Культурный герой - Александр Шакилов

Под тяжестью аргументов Снегурочка быстро согласилась, что мир таки да, настоящий, настоящей некуда. После чего, оскальзываясь на томатных шкурках, герои завели хоровод вокруг вознесшейся из-под сцены елочки, запели песенку и начали раздавать подарки. В целом, спектакль очень и очень удался. Убедившись, что овощи больше не летают, Кир вышел на авансцену и раскланялся.

Сделал он это, как выяснилось чуть позже, зря. Спустя восемь часов они, разбойная труппа, вывалились после вечернего спектакля и легкой пьянки, веселые, сами тоже легкие, в предчувствии ударного празднования. Шел снег. Белые мягкие хлопья делали небо неотличимым от земли, как будто лицедеи угодили в центр огромного сахарного драже. Кир говорил:

— Конечно, мораль нашей сказки простовата: боль как надежное средство диагностики реальности происходящего. Но боль ведь тоже можно вообразить, и чем эта воображаемая боль… Черт!!

Губы и щеку его словно обварило кипятком. Он шарахнулся, и второй камень, чуть обернутый свежим снежком, просвистел мимо. В круге фонарного света стояла небольшая девочка в плохом полушубке и шапочке с поникшими помпонами. Она лепила третий снежок. Кир сплюнул кровь и присел на корточки.

— Как тебя зовут, милый ребенок? Зачем ты кидаешься камнями в добренького дядю?

Милый ребенок поднял злое, напряженное личико.

— Зато теперь и ты знаешь, что наш мир — не придуманный. Хорошо как, правда? — И снова швырнула камнем, зараза малолетняя.

— …Вообще, я недоумеваю, — заметил Кир, глядя на стоящего перед ним Ангела, — почему у вас, ангелов, всегда такая стандартная внешность? Почему бы ангелу не быть шестидесятилетней теткой, с распухшими от артрита суставами, геморроем и плоскостопием от вечного топтания в очередях, с двумя оставшимися талонами на водку и одним на сахар, зятем в командировке, племянником на зоне, с неисправным журчащим толчком, в котором вечно плавает раскисший окурок «Примы»? Или, скажем, сааабааачкооой? Или резиновой женщиной?

Сейчас Кир следовал одному из заветных правил Джентльмена: если смерть улыбается тебе, плюнь ей в глаза и нагадь в супницу. Бывшая Ирка, а ныне Ангел смотрел на Кира с присущим его племени безразличием.

— На вашем месте я бы не стал так активно артикулировать. У вас на макушке почти полная чаша с ядом.

— Ну так сними ее.

Ангел обдумал эту возможность. Потом, протянув тонкую руку, снял чашу. Яд вылился на камни, которые тут же зашипели и начали плавиться. Параллельно Ангел ухватил свисающую с ветвей гадину за шею и придушил. Кир, тихо ругаясь, выпутался из вялых колец змеееииинооогооо тела и размял запястья. Запястья распухли, плечи ныли. Вдобавок немилосердно болела поясница, в которую упиралось что-то твердое. Кир пошарил за спиной и вытащил напрочь забытую дудочку Царя Царей.

С трудом встав на ноги, Кир пошатнулся и рухнул бы на гальку, если бы Ангел не поддержал его дланью хрупкой, но мощной. Кир тут же сомкнул ладони на ангельской заднице.

— Наконец-то, любимая, мы можем вволю потискаться.

Ангел равнодушно расцепил объятья Кира и отступил назад.

— Нашли время скоморошничать. Вы обещали…

— Знаю, что обещал, — скривился Кир. — Пятиминутки на танцы и крики «гип-гип», значит, не запланировано? Ладно, милейший. Для начала нам надо выбраться с этого гнусного островка, ибо, как можно заметить, Бенжамена здесь нет. Как будем это осуществлять, вплавь?

Ангел отступил еще немного, и Киру открылся вид на пустынный берег. На пустынном берегу стоял восьминогий конь Слейпнир. Хоть и благородное животное, а что-то в нем сохранилось от первой-второй клячи. Слейпнир меланхолично хрустел галькой. Из пасти его сыпалась каменная труха.

Кир оглянулся. Все так же столбенел неподвижный Лешак, все так же свешивался с ветвей ни живой ни мертвый Джентльмен. Чааайкиии проели в его грудной клетке основательную дыру — кажется, под гнездо. Здесь живем, здесь и питаемся, пробормотал Кир и отвернулся. С этим тоже надо было что-то делать, но не сейчас. Дальше по берегу виднелась черная проплешина недавнего костра. Из кострища торчали ступни в оплавившихся ботинках. Здесь много и сытно ели, подумал Кир, возможно, даже цыкали зубом и ковыряли в зубах куриной — или еще какой — косточкой.

Ангел уже сидел в седле. К седлу приторочена была сумка, небольшой, весь во вмятинах от метеоритных ударов щит и длинный, узкий, в потертых кожаных ножнах меч. Киру ничего не оставалось, как пристроиться позади Ангела, обхватив тонкую ледяную талию руками.

«Пошел, шалый!» — гикнул белокрылый ездок и вогнал пятки в тощие бока скакуна.

Первые шаги конь еще несся по гальке, а затем копыта его, пропоров жадные прибережные волночки, зазвенели по воздуху. Все выше и выше взвивались они. Вниз рухнул злосчастный островок, вниз полетела плоская тарелка океана с гжельской росписью льдин, вниз отправились пухлые клочья облаков. Впрочем, облака уже были потом — на границе ночи сияли они, пропитанные малиновым сиропом заката.

«Э-ге-ге!» — заорал Кир.

Волосы развевал ветер, дыхание занималось от скорости. Они промчались над изогнутым луком побережья, с редкими огоньками городов и нескончаемой бледной каймой прибоя.

— Куда дальше? — прокричал Ангел, обернувшись.

Его слова унес ураган.

— Нам надо догнать Ковчег кризоргов! — проорал в ответ Кир.

— Почему вы уверены, что Хранитель там?

— Это не я уверен, красавица, а ты! Езжай потише, невозможно же так голосить.

Ангел натянул поводья, и Слейпнир пошел размеренной рысью. Кир подпрыгивал на конском крупе, как мешок с брюквой.

— Н-н-надо было брать уроки в-верховой езды, пока давали.

Ангел вздохнул, и лошадь перешла на шаг. Они медленно планировали над плоской, заросшей лесом равниной, где единственным источником света было поблескивающее тело широкой реки. В реке отражалась полная луна. Когда конь спустился ниже, луна погналась за ездоками, будто хотела подслушать их разговор.

— «В хрустальном дворце, на вершине самой высокой горы», — процитировал Кир. — На дворец мой кораблик не тянет, однако именно горы и именно самой высокой. Венька вернулся в капсулу. А капсулу заодно с Самой Высокой Горой прибрали кризорги. Они же прикарманили и Самый Длинный Каньон и Самую Глубокую Океаническую впадину и все погрузили на Ковчег.

— А на что им Гора и Каньон?

— Для производства неорганических удобрений. Как бы то ни было… — Кир оторвал замерзшую руку от ангельской талии и ткнул пальцем в луну. На самом краю ее диска виднелась чуть более яркая точка Ковчега. — …Нам туда. Но для начала мне надо заехать еще в одно место. Поворачивай на юго-восток.

Луна не успела проползти еще и четверти своей извечной параболы, а они уже неслись над горами. С такой высоты Кир легко прозревал все планы бытия. В физическом плане вершины окутывала тьма, лишь изредка поблескивали огоньки аулов на склонах, да то тут, то там вспыхивали светлячки канонады. До скачущих выстрелы доносились смутно, и можно было принять их за что угодно — к примеру, за залпы шампанского или скороговорку салюта. В плане эфирном и особенно астральном над горами творилось что-то непотребное. Цепь вершин, тянущаяся от равнины и до самого моря, на юг и вдоль побережья другого моря, наливалась кроваво-красным.

— Зачем вы, люди, вечно воюете? — спросил Ангел.

— Ну, во-первых, человек ли я — вопрос философский. Во-вторых, на данную тему существует масса теорий. К примеру, одна гласит, что человечество — это такой вид болезнетворных микробов. Земля мечется в горячке, и для сохранения статуса-кво иногда необходимо кровопускание.

— Чушь, — ответил Ангел, — человечество — это…

Но что такое человечество в ангельской трактовке, Киру так и не довелось узнать. Внизу их заметили.

— Ассалям алейкум, — пробормотал Кир, когда мимо просвистела ракета.

Вторую ракету Ангел принял на щит, третью разрубил мечом. На боку ракеты отчетливо виднелась надпись: «Харьковский завод по производству неорганических удобрений», так что следующую Кир уже приветствовал кличем: «Здоровэнькы булы!» Пятая ракета разорвалась позади, а потом Кир ткнул в залитое лунным светом ущелье.

— Сюда.

Слейпнир, фыркнув, пошел на посадку, и скоро его копыта вновь зацокали по камням. В серебристом свете, что будто поволокой окутывает поля и рощи в низинах, здесь, на холодной высоте, все виделось резче. Кир спешился и велел Ангелу ждать. Сам он неслышно заскользил по узкой тропке вниз, мимо сонного селения, вниз, мимо дома Рахмада (кто-то теперь там живет? и живет ли?), мимо давно отцветшей алычи к достопамятной яме. Стенки ямы обрушились и заросли колючим кустарником и травой. В яме самка шакала устроила нору для своего нового выводка. Отец отправился на охоту, а мать, утомленная кормежкой, сонно наблюдала за резвящимся в пыли семейством. Шакалята боролись, щеря едва прорезавшиеся зубки, грызли древнюю овечью кость, дергали мать за пушистый хвост. Один забрался старой шакалихе на загривок и расположился там гордо, мня себя царем горы — или, вернее, Царем Царей. Кир подобрался поближе и вытащил из-за пояса флейту. Поднеся ее к губам, он дунул, произведя неслышный человеческому уху, но внятный любому собакообразному звук. Расшалившийся шакаленок насторожился. Он скатился с матери и зашагал к кустарнику на толстых, плохо гнущихся лапках. Отважно преодолев осыпающийся склон, он сунул в кусты любопытную мордочку — и угодил в руки Кира. Зажав пасть щенка, чтобы не скулил, Кир спрятал флейту и поспешил обратно. В доме Рахмада звучала музыка. Кто-то выводил под сурдинку: «Ой, мороз, мороз» на мотив «Дунайских волн». Кир осторожно заглянул в окно и удивился. В сакле, при свете керосиновой лампы, на кошме сидел живой, хотя почему-то рыжебородый и в черкеске Рахмад, толстый, голый до пояса хохол с татуировками под левым соском и молоденький русский лейтенант в гимнастерке, здорово смахивающий на юного, до всех еще историй Старлея. И хозяин, и гости топили светлую печаль в самогоне, которого перед ними высилась едва початая бутыль.