Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

Крекинг-установка не подчинялась британцам, то и дело взрывалась в разных местах. Наши инженеры, подчиненные Ломаксу, обменивались наблюдениями, крича друг другу на ухо: насилие над запертым в реакторы веществом сопровождается нестерпимым визгом. Они чувствовали, знали: Ломакс в чем-то ошибается. Шотландец болел туберкулезом. Ходил в шерстяной курточке даже летом. Это спасло ему жизнь, когда раздался взрыв и пылающий мазут обрушился на людей.

Злобинский кинулся к месту аварии, бежал сквозь огненный коридор. Крекинг-установку от огня отстояли, героя спасти не удалось. Вскоре он умер от страшных ожогов, один из героев трудного освоения крекинг-процесса.

В июле 1929 года англичане отказались продолжать работу, передали нам завод с 50‑процентной скидкой против договора, заплатили неустойку и уехали. Так и не сумели совладать со своим же заводом. Им надоело взрываться.

А один из важных участков «осветления» программы по нефти, непонятный, таинственный крекинг-завод, все еще стоял без движения, без пользы для набиравшего темпы народного хозяйства.

Таким образом, для бакинских инженеров чисто техническая задача освоения нового завода становилась задачей политической, классовой, революционной, поскольку каждый участник на обширном фронте пятилетки по-своему определял общий успех революции на тринадцатом году существования Советского государства.

Сроки, сроки!

С посланцами «Виккерса» церемонились. Нашим специалистам сразу отпустили минимум времени на завершение всех работ. Ждали бензина первые советские автомобили. Завершалось сооружение Сталинградского тракторного завода. Расправляла крылья наша авиация.

«Непонятный» завод оказался в руках советских специалистов. Студент-стажер Юрий Богословский стал дежурным инженером в загадочном по тем временам мире крекинга. Долго не мог он застегивать наглухо воротничок сорочки, помнил, как трудно было сорвать такой же воротничок с охваченного пламенем Злобинского. Наши инженеры изучали грозные законы крекинга, перестраивали процесс, искали для завода нужный режим. 9 февраля 1930 года, раньше срока, крекинг вступил в эксплуатацию. Правительство прислало людям завода приказ-благодарность.

Давно это было, но память и теперь возвращает меня в прошлое, к тем дням, когда первая пятилетка набирала темпы и силы, когда необыкновенные трудности строительства порождали и необыкновенных героев, когда многое делалось впервые, и никто нам не помогал, и все же мы шли вперед и вперед.

...Снова я зову вас в лето 1930 года. Страна шла к Шестнадцатому съезду партии. Бакинцы шли к шестнадцатому подземному горизонту.

Сегодня это может показаться наивным, но тогда, тогда... Тогда люди Биби-Эйбата, азербайджанцы и русские, грузины и армяне, нефтяники, — тогда они придавали особое значение такому совпадению: то был съезд развернутого наступления социализма по всему фронту, а у них тоже развернулось героическое, трудное наступление к неизведанному шестнадцатому горизонту.

И самое это слово — «горизонт» — отождествлялось у них с новыми горизонтами, новыми далями, что откроет перед всеми партийный съезд. И они работали как черти, они не считались ни со временем, ни с усталостью, ни с опасностями, они совершали чудеса настойчивости и упорства, пока наконец земля не дрогнула от далекого гула и ударил фонтан чудовищной силы, об укрощении которого можно было бы написать целую книгу.

О том, как это было, расскажу словами тогдашней своей корреспонденции в «Комсомольскую правду».

...Биби-Эйбат лежит за правым, холмистым плечом Баку. Он черен, жирен, расположен в большой котловине. Полукругом стоят вокруг него черствые, мертвые горы. Они проржавели рыжей пылью, ничто живое не растет на холмах.

Как стволы гигантских пушек, со дна Биби-Эйбата упираются в небо буровые вышки. Они стоят как черный лес без ветвей и листьев. «Кукушка» — промысловый поезд — двумя крыльями путей облетает выстроенный людьми лес.

Ее встречают с двух сторон странные существа, кивающие железными головами на длинных железных шеях, — глубокие насосы. Они качают нефть из чрева планеты маленькими глотками и все машут, машут длинными шеями и железными головами. Ненасытные сосунки величиной в слона.

Слева горы расступаются. Целая буря кислорода, чистоты, свежести, голубизны врывается в жирное удушье и жар Биби-Эйбата — море... Неподвижный воздух Биби-Эйбата густ: он входит в легкие, как отравленное масло, он бредит дымом, пожарами, газом. Черная от нефти земля чавкает под ногами. Тысячи солнц плывут в нефтяных лужах. Нефтяные реки, нефтяные озера в канавах и ямах-ловушках текут, блистая радугой. По пути к морю их перехватывают насосы и по трубам вгоняют в резервуары.

Резервуары стоят в черном лесу вышек, как банки с консервами из жира нашей планеты.

Воздух — нефть. Земля — нефть. Море — нефть. Жизнь на Биби-Эйбате, дыхание на Биби-Эйбате, работа на Биби-Эйбате — нефть.

Люди Биби-Эйбата — азербайджанцы, русские, армяне, татары, грузины — готовились к Шестнадцатому съезду партии.

Двенадцать месяцев шла к шестнадцатому горизонту буровая партия скважины номер 132. Шестнадцатый горизонт, или шестнадцатый пласт, разведывался впервые. Это один из самых глубоких и обильных пластов нефтеносной земли. 1080 метров были пройдены, земля расступилась под вращающейся сталью.

Был близок шестнадцатый горизонт. Тогда наступили те самые четырнадцать дней, о которых страна знает только по скупой телеграмме ТАСС в десять строк.

6 июня 1930 года бурильщик с вышки 132 телефонировал в контору заведующего промыслом рабочему Фомину. Фомин слушал голос бурильщика, плохо понимал слова, но смысл обнаруживался со страшной силой. Бурильщик голыми руками не мог удержать бунт планеты, давление земного шара. Фомин выскочил из конторы, его несло к буровой.

...Глубина 1080 метров, поди останови!

Добежал. Вышка. Бил в уши дальний глубинный гул. На километр с чем-то внизу, в скважине, ревела разбуженная нефть. Рвутся, давят, напирают через назревающую нефтяным фонтаном скважину газ, подземные воды, дремавшие миллионы лет.

Фомин, рабочие, инженеры заперли глотку скважины чугунной задвижкой. Газ изнутри все же вырывался, слегка пошевеливая, погромыхивая чугунной плитой. Потные, бледные, осатаневшие люди у скважины 132 вступили в единоборство с преждевременно разбуженным фонтаном. Скважина мощная, это слышно по ее голосу, по гулу недр. Но она заговорила на 1080 метре, на 15 метров раньше, чем нужно было буровой партии, и буровая партия взялась «загонять фонтан обратно», пока не будет укорочен последний, восьмой башмак, рассчитанный на бо́льшую глубину.

Если трудно унять кровь из перерезанной артерии, то какие нужны люди, какая работа, чтобы зажать струю «черной крови», нефти, разбежавшуюся с тысячеметровой глубины, попридержать внутреннее давление земного шара?

Четверо суток рабочие качали в скважину барит и раствор соли. Под давлением в сорок атмосфер насосы отдавливали нефть назад в недра. Фонтан рычал, отплевывался, — все было напрасно, все шло прахом.

Чугунную задвижку Фомин предложил заменить стальной арматурой. Ее собирали тут же. Она весила четыре тонны — арматура из труб, отводов, флянцев, стальных каналов для укрощенного фонтана. Но прежде чем надеть на фонтан стальной намордник, предстояло убрать чугунную плиту, выпустить на свободу извержение шестнадцатого пласта и снова задушить его. Сделать это собирались люди, хрупкие, маломощные по сравнению с адовой силой далеких недр.

Они оттащили чугунную задвижку. Их шатало от собственной дерзости. В уши, в лицо, в голову, в грудь ударила нефтью скважина, и люди вспомнили, что когда-то на пожаре горящей вышки порвало барабанные перепонки Мамиконяну, самому знаменитому и бесстрашному пожарному республики. Тогда же от скважины автомобили отвезли по лазаретам героев-нефтяников, отравленных газом, ослепших, оглохших, — среди них были и краснофлотцы, помогавшие сбивать пламя. Не скоро вышли они из больницы.