Девушки без имени - Серена Бурдик

преступление, о котором я ничего не знаю. Это опасно для нас всех. Узнать ее настоящее имя — твой долг. Мы еще неделю не поедем на ферму. Я уверена, что тебе хватит этого времени.

Я не представляла, как мне узнать настоящее имя Мэйбл. И уж точно не смогла бы выяснить это за неделю.

— Я не буду этого делать, если вы не отправите меня на ферму.

Уголок рта сестры Гертруды дернулся, и мое сердце подпрыгнуло. Я смотрела на мраморного Иисуса. Глаза у него были такие же ледяные, как и у той женщины, что сидела передо мной.

— Сестра Агнес! — позвала сестра Гертруда, вставая и беря с полки лампу.

Сестра Агнес появилась быстро, как хорошо обученная собака, взяла лампу у сестры Гертруды, другой рукой ухватила меня за предплечье и потащила из комнаты и далее по коридору. Когда мы миновали дверь в прачечную, ноги у меня ослабли.

— Вы не можете снова отправить меня в яму! — крикнула я. — Я заболею, и вам придется звать врача и объясняться перед ним. Я слишком слаба для ямы!

Ответом мне было рычание. Ноги подгибались. Сестра Агнес открыла дверь подвала, дернула меня за руку и потащила вниз как тряпичную куклу. Мои туфли гулко стучали о ступени. Она дотащила меня до конца коридора, вынула из кармана кольцо с ключами и ткнула мне в лицо:

— Я теперь все с собой ношу, спасибо вам троим, — Сестра Агнес поставила лампу на пол и отодвинула засов. — Вперед! Там теперь не так холодно, не зима. — Она втолкнула меня внутрь и с лязгом задвинула засов.

Тьма поглотила меня. Шаги сестры Агнес затихли вдалеке, и я услышала, как мерно капает на каменный пол вода. Знакомая тяжесть сжала грудь, я опустилась на пол и закрыла лицо руками. Врач не вылечил меня, а просто на время приглушил симптомы.

Я не стала забиваться в угол или сворачиваться калачиком. Вместо этого расстегнула платье, стащила его через голову, вылезла из панталон и легла голой спиной на холодный пол. Я вспомнила мамину спину в тот день, когда она раздевалась передо мной. Мне нужна была мама. Я покусала щеку изнутри и сплюнула кровь в ладонь. Я не могла вспомнить пальцы отца на своем запястье, неровности маминых шрамов или па танцующей Луэллы. Эти воспоминания больше не держали меня.

Закрыв глаза, я думала о последней карте, которую вытащила из колоды. Вот она, правда. Я начала вызывать в своей памяти льва, который приходил ко мне в снах. Потом быка, орла и человека. Я поставила их по четырем углам, дала им крылья и глаза и заставила петь «О Господь Всемогущий». Сама я оказалась в центре — обнаженная женщина с жезлами. С моих губ капала кровавая слюна.

Потом я замерзла, встала и оделась. В какой-то момент открылась дверь и на полу оказался поднос с хлебом и водой. Я поела, не отпуская танцующих по углам созданий. Они убирали тяжесть из моей груди, и под их настороженными взглядами я могла есть и спать.

Прошло не больше дня или двух, и за мной пришла сестра Агнес. Она стояла в дверях с фонарем, тени плясали на ее лице, и она потащила меня из подвала и из здания на яркий солнечный свет. Я не понимала, что происходит. Полицейский с толстой красной шеей, выглядывавшей из тесного воротничка, как перетянутая колбаса, взял меня за руку и усадил в черный фургон. Я села рядом с Тесс, костлявой девочкой, которую знала только по имени. Другие девушки теснились вокруг. Полицейский захлопнул дверь. Двигатель закашлял, и фургон тронулся с места.

— Осторожнее! — пихнула меня Тесс, и я вцепилась в скамью, чтобы не врезаться в нее, когда фургон внезапно остановится.

Снаружи я слышала мужские голоса. Послышался грубый смех, лязг ворот — и фургон снова поехал.

Нас везли прочь от Дома милосердия. Всего пол-мили — и мы окажемся у моего дома. Я подавила желание вскочить, прижаться лицом к щели и кричать в надежде, что услышат родители. Что если мама в это самое мгновение сидит на корточках во дворе и возится со своими лилиями, а папа стоит в дверях и смотрит в небо. Что если Луэлла вернулась домой и как раз собирается на занятие или задумала какую-нибудь веселую весеннюю проказу без меня.

Мы тащились вперед. Фургон трясся и дрожал, воздух стал густым и спертым. Внутрь проникали выхлопные газы и запах горячей смолы. Звуки города — гудки, рев двигателей, стук подков, звон трамваев — отлетали от металлических стен фургона, как теннисные мячики, все заглушали низкое гудение двигателя и шуршание шин по гравию.

Время шло. Мы молчали. Потом фургон наконец остановился, и двери распахнулись.

— Выходите! — воскликнул полицейский так бодро, будто мы приехали на приморский курорт.

Я прищурилась, привыкая к свету, потом смогла рассмотреть грязную дорогу и широкое, поросшее травой поле. Сладко пахло жимолостью. Второй фургон остановился рядом, подняв тучу пыли. Девушки кое-как выбрались наружу, Мэйбл вышла последней. Полицейский старался держаться рядом с ней. Пыль лежала на плечах его темно-синей куртки. Вместе со своим коллегой он повел нас к дверям фермерского дома из беленого камня. Я улыбнулась: сестра Гертруда все же отправила меня на ферму! Что по сравнению с этим значили несколько дней в яме? Я победила!

За домом раскинулся луг, поросший пурпурными цветами. Дрожь пробежала по всему телу, когда я поняла, что нас отделяет от остального мира только ряд тощих деревьев, кора которых отставала от стволов, как сухая кожа.

В дверях дома нас встретила крепкая женщина с исчерченным морщинами лицом. Она кивнула полицейским и провела нас через низкий коридор в маленькую пустую комнату с выцветшими розовыми обоями и широкими половицами. Мы стояли там, сбившись в кучу, как скот. Женщина встала в дверях. Ее бурая юбка оседала вокруг ног, напоминая кучу грязи, из которой росло тело.

— Комнату видите? — спросила она, скользя по нам взглядом. — А мебель тут видите? — Ей никто не ответил, и она приложила ладонь к уху и крикнула: