Лабиринты чувств - Дубровина Татьяна

— Думаешь, в Америке все миллионеры с прибабахом?

— Стыдись, Юльчик! Ты становишься консерватором. Да я ему, моему богатенькому, сниться буду!

— Это уж непременно. Раз увидит — каждую ночь во сне кричать начнет.

Видимо, Кошкин теперь увлекся минималистскими формами, пресытившись монументальными Вавилонскими и Пизанскими башнями.

На первый взгляд обработанная им голова казалась совершенно лысой. Но только на первый, невооруженный. Сей шедевр парикмахерского искусства требовал внимательного, детального рассмотрения.

— Нужно два зеркала, спереди и сзади, — потребовала Оля. — А то я сама еще толком не разглядела эту красоту.

Возможно, предварительно Матвей Кошкин тренировался на собственных детях. Белокурая Ольгина головка была выстрижена в шахматном порядке, как иногда стригут негритят. Квадратик гладкой кожи — квадратик, покрытый короткой щетинкой. Но внутри каждой щетинистой клеточки выбрита еще и маленькая картинка: где звездочка, где крестик, где треугольничек.

— Кайф, балдеж, отпад! — восторгалась владелица прически.

— Чем бы дитя ни тешилось…

— Эх, маменька с папенькой не видят! В Саратов, что ли, опять смотаться?

— Перебьешься. Ты, может, и хочешь стать круглой сиротой, а моим детям еще понадобятся бабушка с дедушкой.

— А ты бы помолчала, со своими отросшими патлами.

— Желание не забыла загадать?

— Какие могут быть желания? Все уже сбылось! Моя башка — сама по себе предел мечтаний.

— А как же перемена участи?

Оля шутливо легонько боднула сестру обновленной макушкой:

— Ты что, не замечаешь но мне никаких перемен? Да разве может теперь жизнь катиться по-старому?

— Ни в коем случае!

А Квентин Джефферсон обзванивал все квартиры этого большого дома. Дверь за дверью, этаж за этажом. Методично и настойчиво.

Только начал он с противоположного крыла.

Где-то ему отпирали и терпеливо объясняли, что он ошибся. Где-то — призывали прекратить хулиганство.

За одной запертой дверью началась истерика:

— Я знаю, кто вы! Вы из военкомата! Подстерегаете моего мальчика, чтобы забрать в армию! Нет его! Не живет он здесь, и вам, изверги, никогда его не разыскать!

В другом месте — детский голосок:

— Пaпa ушел. Сказал — прибьет, если кого-нибудь пущу.

Этажом выше — старушка:

— Я бы открыла, сынок, да пальцы не слушаются. Артрит.

А в квартире напротив он спугнул подростков:

— Атас, ребята! Черепа вернулись, прячьте бутылки…

Бесконечные лестничные пролеты… Недавно сросшаяся нога начала ныть на месте перелома.

Из одной квартиры, оснащенной металлическими дверями, мужской голос отозвался:

— Юля? Есть тут Юля.

Сжав зубы, Джеффрерсон ждал: как же долго они ковыряются! Краснолицый крепыш отпер Квентину:

— Юля — это я. Вы по поводу кексов?

Джефферсон был близок к отчаянию. Он прошел уже все левое крыло и всю поперечную «перекладину» гигантской буквы «П» — мрачного дома сталинской постройки.

Дело близилось к вечеру, на лестничных площадках стало темно: в октябре дни недолги.

В очередной квартире ругнулись.

— Синичкину! Синичкину! Целый день кто-то спрашивает Синичкину. Не оставят человека в покое.

В темном дверном проеме — мужской силуэт. Но вот щелкнул выключатель, и узнал Квентин участкового Петра, только теперь тот был в майке и семейных трусах.

— А, старый знакомый! — хохотнул милиционер. — Никак подарок не вручишь?

— Все равно вручу, — упрямо буркнул американец.

— Ладно, мужик, — сжалился полисмен, подкручивая усищи. — Это вообще-то соседний подъезд. Только ты на улицу не вылазь, так дольше будет. А вот эта дверца, усек? Прямо в нее, потом ступеньки будут чуть вниз, потом свернешь влево и два раза вправо. Выйдешь на черную лестницу, поднимайся выше, выше и выше, а там уж увидишь квартиру сто. Ровно сто. Легко запомнить. Уан хандред. На косяке три звонка, ты жми средний. Дошло?

— Благодарю, господин полисмен.

— Не полисмен, а сотрудник органов внутренних дел России!

— Извините. Спасибо… браток.

— Так — то оно лучше.

И Джефферсон зашагал по указанному маршруту. Лабиринт извилистых коридоров, переходов, подъемов и спусков казался кишечником огромного животного.

Квентин чувствовал себя библейским Ионой в чреве кита. Поглотивший его огромный дом в виде буквы «П» плыл среди океана любви и ненависти, надежды и безнадежности. Простому смертному не дано было знать, к какому из полюсов направляет мрачная громада свой путь.

«Неисповедимы пути Господни, — думал Квентин, уже почти смирившись. — Господи, укажи мне мой собственный путь!»

По не посылалось ему никаких знамений и ориентиров. Только маленькие золотые часики тикали в кармане, как будто у них было сердце.

Направо теперь или налево? Забыл. Надо вернуться и переспросить. Но и обратного пути уже не найти среди этих лабиринтов. Напрасно он послушался участкового, нужно было выйти во двор и попасть в дом обычным путем, через подъезд, как ходят во всем мире нормальные люди.

Квентин уперся во что-то твердое, шершавое. И, как назло, лампочку на этом участке кто-то не то вывинтил, не то разбил. Щелкнул зажигалкой и даже застонал.

Перед ним была свежая кирпичная кладка. Он уже утыкался в нее сегодня, но с другой стороны, из гастронома.

Было жутковатое ощущение, что он оказался где-то в изнаночной стороны мира. По богословским канонам это значит — в аду. Значит, именно так наказывают за грехи: пустотой, одиночеством и отсутствием ориентиров…

Лабиринт, из которою нет выхода, и где-то за углом ожидает свою жертву кровожадный минотавр. Он гораздо страшнее тех рассвирепевших быков, которые неслись на Квентина во время уайтстоунского родео. Те были живыми грудами злобного мяса, а этот — бесплотен и молчалив. Он невидимка. Но от итого он нс менее реален.

Минотавр против кентавра. Кто кого?

Давным-давно, в седой античности, в таком же лабиринте заплутали отец и сын, Дедал и Икар. Но мудрый мастер Дедал нашел выход… Господи, ну конечно же!

Вверх!

Кентавры тоже всегда устремлены ввысь, к звездам!

Как же он забыл, ведь усатый полисмен тоже произнес эту фразу: выше, выше и выше!

Вот ступеньки. Пролет, еще пролет и еще!

Ничего, что болит нога: такую ли боль приходилось вытерпеть! Вперед же, Джефферсон! Вверх, Джефферсон! Джефферсоны так легко не сдаются. Они всегда играют по-крупному и в итоге срывают банк…

Петляет лестница…Судьба-крупье тасует свои карты…

Тройка… какой этаж, не третий ли?

Семерка… а может, он уже до седьмого добрался?

И вот впереди забрезжил свет. А может, с заглавной буквы: Свет? Какая карта ляжет следующей?

Перед ним — обшарпанная дверь. И на ней медный номерок с номером квартиры: 100.

Сто. Уан хандред.

Но нули можно отбросить, и останется единица.

Квентину выпал туз.

Глава 13

НЕТ, ВАША ДАМА БИТА…

Все правильно: на ободранном косяке три электрических звонка, как и описывал полисмен.

Прежде чем нажать на средний, как ему было указано, Квентин присел на ступеньки. Не мог заставить себя тронуть этот крошечный кругляшок вот так сразу, с ходу. Должен был собраться с силами и с мыслями.

А мысли путались, и их упорядочивало только мерное тиканье золотых часиков, которые Джефферсон, словно для моральной поддержки, поднес к лицу.

Бежала по циферблату тоненькая золотая стрелка.

Тройка… три секунды.

Семерка… семь секунд.

Минута!

Он вскочил на ноги и позвонил.

— Туз-з-з-з! — задребезжала в квартире трель, пронзительная, как жужжание комара.

Легкие шаги зa дверью, ведущей не то в небеса, не то в преисподнюю.

Голос, отдаленно знакомый. Тот или не тот? Ее или чужой? Нe понять: