бурдюк. Затем он заломил мне руки и связал их у меня за спиной обрывками кожи. Остатками бурдюка он обмотал свои кровоточащие ноги, чтобы сберечь их от раскаленного песка. Затем, используя все, что осталось от кожаного мешка, он свил веревку и накинул конец мне на горло. Второй конец он взял в правую лапу. Рывком поставив меня на ноги, курия побрел в сторону страны дюн. Я тащился следом, спотыкаясь и увязая в песке.

— Ты сумасшедший, слышишь! Сумасшедший! — хотел крикнуть я, но из пересохшего горла вырвался лишь хриплый шепот.

Он шел в страну дюн, а я тащился следом, взятый в плен человек.

Ветер гудел в песке.

Я дошел до Клима, твердил я сам себе. И снова иду в Клим. Я снова иду в Клим, и я дойду до него еще раз. Правда, по дороге в Клим мне давали воду и соль.

Где-то после полудня я потерял сознание. Мне привиделись башни Ара и Турий.

Очнулся я уже ночью. Меня развязали. Курия нес меня на руках по посеребренным лунным светом дюнам. Он шел очень медленно, сильно припадая на правую ногу.

Я снова уснул. Проснулся я незадолго до рассвета. Рядом, наполовину засыпанный песком, спал курия. Я с трудом поднялся на ноги и тут же упал. Стоять я не мог.

Я сидел на песке, прислонившись спиной к склону дюны. Рядом спал курия — замечательное, могучее животное. Сейчас он был смертельно измотан. Изодранная шерсть свисала клочьями с худого тела. Странно, но мне было жаль видеть распад некогда могучего организма. Интересно, думал я, какая же сила ведет его к неизвестной цели. Он рискнул бросить вызов самой пустыне. Я обратил внимание на его шерсть. Она потеряла весь свой лоск, грязные, свалявшиеся клочья пачкали кровь и гной. Кожа на рыле с двумя ноздрями потрескалась и приобрела нездоровый серый цвет. Рот и губы высохли и напоминали скомканную бумагу. По всему рылу, вокруг ноздрей и губ протянулись глубокие, забитые песком трещины. Песок был везде, под веками, в ноздрях, складках кожи. Безжизненное тело с отвернутой от ветра головой напоминало выброшенную хозяином вещь. Гордый зверь рискнул бросить вызов пустыне. И проиграл. Какая же цель могла подвигнуть его на столь отчаянный шаг? Какая же цена могла сравниться с ценой его собственной жизни? Я думал о том, суждено ли ему еще раз встать. Я знал, что завтрашний день станет последним для нас обоих. Светало.

Зверь завозился и потряс головой, вытряхивая песок. Затем он с трудом поднялся на ноги.

— Иди один, — сказал я. — Я больше не могу. И ты не сможешь меня нести.

Чудовище показало на солнце и вытянуло два пальца.

— Я все равно никуда не пойду, — сказал я. — Что там такого важного?

Зверь потер пальцем язык и губы. Я сделал то же самое. Во рту ощущался вкус соли, но я сказал:

— Все равно я не могу глотать.

Курия долго смотрел на меня. Роговица его глаз утратила желтый цвет и стала белесой и бледной. Казалось, в его глазах не осталось влаги. Трещинки в уголках его глаз были забиты песком. Мои глаза тоже горели. Я уже не пытался выковыривать из них песок.

Зверь согнулся и опустил голову на сложенные чашей руки. Когда он повернулся, в черных его ладонях плескалась отвратительная жидкость. Я приник лицом к его ладоням и, поддерживая руками трясущиеся лапы, принялся жадно пить. Так он сделал четыре раза. Это была вода из последнего, самого противного источника, который попался нам на пути. Из того, где валялся недоеденный табук. Четыре дня курия хранил эту жидкость у себя в желудке. Он делился со мной влагой собственного организма. Он не хотел, чтобы я умер. В последний раз у него ничего не получилось. Он отдал мне все. Он снова соскреб соль с губ и уголков рта. Потом он соскреб соль с гнойной корки на своих ранах. Он протянул мне руку и я слизал соль с его пальцев. На этот раз я смог ее проглотить. Он отдал мне свою соль и последнюю каплю влаги из своего организма.