Руководящие идеи русской жизни - Лев Тихомиров

И вот, думается нам, правительство, имея в виду осуществление Высочайшей Воли и необходимость получения для того денег от «палат», и сочло себя вынужденным внести на их обсуждение не только вопрос денежный, но и учредительный, то есть должно было выйти на путь испрашивания у «палат» как бы разрешения на осуществление Монаршей Воли.

Говоря откровенно, тут получается положение столь же нестерпимое для чувства сознательного монархиста, как в оны времена была нестерпима для патриота необходимость кланяться ханам Золотой Орды, чтобы выпросить какие-нибудь льготы для порабощенной Руси. Говоря откровенно, мы бы не нашли сил кланяться Золотой Орде и предпочли бы прямо заявить власти Верховной о безусловной необходимости изменить те пункты законов 1906 года, которые приводят к столь нестерпимым положениям. Но правительство осталось на почве «конституционной легальности» и вынесло на обсуждение «палат» то, что даже и по законам 1906 года составляет прерогативу Монарха.

Этот законопроект представлялся на благовоззрение высоких собраний уже два раза. Дума, конечно, ничего не имела против нового прецедента ограничения власти Монарха, но Государственный Совет, стоя на чисто юридической почве, в первый раз отверг законопроект как не подлежащий в одной части его компетенции. В этом отношении Совет был прав, но отвержение второй статьи законопроекта приводило фактически к лишению денег для тех учреждений, которые созданы были Государем. И вот правительство возобновило попытку получить средства, и на сей раз Государственный Совет вслед за Думой принял законопроект.

Совершенно точно известно, что кабинет получил большинство голосов в Совете только посредством того, что сами члены правительства Его Величества поголовно подали голоса за акт, который дает деньги ценой нового ограничения Царских прерогатив…

И вот, по петербургским толкам, мы попадаем в «кризис» и т. п. Там размышляют, что же случится, если Верховная палата не утвердит законопроекта?

По «парламентским» обычаям, кабинет в случае, если бы его законопроект, прошедший в Думе и Совете, не удостоился Высочайшего утверждения, должен подать в отставку. Что же тогда будет? Невозможно, говорят, заменить такой кабинет. Да что тогда делать и с Думой? Признаемся, что дело представляется нам несравненно проще.

Мы не знаем, конечно, как намерено себя держать в подобном случае нынешнее правительство. Тем паче не дерзаем предугадывать Монаршую Волю, зная лишь одно: что как Государь решит, так и быть должно. Но дозволительно высказать общее теоретическое суждение применительно к возникшим обстоятельствам.

Прав или не прав был бы кабинет, если бы подал в отставку, раз его законопроект Государем Императором не одобряется, — это не особенно важный вопрос с точки зрения той конституции, того политического телосложения, которое имеет Россия сама по себе, по природе своей, и которое очень мало сходно с нашей нынешней писанной «конституцией».

По действительной русской конституции пусть правительство, если ему лично это кажется нужным, подает в отставку, но Государь Император вполне может приказать всем членам кабинета снова взять свои портфели и продолжать свою работу. Они служат не Думе и Совету, а Ему, Государю, и Самому же Государю Императору принадлежит суждение о том, нужны ли Ему данные лица. Их же дело — исполнить

Царскую Волю. Так нам представляется дело, и так всегда было в России. Что касается Думы и Совета, то единственное поучение происходящего «кризиса» с точки зрения реальной русской «конституции» состоит, нам кажется, в том, что конституция 1906 года некоторыми своими частями приводит к весьма вредным последствиям, а посему должна быть в этих частях изменена.

Тут с точки зрения реальной русской конституции не требуется даже никаких «роспусков» нынешней Думы. Она давным-давно известна своим очень плохим поведением, но акт, о котором мы говорим, послужил бы лишь просветлению ее политических взглядов, указал бы ей бесполезность усилий ограничить Царскую власть, и она бы, вероятно, подчинилась факту, «его же не прейдеши». Речь же о роспуске была бы понятна только в случае явного неповиновения.

Таково наше мнение об этих «инцидентах», «конфликтах», «кризисах» и т. д. Нам кажется, что если бы желающие наговорили по этому поводу еще десятка два парламентских «жалких слов», дело, по существу, остается совершенно просто, и с точки зрения реальной русской конституции разрешимо совершенно «чинно, благородно», без всяких кризисов и без ущерба для кого бы то ни было.

Около кризиса

Наша печать продолжает во славу розничной продажи наполняться всевозможными толками о «кризисе», о том, в чем он заключается, какие лица играют в нем ту или иную роль и т. д., вообще на манер крыловских мужиков, которые «грамоте, к несчастью, знали, газеты и подчас реляции читали»[127]. Сильно сдается, что и теперь около всего этого «кризиса» сторожит какой-то лукавец, который у Крылова, пока они судили и рядили, — «и щи и кашу всю приел».

Нам кажется, что несравненно производительнее было бы всем вдуматься в то обстоятельство, из которого у нас являются все эти «кризисы» и фантомы кризисов, искусственные создания междоусобицы лиц и партий. Стоит только представить себе, что у нас в законах, которыми регулируется действие высших правительственных учреждений, нет никакой спорной и недоуменной темноты в отношении понятия Верховной власти и действия в порядке Верховного управления, — и где тогда все наши думские, партийные и министерские кризисы? Их совсем не могло бы возникать. Почему, например, мог возникнуть настоящий, который, как бы он ни разрешился, внес уже столько смуты, вражды, беспокойства и неуверенности в политическую жизнь? Только потому, что предъявление штатов Морского Штаба Думе и Совету связалось в общественном мнении с представлением об ограничении прерогатив Верховной власти. А почему такое мнение могло явиться, одних наполняя негодованием, других радостью за движение вперед нашего «парламентаризма»? Только потому, что определение значения Верховной власти в нашей государственной жизни сделано законами 1906 года с темнотой и спутанностью, допускающей возможность всяких истолкований и попыток узурпации. Не будь этого, кто бы мог молвить хоть слово против того, что Государю Императору благоугодно было вынести на обсуждение и даже хотя бы решение Думы и Совета такой вопрос, в котором Ему принадлежит полная власть? Решение принадлежит Государю. Он поручил это сделать Думе и Совету… Что можно сказать? Такова Воля Государя, и больше ничего.

Как известно, лица кабинета именно и напоминали, что по закону Государь может внести в Думу любой вопрос. Но мы видим, что эти слова никого не успокоили и не обезоружили борьбы. И понятно: если бы к ограничению власти Государя Императора по нашим законам нельзя было идти, то никто бы и не опасался таких попыток. Но так как по законам 1906 года возможны стремления к узурпации, то естественно, что всякий шаг, способный иметь такое значение или хоть способный быть истолкованным в этом смысле, неизбежно возбуждает подозрения, негодование, борьбу и готовит действительные или воображаемые кризисы. И вот без исправления того, что порождает смуту, и не избежать нам постоянных «кризисов», хотя бы даже настоящий и улегся так или иначе.

Неясность основных законов, введенных в 1906 году на место кристально ясных законов прежнего Свода, неясность этого «продолжения 1906 года», как скромно именуется смешение прежних стройных статей Свода Императора Николая I[128] с новыми статьями 1906 года, эта смутность непременно будет порождать у нас смуту на практике, пока неясность не заменится ясностью.

Есть люди, которые считают более «практичным» не придавать особого значения тому, что написано в законе, на том основании, что суть не в букве, а в действительном соотношении реальных сил… Факты нашей думской истории постоянно, чуть не ежедневно, обнаруживают всю непрактичность такого рассуждения.

Буква закона, напротив, имеет огромное, могущественное действие. То, что написано в законе, сначала может быть случайно, без точного взвешивания смысла написанного (а у нас с очень тонким взвешиванием того, какие всходы даст маленькое зернышко, в закон посеянное), давит на жизнь ежеминутно и дает одной реальной силе огромный перевес над другой. Особенно это важно там, где существуют различные мнения и пожелания в отношении основ государства.

Если бы наши партии различались между собой пожеланиями в отношении каких-нибудь частных практических вопросов, экономических, сословных и т. п., но одинаково признавали бы, что Верховная власть со всеми ее атрибутами державности, всеобъемлемости и неограниченности должна принадлежать никому иному как Монарху, то, разумеется, было бы практически неважно, если бы какой-нибудь сеятель смут украдкой ввел в закон выражения, позволяющие сомневаться в том, где у нас Верховная власть. Но ведь все разделения наших партий возникли именно на различном понимании