Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

В поисках союзника

Ставя в 1726 году задачу «выхода» из «персидских дел», вице-канцлер Остерман понимал, что «вдруг оные дела бросить и оставить невозможно»: и вывозить целую армию не на чем, и оставленные прикаспийские земли будут немедленно заняты турками, что лишит Россию какого-либо влияния в Иране. А потому, писал он, «потребно будет в том поступать градусами и исподоволь, смотря по конъюнктурам, сие намерение в действо и совершенство привесть». Однако передать обременительные завоевания можно было только Ирану — в случае, если в нем появится «какой основательный владетель».

Единственным претендентом на эту роль представлялся легитимный представитель династии Сефевидов Тахмасп, «ибо с Ешрефом коммуникации не имеется и он от турков уже неприятелем объявлен». Наследник был настолько же упрям, насколько слаб и ненадежен; но, по мнению Остермана, «главнейшее дело как для России самой, так и для обхождения российского с турками, ныне в том состоит, чтоб какими ни есть образы и способы шаха к принятию того с турками заключенного трактата склонить», в чем и должна была состоять «комиссия» грузинского «принца», то есть Вахтанга VI.

Предложения вице-канцлера были приняты, и 31 марта императрица утвердила мнение Совета о том, как «по малу из тех персидских дел выйти». Но еще раньше, 5 ноября 1725 года, собравшиеся министры, утвердили инструкцию Семену Аврамову. «Ориентальных дел секретарю» предписывалось вновь ехать к Тахмаспу и уговаривать его ратифицировать договор 1723 года. Молодому принцу опять надо было объяснять: император Петр I вступил в иранские владения только для того, чтобы они «в руки тех бунтовщиков не впали»; договор же с турками был заключен для «препятствования всеконечного опровержения персицкого государства», поскольку султан признал Тахмаспа законным правителем, а наличие договора не допускает дальнейших турецких «прогрессов». Если шах утвердит Петербургский договор, Россия готова выступить посредником на переговорах с Турцией и предоставить военную помощь против «бунтовщиков». Если же он имеет неблагоразумие отказаться, то надлежит ему напомнить, что соседняя империя может подумать и «об уставлении другого правительства в Персии». Аврамову были вручены грамота к шаху (с «дружеским требованием» признать договоры 1723-724 годов) и задержанное за два года жалованье в размере 577 рублей 15 копеек{868}.

Остававшийся за начальника в Гиляне В.Я. Левашов был предупрежден о необходимости срочной отправки к шаху Аврамова и сопровождавшего его грузинского князя Амилахора из свиты Вахтанга VI. На месте ситуация была более тревожной, чем виделась из Петербурга: турки не намерены были прекращать свои «прогрессы». К тому же среди завоевателей-афганцев вспыхнул конфликт: в результате заговора в апреле 1725 года Махмуд был убит своим двоюродным братом Эшрефом. Турки продолжили наступление на западе Ирана: после неудачной осады Тебриза в феврале 1725 года они все же взяли город в июле, в декабре пал Ардебиль, а в начале следующего года турецкие отряды появились в российской «порции» — Астаринской провинции, где были поначалу «по однозаконству приятно приняты»{869}.

Матюшкин просил подкреплений, а остававшийся на месте с несколькими ослабленными от болезней полками Левашов был вынужден вступить в контакт с турецким командующим Абдуллой-пашой Кепрюлю; турок надо было остановить, но не доводить дело до войны, несмотря на явное нарушение ими договора 1724 года. Официальная же дипломатия запаздывала: посланные в Петербург извещения вызвали демарши Неплюева при султанском дворе только в сентябре 1726 года, а весной и летом резидент решал другие важные задачи — искал на берегах Босфора по заказу императрицы Екатерины I «балсаму белека белого», лучшее розовое масло, каракатицу, «зженого кофе» и толкового турка-«кафеджия». Последнее поручение приводило дипломата в отчаяние — где было найти такого специалиста кофейных дел, который согласился бы отправиться в Россию{870}? Он же отослал в Петербург турецкое предложение о совместном выступлении против Эшрефа с последующим разделом Ирана между союзниками{871}.

Абдулла-паша сообщил в письме российскому коллеге, что его войска заняли Ардебиль на законных основаниях: сам Тахмасп якобы обещал его отдать, но «в своем слове не устоял». Но на русские владения, обещал командующий, турецкая «рука не прострется», а если кто из турок туда по неведению и заходил, то ему, паше, об этом ничего не известно. Русского генерала Абдулла-паша просил не принимать персидских ханов и султанов, которые «в ваших сторонах засели», и разрешить свободный проезд купцам. Левашов ответил на письмо учтиво, но не забыл упомянуть, что «подле моря Каспийского прилученные вечно ко империи Российской провинции ее императорского величества войсками без мало не все заступлены и крепостьми умножены»{872}.

Конфликт был исчерпан, тем более что в Астаре против турок выступили местные жители. Но ситуация оставалась опасной. Начавшееся было разграничение русских и турецких владений было прервано из-за крепости Денге, которая, как писал Румянцев, «досталась в нашу сторону», но вопрос не был решен окончательно по причине противодействия Сурхай-хана. Прибывший в октябре через турецкие владения гонец от Неплюева подьячий Федор Синюков рассказал Левашову, что турецкая ставка в Тебризе информирована о слабости российских войск в Гиляне. В распоряжении Абдуллы-паши находилось 12 тысяч янычар и семь тысяч конницы спаги[26], которых он готов был вести к морю, и султан одобрил намерение своего командующего. Эти сведения Синюков получил от принявшего ислам «немчина»-офицера турецкого войска в Тебризе{873}. Официально же стороны оставались союзниками, и Левашов принимал присланного из Тебриза турецкого офицера Али-агу по восточному обычаю — с фруктами, «конфектами», кофе и кальяном (этот прием обошелся ему в 479 рублей тех самых, не предусмотренных никакими «окладами», расходов{874}).

Переменчивые турецкие «конъектуры» были связаны с общим раскладом сил в Европе. Российская дипломатическая служба искала оптимального союзника в условиях существования в европейской политике сложившихся в 1724-1725 годах двух лагерей (Ганноверский союз Англии, Франции и Пруссии против Венского союза Австрии и Испании). Для России главной задачей будущего союза являлось получение международных гарантий сохранения ее владений в Прибалтике и содействие российской политике по отношению к Польше и Турции, в то время как Османская империя была главным стратегическим партнером Франции в борьбе с другой великой европейской державой — империей Габсбургов. Переговоры с Австрией и Францией велись российскими дипломатами параллельно: в 1725 году Б.И. Куракин старался в Париже договориться о союзе с Францией, а русский посол в Вене Л. Ланчинский беседовал с австрийскими министрами, при этом глава французской дипломатии граф Морвиль об этом знал. В свою очередь, австрийская сторона, по сведениям Ланчинского, вела свои переговоры с Англией и Францией, не ставя в известность Россию{875}. В итоге французы отказались не только предоставлять помощь против Турции и «эквивалентное» возмещение голштинскому герцогу за потерянный Шлезвиг, но даже гарантировать признание присоединения Украины; в то же время они настаивали на российской гарантии соблюдения договоров Франции с другими европейскими странами{876}.

В такой ситуации для России единственно возможным партнером в европейском «концерте» оставалась империя Габсбургов; противоречия между российскими министрами, о которых нередко сообщали дипломаты, ничего не могли изменить. Французский посол Жан Кампредон в ноябре 1725 года докладывал: именно австрийцы «одни только могут помочь ей (России. — И. К.) и в самом деле выполнить то, что с другой стороны обещается». Его коллега в Стамбуле как мог пугал турок русско-австрийским сближением (Неплюев был информирован о действиях французского дипломата и просил выделять на подкуп его переводчика тысячу левков в год{877}). Однако в Петербурге выбор был сделан: в сентябре того же года русский посол в Вене Людвик Ланчинский получил полномочия на заключение договора, а разгоревшийся было дипломатический конфликт (в марте 1725 года венский двор отказался принять грамоту с императорским титулом Екатерины I, и официальная грамота о ее вступлении на престол с полным титулом так и осталась в делах посольства) был потушен принятием австрийской стороной «частного» письма от «вашего цесарского величества доброй сестры Екатерины»{878}.

Итогом стало заключение в августе 1726 года русско-австрийского союзного договора, определявшего взаимные гарантии европейских границ, условия совместных действий против Турции и сохранение статус-кво государственного строя Речи Посполитой. В отечественной литературе целесообразность сделанного выбора не раз подвергалась сомнению, ведь он не смог сдержать турецкое наступление в Иране и вовлек Россию в участие в европейских конфликтах на стороне своего нового союзника{879}. Союз на самом деле был небезупречен, но политика, как известно, есть искусство возможного. Однако применительно к ситуации в Закавказье «дружба» с Австрией дивидендов России не принесла: расчет на «воздержание» турок от активных действий в Иране не оправдался.