Павел I - А. Сахаров (редактор)

На этом слове Грубер несколько замялся, а его собеседники с весёлою улыбкою переглянулись между собой, как будто говоря: «да что об этом толковать, это – старая песня!..»

– Книга эта могла погубить нас, – продолжал Грубер. – Императрица поколебалась в своих взглядах на наши добродетели, но князь Потёмкин успел испросить её повеление об истреблении этой книги до последнего экземпляра…

– Да, князь Потёмкин сделал для нас много хорошего, – заговорил иезуит Вихерт. – Недаром же он и находился в наших руках. Во время осады Очакова он был окружён как членами нашего общества, так и женщинами, бывшими под нашим влиянием. Он любил нас, и я помню, как в Орше он служил в нашем монастыре молебны и сделал в тамошнюю ризницу такой дорогой вклад, каких не делали даже в старину самые богатые польские магнаты. Нельзя не заметить, что в пользу Общества Иисуса всего более расположил его наш достойный сочлен Нарушевич, и как легко удалось ему это сделать, польстя лишь суетности князя Таврического! Занимаясь геральдикою, Нарушевич придумал, будто Потёмкины происходят от польских шляхтичей Потемпских, предки которых были в древние времена владетельными князьями в городе Потенсе, находящемся в Италии. Это баснословное родословие сблизило Потёмкина с Нарушевичем, который и направил могущественное влияние князя в пользу нашего братства. Кроме того, в бытность мою в Полоцке я старался о том, чтобы императрица осталась как нельзя более довольна приготовленной ей от нас встречею, и мы вели дело так, чтобы она видела в нас таких верноподданных, которые принимали её с необыкновенным восторгом. Кончина её была прискорбным для нас событием, и мы не знали, какую участь готовит нам царствование её преемника.

– А между тем – хвала Господу! – оно принесло нашему ордену едва ли не самые счастливые времена, – заметил Грубер. – В первые месяцы нового царствования мы блуждали точно в потёмках, не зная, на кого опереться. Император Павел выказывал нам ни расположения, ни ненависти и казалось, не обращал на нас никакого внимания. Мы нашли, однако, покровителей при его дворе и через посредство их старались внушать государю, что устройство римской церкви вообще, и в особенности устройство нашего ордена, составляет лучшую форму выражения монархического принципа, требуя безусловного, слепого повиновения. Внушения эти согласовались с воззрениями самого императора, на которого ужасы французской революции произвели потрясающее действие и который стал непримиримым врагом всего, что носит на себе оттенок революционных стремлений. Всё это, главным образом, содействовало нашим успехам. Мы с нетерпением ожидали того времени, когда император выразит своё мнение о нашем ордене, и вот при возвращении его с коронации из Москвы в Петербург он, будучи проездом в Орше, посетил наш монастырь. Генеральный викарий Ленкевич, присутствующий здесь брат Вихерт и я встретили государя и всюду сопутствовали ему. Прежде чем вступить в церковь, государь высказал несколько слов, поразивших сердца наши радостию. «Я вхожу сюда, – сказал государь окружавшим его лицам, – не так, как входил со мною в Брюнне император Иосиф в монастырь этих почтенных господ. Первое слово императора, обращённое к ним, было: „Эту комнату взять для больных, эту – для госпитальной провизии!“ Потом он приказал привести к нему настоятеля монастыря и, когда тот явился, обратился к нему с вопросом: „Когда же вы удалитесь отсюда?“ Я же, – заключил Павел Петрович, – поступаю совершенно иначе, хотя я и еретик, а Иосиф был римско-католический император».

– Эти слова убедили нас в милостивом расположении государя к нашему ордену и показали, что пора действовать для нас наступила, и да позволено будет мне заявить, – с жаром сказал Вихерт, – что брат наш Гавриил Грубер как нельзя более воспользовался всеми обстоятельствами для увеличения славы Божией.

– Благодарю вас, – сказал смиренным голосом Грубер, встав со своего места и поклонившись Вихерту. – Я действовал по внушению Божьему, а обстоятельства способствовали мне. Желание императора сделаться великим магистром мальтийского ордена приблизило к нему графа Литту, встреченные графом затруднения при желании его вступить в брак с графиней Скавронской вызовут моё участие в устранении этих затруднений и доставят мне случай иметь в графе Литте ревностного поборника за наш орден перед лицом императора. Всё устраивается так благоприятно для нашего общества, как нельзя было и предвидеть. Теперь мы стали здесь твёрдою ногой и уже не отступим назад ни на шаг, – с твёрдостию и с воодушевлением проговорил Грубер. – Нужно вести дело так, чтобы император Павел, как только русские отнимут у французов Мальту, восстановил там орден святого Иоанна Иерусалимского на прежних основаниях, и мне положительно известно, что его святейшество Пий VI, если осуществится то, о чём я сейчас сказал, намерен удалиться на Мальту и жить там под сильною защитою русского императора. Мало того: святой отец выразил состоящему при нём русскому посланнику Лизакевичу своё намерение отправиться в Петербург, чтобы вести с государем лично переговоры о соединении церквей. Какое торжество для нашего смиренного братства, если только вспомнить, что всё это подготовлено нашим рвением ко славе Божией и к прославлению нашего святого патрона!.. Мы, впрочем, успели бы гораздо более, если бы не имели такого непримиримого врага, каким оказывается архиепископ Сестренцевич;[103] поэтому все старания наши должны быть направлены к тому, чтобы не только лишить его того доверия, каким он, к сожалению, пользуется у императора, но и совершенно уничтожить его.

– Это необходимо сделать, – отозвался один из собеседников.

– Нужно только выждать благоприятную минуту, – подхватил другой.

– И нанести решительный удар, подготовив верные средства для его падения, – добавил третий.

После толков и пересудов о Сестренцевиче Грубер сделал собранию сообщения и разъяснения по тем бумагам, которые лежали у него на столе. Затем иезуиты стали расходиться от Грубера поодиночке, чтобы не навлечь на своё сборище никакого подозрения.

Последним остался патер Билли, самый ближайший человек к Груберу; когда вышли все его собраты, он с таинственным видом подал Груберу небольшую записочку. Она была написана по-русски. Грубер, превосходно знавший русский язык, быстро пробежал её глазами, и злобно-радостная улыбка промелькнула по его губам.

– Откуда вы её достали? – торопливо спросил он. – Сегодня утром я был у г-жи Шевалье, а к ней вчера приезжал прямо из дворца граф Кутайсов. При мне она подошла к столику и, взяв эту записку, проговорила вполголоса: какой, однако, он забывчивый, он оставил у меня записочку императора, не вспомнив об ней: а сама вместо того, чтобы приберечь её, бросила эту записочку в кучу писем и стихов, получаемых ею ежедневно в таком огромном количестве. Со своей стороны, я воспользовался её выходом в другую комнату, отыскал записочку императора и счёл долгом доставить её вам. Госпожа Шевалье так рассеянна и забывчива, что, вероятно, не вспомнит, куда дела записочку, а вам, быть может, она пригодится.

– Даже и очень, – пробормотал про себя Грубер.

XIII

– Неутешительные, слишком неутешительные для нас известия приходят беспрестанно с запада… Господь Вседержитель во гневе своём подвергает святую церковь тяжким испытаниям, – глубоко вздохнув и обращаясь к своему собеседнику, проговорил аббат Грубер, сидевший в своём кабинете за письменным столом, заваленным книгами, бумагами и письмами.

Горевшие на столе, под зелёным тафтяным колпаком, две свечи слабо освещали большую комнату, но и в этом полумраке заметно выдавалось бледное лицо старика и его большие глаза, внимательно и пытливо устремлённые на собеседника.

– Правда ваша, господин аббат, тяжёлые времена наступили для Христовой паствы. Революционному потоку, как кажется, не будет пределов, и он скоро охватит собою всю Европу, – с чувством отозвался разговаривавший со стариком молодой, высокий и статный мужчина, одетый в красный кафтан с большим мальтийским крестом, висевшим на шее на широкой чёрной ленте.

– Да, революционное движение охватит всю Европу, за исключением России, которая не только останется спокойна, но, быть может, сделается твёрдым оплотом для поддержания святой римской церкви. Я знаю настоящий образ мыслей императора Павла и вполне убеждён, что если удастся окончательно повлиять на него, то он не только сдержит этот бурный поток, но и обратит его вспять; нужно только как следует приняться около него за дело.

Сказав это, старик встал с кресла и, бодро выпрямившись, продолжал:

– Наше общество – Общество Иисуса – усердно трудится с этой целью при здешнем дворе, и ваш священный орден должен был бы работать деятельно в тех же самых видах. Вы, почтенный бальи, достойный его представитель, приобрели особенное благоволение и чрезвычайное доверие императора; нужно воспользоваться этим поскорее, так как вам, конечно, известно, до какой степени характер государя непостоянен и изменчив. Император Павел – одна из самых кипучих натур, и потому он так быстро увлекается сегодня одною, а завтра другою и иногда совершенно противоположною идеей. Вы будете в ответе перед Богом, если не воспользуетесь настоящими благоприятными обстоятельствами и ненавистью императора к республиканцам. Праведный судия накажет вас за это, – произнёс аббат пророческим голосом, грозно указывая вверх рукою. – Вы, конечно, помните ваши рыцарские обеты? – сурово добавил он.