Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Ричард Докинз

этом, имея дело с “генами заболеваний”. Люди иногда боятся взглянуть на свой геном, опасаясь, что там будет в точности сказано, когда и как они умрут – что-то вроде смертного приговора. Если бы этот страх имел основания, однояйцевые близнецы умирали бы одновременно!

Среди психологов Стив славится некоторой склонностью в сторону нативизма, но это означает лишь то, что он не принадлежит к сторонникам крайнего энвайронментализма (представления, что главную роль в развитии личности играет окружающая среда), который был характерен для некоторых школ психологии и социальных наук на протяжении XX века. Об этом говорится в его книге “Чистый лист”: так называлась и его лекция имени Симони в 2002 году. Стив возглавлял развивающееся, но все еще подвергавшееся нападкам направление эволюционной психологии: его позиция странным образом заработала ему неприятие со стороны некоторых психологов и философов – что еще страннее, среди них был покойный Бернард Уильямс, который в остальном был весьма разумным.

Как я упоминал в прошлой главе, Международный альянс атеистов в 2003 году оказал мне честь, учредив премию Ричарда Докинза, которую ежегодно вручают людям, работающим на благо распространения идей атеизма в обществе. В 2011 году МАА разделился на два дочерних общества, и премию с тех пор вручает Американский альянс атеистов. Лауреата выбирает комиссия, в которой я никак не участвую, но я, как правило, стараюсь приезжать на ежегодную конференцию альянса и вручать премию лично. В те годы, когда приехать не удавалось, я записывал речь на видео. Полный текст моей речи для Стива Пинкера, лауреата 2013 года, можно найти в интернете, здесь ограничусь тем, что приведу первый и последний абзацы:

В газетах и журналах часто публикуют рейтинги публичных интеллектуалов со всего мира. Стивен Пинкер почти всегда занимает верхние строчки подобных списков, и совершенно заслуженно. Если бы рейтинг составлял я, пожалуй, он был бы на вершине. И я поистине счастлив, что ему вручается премия моего имени.

Его книги удивительно легко читаются и дают читателям-неспециалистам представление о той научной области, в которой он специалист. Он в этом не одинок, но ему это удается превосходно. Что особенно замечательно, он проделывает это в нескольких разных областях науки и, в отличие от научных журналистов, действительно разбирается в каждой из них на уровне лучших мировых экспертов. Его знания столь же глубоки, сколь увлекателен стиль его письма.

Затем я вкратце рассказал о его книгах и заключил:

Можно было бы ожидать, что, достигнув столь многого, он будет почивать на своих многочисленных лаврах. И, если задуматься, лавровый венок прекрасно бы смотрелся на его знаменитой шевелюре. Но как раз почивать на лаврах Стив не стал. Он произвел на свет то, что можно назвать лишь великим шедевром, и при этом перешел в принципиально новую область науки – в историю. “Лучшее в нас” – серьезнейший исторический труд, но, несомненно, труд ученого-естественника. Ученого в самом расцвете. “Лучшее в нас” – не просто ученый шедевр. Это свидетельство надежды и оптимизма. В наши дни надежда и оптимизм очень нужны, и это само по себе должно вызывать подозрения относительно любого человека, который приходит предложить их. Но наши подозрения оказываются подавлены уже самой массой ученого знания. И если “масса знания” вызывает в уме картину тяжелого чтения – в этом-то и ошибка. Книга читается легко и просто. Она прекрасный собеседник, остроумный и забавный – как и ее автор.

Для меня огромная честь, что Атеистический альянс избрал столь блистательного ученого и моего личного кумира в лауреаты премии моего имени.

Если говорить о британской науке, Мартин Рис, в сущности, и есть сильные мира сего: королевский астроном, президент Королевского общества, мастер одного из крупнейших, богатейших и, по мнению некоторых, самого титулованного среди всех колледжей Кембриджа и Оксфорда (по крайней мере, в области точных наук), посвящен в рыцари, возведен в звание пэра. И… лауреат Темплтоновской премии: тут-то и таится загвоздка – грезы о “духовном измерении” не идут на пользу истинной науке.

Учредитель Темплтоновской премии в своей наивной щедрости закрепил правило, по которому она всегда должна превышать Нобелевскую в денежном выражении (но, конечно, ни в чем другом). В первые годы ее вручали откровенно религиозным деятелям – например, матери Терезе и Билли Грэму. Чуть позже черная метка сместилась на ученых, ничего особенного не достигших, но открыто говорящих о своей религиозности. Теперь направление полностью сменилось, и среди недавних лауреатов оказались действительно выдающиеся ученые, не отличающиеся особенной религиозностью, но готовые время от времени обронить очередную духовную “глубокость” и тем самым присыпать религию золотой пылью науки. Яркие тому примеры – Фримен Дайсон и Мартин Рис. Каков будет следующий шаг сделки с дьяволом? Знаменитые атеисты согласятся инсценировать обращение Савла? Образцовым кандидатом кажется Дэн Деннет, породивший само словечко “глубокости”; или, как он как-то раз предложил мне: “Ричард, если у вас когда-нибудь настанут трудные времена… ”

Чем выше значимость ученого, тем выше опасность, что его возьмет в оборот Темплтон. Мартин Рис – поистине великий ученый и очень хороший и приятный человек, и я прошу прощения, если мое отрицательное отношение к Темплтону, высказанное здесь или когда-то в прошлом, воспринимается как направленное на Мартина лично. Я испытываю к нему величайшее уважение и прекрасно понимаю, почему Темплтон охотился за такой яркой звездой, чтобы придать блеска своей неблестящей задумке.

Мартин Рис не только блестящий ученый, он еще и блестяще рассказывает о своей научной работе – а это непросто, когда дело касается космологии. Космологи бьются над глубочайшими вопросами всей науки, и Мартину удается понятно объяснять, не упрощая чрезмерно: увлекать, не поддаваясь соблазну угождать толпе. Его лекция имени Симони была образцом того, как следует обращаться с глубочайшими задачами бытия – просто, но не упрощая. Название лекции, “Загадка нашего сложного космоса”, стало началом обсуждения, что он имеет в виду под сложностью – в качестве иллюстрации он привел чудесный пример: звезды огромны, но “звезда намного проще бабочки”. Он со справедливой твердостью говорил о праве науки, в отличие от метафизики, задавать теоретические вопросы, скажем, о том, насколько вероятно обнаружить во Вселенной пригодные для жизни планеты, или даже пригодные для жизни вселенные в мультиверсе из миллиардов вселенных (прекрасное развернутое рассуждение об этом представлении можно найти в его книге “Всего шесть чисел”). Как он говорил в лекции, “это не метафизика, это наука – хотя и теоретическая”.

С Ричардом Лики я познакомился, когда он написал мне довольно необычное письмо. Он был членом